Когда вся компания, покурив, отправилась обратно, продолжать застолье, химик сказал, что скоро присоединится к ним, после того, как посадит меня на такси. Радовало, что не было никаких подколов на тему «малышке надо к мамочке, а то она ругаться будет». И пусть эта мысль то и дело навязчиво возникала в моей голове, я себя старалась убедить, что это не является их какой-то «взрослой» игрой. Так что, получив еще львиную дозу положительных эмоций, пока со всеми прощалась, я шагнула за Лебедевым в лифт. А когда двери закрылись, я поняла, что улыбаюсь, как слабоумная.

— Дмитрий Николаевич, простите, я не знала, что у вас сегодня день рождения, — я посчитала, что следует извиниться за свою случайную навязчивость. Именинник, наверное, хотел выпить с друзьями по-человечески, а тут я со своими недоухажерами, неустойчивым настроением и эмоциональными всплесками.

— Не извиняйся, все были рады, — спокойно ответил химик, запустив руки в карманы пальто и остановившись около подъезда. Я встала в паре шагов от него и засмотрелась на его задумчивое лицо.

— И вы? — почему-то произношу это вслух и сразу же жалею об этом, встретив в его взгляде, немного подернутом алкогольной дымкой, привычную холодную настороженность. Он молчит, не отвечает, а я уже начала себя проклинать за сказанные слова. Он же ясно сказал мне тогда, ему без разницы…

Машина подъезжает к подъезду и включает сигнал аварийной остановки, в ожидании пассажира. Я делаю пару шагов по направлению к ней, но, внезапно остановившись, оборачиваюсь и смотрю на нахмуренного Лебедева, прожигающего меня взглядом. Пусть я об этом пожалею, но я действительно благодарна за этот вечер. Я, наконец, почувствовала, что значат слова «я дома»…

— Спасибо и с днем рождения, — шепчу я, подойдя к нему и, приподнявшись на носочки, тянусь к его щеке. Но в последний момент Лебедев поворачивается ко мне и вместо колючий щеки, я чувствую на своих губах привкус коньяка от его горячих губ и то, как мое сердце отчаянно пытается вырваться из груди.

Господи, что я делаю?!

Что он делает?!

Оттолкнув его, несколько секунд пытаюсь не сломаться под тяжестью его ледяного взгляда, но, быстро сдавшись, резко разворачиваюсь и спешу к машине.

Хлопнув дверцей заднего сиденья, стараюсь даже не поворачивать головы, чтобы не видеть темный силуэт в свете тусклых уличных фонарей, но, не удержавшись, все-таки поддаюсь соблазну и смотрю, как Дмитрий Николаевич протягивает таксисту деньги. А потом, не сводя с меня пристального взгляда, отходит в сторону и закуривает сигарету.

========== Глава 12. О серых буднях и жестоких играх. ==========

— Исаева, ты бы еще под дверь легла! — голос Марины Викторовны раздается откуда-то сверху, отчего Аня подпрыгивает на месте и тут же встает на ноги, чтобы дать проход к двери класса русского языка, рядом с которой она сидела. — Девочки, что вообще за манера на полу сидеть?

Мы втроем неохотно поднимаемся и отходим в сторону, когда руссичка открывает кабинет. Жду, пока остальные ввалятся в класс и, лениво переставляя ноги, плетусь к своему привычному месту за первой партой. Замечаю на себе косые взгляды, и слух даже улавливает редкие перешептывания. Похоже, Королёва зря времени не теряла. Но это все такая ерунда…

— Осадков, чего уставился? — Фаня, облокотившись об учительский стол, гневно сверкнула глазами в сторону Егора. — Ты учебник доставал? Вот и доставай!

— Блин, этой кукле волосы выдрать мало, — заявляет Аня, сидя сзади меня. — Да, Димон?

— Надо тоже слух пустить, — зло шипит Хвостова.

— Думаешь, ее это хоть как-то заденет? — фыркает в ответ Исаева. — Да она только счастлива будет привлечь к себе лишний раз внимание! Да и потом, какой слух ты хочешь пустить про нее? Половина из тех, что мы можем придумать, окажется правдой! Да, Димон?

— Димон! — кричит Фаня. Я, словно очнувшись от глубокого анабиоза, поднимаю на подругу глаза, стараясь вспомнить, о чем шел разговор. — Марин, ты вообще здесь? О чем ты думаешь?

Убейте меня.

Убейте меня.

Убейте меня…

— Ты из-за этой овцы сама не своя! — Аня потянулась к моей руке, но увидев в дверях Королеву, тут же забыла о своем дружеском успокаивающем жесте. — Вспомнишь лучик, вот и солнце!

— Там по-другому немного было, — громко отвечает Фаня. — Не про солнце, про говно!

— Хвостова! — Марина Викторовна тут же делает замечание.

— Простите, Марина Викторовна, но из песни слов не выкинешь, как говорится, — Фаня, сложив руки на груди, отправляется к своему месту, по дороге толкнув плечом Осадкова. Егор открыл было рот, чтобы поставить Хвостову на место, но, встретившись с ней взглядом, видимо, передумал.

В этот момент дверь кабинета распахивается, и в класс широким шагом заходит Дмитрий Николаевич. Расстегнутый белый халат зловеще развевается за спиной, словно плащ какого-то героя-антагониста, а взгляд прикован к листам, которые он перебирал в руках.

— Доброе утро, — он вежливо здоровается с Мариной Викторовной. Ученики испуганно замерли, потому как привыкли, что от этого преподавателя можно ждать чего угодно. Вдруг он сейчас устроит срез по химии, прямо на уроке русского языка? А я, несмотря на то, что стараюсь слиться с огромным учебником по органической химии для поступающих в вуз, все же не без удовольствия замечаю, что Марина Викторовна одна из тех редких преподавателей-женщин, кто не теряет самообладания при виде рокового красавчика-химика. Она сохраняет свое спокойствие и даже способна вести адекватный диалог! По крайней мере, со стороны кажется именно так.

— Здравствуйте, Дмитрий Николаевич! — пропела сзади меня Исаева, и я, мысленно проклиная за это подругу, прячу глаза за книгой, изображая крайнюю занятость. Слышу, как химик несколько раз произносит мою фамилию, а Марина Викторовна одобрительно соглашается. Интересно, о чем они договариваются? Может, прямо сейчас эти двое строят заговор против медалистки, чтобы окончательно свести ее с ума?

— Дмитриева, не забудьте, у вас сегодня дополнительные со мной и Лидией Владимировной, — опускаю толстенный учебник, встретившись с холодным бесстрастным взглядом ледяных глаз. И сознание тут же подкинуло воспоминания вкуса коньяка на его губах и его теплого дыхания, паром поднимавшегося к небу…

Убейте меня.

— Конечно, Дмитрий Николаевич, — на выдохе произношу и снова прячусь за своим «фолиантом».

Выдыхай.

Вот и славно. Вот и поговорили.

На уроке биологии Лидия Владимировна кажется какой-то странной. Причем разительные перемены в характере учительницы заметила не только я. Ученики не понимают, как из вечно дерганной и переживающей из-за каждой мелочи молоденькой тихони, она превратилась в растерянную серую тень. Кажется, что кто-то нажал на кнопку «учить», и она, словно повинуясь этой команде, абсолютно безэмоционально начинает читать свои конспекты, не обращая внимания на удивленные лица учеников и их тихие перешептывания.

Ее откровенные и вместе с этим нелепые наряды, которыми она старалась привлечь внимание Дмитрия Николаевича, сменились привычными строгими костюмами в серых тонах. Из прошлой попытки сменить стиль остались только туфли на высоком каблуке, которые, будем честны, теперь ее только красили.

— Ну, хоть на человека стала опять похожа, — протянула сзади Исаева.

— Ты смеешься? — возразила рядом Фаня. — Она теперь похожа на овощ. Раньше хоть психовала, а теперь смотри — ноль эмоций! Ее даже не колышет, что Наумов плеер слушает на ее уроке.

— Уши ему ободрать, — тут же вспылила Исаева, услышав Пашину фамилию. — Тоже, нагадил, а теперь ходит тише воды, ниже травы.

Я нервно сглотнула, подумав, что именно такое сказал ему химик в нашу последнюю общую встречу? Огромный соблазн просто подойти и спросить у Наумова, но меня словно током било, при мысли оказаться с ним рядом в радиусе меньше трех метров.

После биологии двумя парами шла химия, так что, забрав из раздевалки халат, я, чтобы лишний раз не видеть Лебедева, шла к кабинету так медленно, как это только было возможно. Со стороны, наверное, можно было бы предположить, что я — психически больна, но мне было наплевать. Пусть все думают, что Дмитриева слетела с катушек. Смотрите, юные ученики химико-биологического лицея, что бывает с зубрилками-медалистками!

Я хотела только одного — чтобы голос разума прекратил говорить голосом Дмитрия Николаевича. Особенно фразу «думаешь, мне бы хватило одних поцелуев», которая никак не хочет покидать мою измученную голову.

— Димон, ты заходить собираешься? — Фаня показала свой нос из-за двери, а я так и сидела в халате на полу, запустив пальцы в волосы. — Марин, ты чего?

Убейте меня.

— Марин, что с тобой случилось? — Хвостова присела рядом, оттолкнув от себя пробегающего мимо девятиклассника, который случайно ее задел. — Глаза разуй, недомерок!

— Ничего, все нормально, — отвечаю я.

— Нет, не нормально, — кажется, что все вокруг видят меня насквозь. — Это ты из-за этих сплетен дурацких? Из-за Наумова?

Поворачиваюсь к ней, закусив губу, словно не позволяя себе произнести такое соблазнительное «нет». Как же мне хочется тебе все рассказать! Выложить все, как на духу! Избавиться от этого тягостного молчания. Раньше было все так просто: рассказала все самое сокровенное подружке, и тебя больше не распирает от зудящего желания поделиться секретом со всем миром вокруг! А подружка молчит, ведь подруги не предают… И не врут друг другу. Но если я все расскажу, то я подставлю тех, кто мне доверяет. Детство заканчивается, когда тебе приходится приспосабливаться. Когда ты начинаешь делить мир не на добро и зло, а на большее зло и меньшее зло. И тебе приходится выбирать из этих двух зол. Ведь в какой-то момент ты понимаешь, что все добро, которое когда-то тебя окружало осталось где-то там, позади. Наверное, в детстве. А теперь ты по уши погрязла в чужих сплетнях и чьих-то бездумных играх…