— Ты хоть понимаешь, каково мне?! — я чувствую привычный запах сигарет, исходящий от него, вкупе со своим безумным страхом. Сердцебиение мое, похоже, где-то затерялось, боясь воспроизводить хоть какой-то звук в присутствии Лебедева. — Ты хоть на секунду можешь себе представить, что творится внутри меня? Ты появляешься посреди урока, в полуобморочном состоянии, бледная, в обнимку с этим… Недомерком! Ты думаешь, я не понимаю тебя? Я устал, понимаешь, Дмитриева? Я невероятно устал! Мне надоело все это терпеть! Черт… — выдыхает он, прикоснувшись ладонью к моей щеке. Он приблизился ко мне еще сильнее и, закрыв глаза, тяжело выдохнул.

— Так нельзя, — тихо шепчу, чувствуя, как его вторая рука касается спины. А горячее взволнованное дыхание обожгло губы.— Так нельзя, Дмитрий Николаевич…

— Сил больше нет слышать твое «Дмитрий Николаевич»…

Знаете, иногда бывает такое предчувствие, что ты обязательно должна поступить именно так и никак иначе. Ты будто слышишь голос самой вселенной, отдающей тебе команды в твоих дальнейших действиях. И ты беспрекословно выполняешь все эти команды. Все, до единой. А потом понимаешь, что иначе и быть не могло. Если бы ты поступила иначе, все было бы совсем не так.

Если бы я осталась дома, то ничего бы не изменилось. Я бы не услышала его искренние слова, которые дались ему с таким трудом. Я бы не смогла сейчас почувствовать снова его теплые губы на своих губах. Я бы не почувствовала его запах, ставший для меня таким родным. Я бы не ощутила прикосновения его требовательных рук, прикасающихся ко мне с такой настойчивостью, но в то же время и с осторожностью, стараясь не задеть ранение…

Если бы я поступила иначе, я бы не сорвалась в эту бездонную пропасть…

— Так нельзя, — снова шепчу я, когда он на мгновение отстраняется.

— Плевать, — выдыхает Дмитрий Николаевич, и наши губы вновь сливаются в поцелуе. Кажется, время остановилось. Это не было похоже на тот скромный поцелуй в его день рождения. Это было нечто большее. Казалось, мой учитель спустил все свои чувства с цепи, на которой он их удерживал.

Если бы я поступила иначе, ничего бы этого не произошло.

И сбоку от нас, со стороны двери, не раздался бы этот неловкий кашель…

Дмитрий Николаевич резко отстранился, чертыхнувшись, а я, словно пытаясь спрятаться, прикрыла рот рукой. Спустя несколько секунд до меня дошло, что на мне еще и блузка расстегнута… Было даже страшно повернуться, чтобы увидеть, кто нас только что застал. Это конец.

— Я не вовремя, — голос Марины Викторовны я готова была услышать меньше всего. — Зайду попозже.

Аккомпанементом удаляющихся шагов руссички стал звонок с урока. Лебедев молча уходит, чтобы отпустить класс, а я чувствую подступающий ком слез в горле и липкий холод паники и страха… И все мое самообладание разбивается вдребезги.

Все.

Что теперь делать?! Меня выгонят, а его? Уволят? Посадят? Я же несовершеннолетняя! И все эти кровавые марли на столе вокруг нас! Это точно конец. Плевать на смены, на все эти идиотские практики! Что теперь будет с нами?!

Лебедев возвращается и, достав из кармана халата пачку сигарет, открывает окошко и импульсивно закуривает. Нервно выкурив треть сигареты, он, наконец, смотрит на меня и, видимо, прочитав весь мой испуг на лице, снова поворачивается к окошку, привычно сомкнув пальцы на переносице. Он всегда так делает, если смертельно устал или ему надо сосредоточиться. Этот факт о нем я усвоила…

— Я думала, здесь поставили датчик дыма, — не знаю, почему я решила сказать именно это. После всего, что здесь произошло… Видимо, человеку свойственно в экстренной ситуации думать рассеянно или о какой-нибудь ерунде. Хотя нет. Это свойственно мне одной.

— Поставили, — отвечает химик, утвердительно кивнув.

— А как же вы тогда…

Он молча показывает пальцем наверх, и я поднимаю взгляд к потолку. На дымовой датчик было что-то надето, обтягивая его, словно пакетом по периметру, и нелепо свисая вниз причудливым колпачком.

— Что это? — не сразу поняла я.

— Догадайся, — на мгновение Лебедев ухмыльнулся. И тут до меня дошло, что именно это было. Презерватив!

— О, Господи!

Слышу, как химик в голос смеется, и невольно присоединяюсь к нему, понимая, что смех наш звучит хоть и искренне, но все-таки несколько нервозно. Завтра, а может уже и сегодня, все может полететь в тартарары, а мы здесь ржем, как два коня под дымовым датчиком в презервативе…

— Что нам теперь делать? — успокоившись, тихо спрашиваю я, ощущая снова эту противную истерику, просящуюся наружу.

— Ну, тебе — позвонить кому-нибудь из подруг, попросить их составить компанию, пока я не освобожусь. Посидите в столовой, например, сладкий чай не помешает. А потом тебе надо будет собраться с силами и подождать меня на автобусной остановке. Домой поедем, — спокойно ответил он.

— Но Марина Викторовна? Она же видела нас! Она…

— Я в курсе, — так же спокойно перебил меня химик. — Звони Хвостовой, и постарайтесь особо не попадаться никому на глаза. Я все улажу.

========== Глава 16. О семейных секретах и “мужских” супах. ==========

Время тянулось бесконечно.

Облокотившись об обшарпанную стенку в столовой, я с горечью думала, что ожидание в полной неизвестности тоже в какой-то степени ужасно. Хотя, как Лебедев собрался все «улаживать», я себе просто не представляю. Поэтому нервозность моего пребывания в столовой зашкаливала по всем параметрам. Но сладкий чай изменил положение в лучшую сторону. Тело наполнилось сладкой расслабляющей истомой, и даже недовольный взгляд подруги и напряженное молчание стали не такими тягостными, как мгновение назад. Стоило лишь пригубить этот чудесный, но в то же время простецкий напиток.

Если бы не томительное ожидание и застрявший в голове образ удивленной руссички, то вообще было бы прекрасно. Как представлю, что химик пойдет с ней разговаривать… Господи, что он ей скажет?!

Хвостова обиженно бросила мне что-то про разведку и про партизанов, а потом, достав огромную рабочую тетрадь по английскому, углубилась в изучение домашнего задания, оставив меня наедине с саднящим боком и стаканом чая. Возможно, стоило что-то поесть, но в данный момент мне кусок в горло не лез.

А что, если он прямо сейчас собирает свои вещи из кабинета и идет увольняться?! Из-за меня!

Поток моей бурной фантазии, рисовавший самые разнообразные варианты развития событий, прервал сигнал смс-ки, в которой говорилось, чтобы я не беспокоилась и ждала его на автобусной остановке через двадцать минут. Так же было цинично добавлено, что если я все-таки откинулась, то я могу не приходить. Но данное замечание вызвало во мне только улыбку и тихий смешок.

— Только не вздумай мне говорить, от кого оно, — прокомментировала мою реакцию на сообщение Фаня. — Я ведь догадываюсь. И если это окажется правдой, то я окончательно разочаруюсь.

— В ком? — прищурилась я.

— В обоих, — Хвостова оторвала взгляд от учебника, строго посмотрев на меня, а затем, облизнув обкусанные губы, снова стала педантично листать страницы. — Но в ком больше — пока не решила.

— Фань, — жалобно обратилась я к подруге. — Проводи меня до АТС, а?

Учебник резко опустился на стол с глухим стуком, а Хвостова наградила меня таким презрением во взгляде, что мне стало стыдно. Я почти что эксплуататор!

— Ты не обнаглела ли? — она слегка склонила голову набок. — Это через остановку отсюда, почему АТС?

Молчу, не зная, что сказать. Не говорить же правду, что на ближайшей школьной остановке встречаться с симпатичным преподавателем химии будет немного… рискованно. Жаль, что и отправиться туда одной в моем состоянии тоже немного рискованно.

— Господи, точно, шпионы-партизаны! — подружка закатила глаза. — Знаешь, что, Димон? Ладно, так и быть, я провожу тебя. Но ты мне все расскажешь. Абсолютно все, что ты скрываешь. Не сейчас, не завтра, не послезавтра… Тогда, когда ты будешь готова. Но только раньше, чем все твои авантюры примут масштабы необратимой катастрофы, ладно?

На секунду задумываюсь, а не приняли ли они уже такие масштабы? Но решив, что Дмитрий Николаевич еще вполне может все уладить, раз обещал, то с объяснениями можно и повременить.

— Идет, — соглашаюсь я. — Тебя я посвящу. Аню не хотелось бы впутывать, она и так переживает.

— Аньку и не надо никуда впутывать! — серьезно замечает Фаня. — Она умнее нас всех вместе взятых и умело игнорирует тот факт, что ты влезла в какую-то уголовщину!

— Да уж, по-другому и не скажешь, — вздохнув, соглашаюсь я.

— Ладно, допивай чай и давай собираться, — недовольно говорит Фаня и запихивает рабочую тетрадь с учебником в сумку. — Не пойму, ты какая-то странная. Еле передвигаешься, горишь вся, бледная… А глаза так и блестят, то счастьем, то испугом!

— Просто я под кайфом, — старательно изобразив полнейшую развязность, шутливо подмигиваю подруге и, усмехнувшись тому, как она закатила глаза, радуюсь, что шутка возымела должный эффект — охота расспрашивать меня о подробностях моего пребывания на третьем этаже во время урока информатики у Хвостовой пропала.

Одеться было не так-то легко. Кроме того, что я просто боялась лишний раз пошевелиться, меня все время пробирал страх, что сейчас в коридор вырулит Марина Викторовна, и…

И что, Димон?

И, наверное, испепелит меня презрительным взглядом, а я скоропостижно скончаюсь со стыда, перед этим поменяв окрас кожных покровов на ярко-ярко красный. Не самая завидная участь.

На все мои заверения, что мне лучше остаться на остановке одной, Фаня отвечала, что не будет прислушиваться к советам умалишенных дурочек. Я прекрасно понимала, Хвостова — далеко не глупый человек. Она и так прекрасно понимает положение вещей. Возможно, даже немного себе успела напридумать лишнего. Наверное, все-таки стоит посвятить ее в ближайшее время в свои тайны, а то еще совсем зароет мою репутацию в полете своего воображения.