— Надо же было так нажраться! Скотина! — прошипела Хвостова. — Ты как, Димон?

— Нормально, — прохрипела я слишком торопливо и слишком неправдоподобно.

— Когда Леша приедет? — Фаня рыскала по карманам и, найдя салфетки, вытерла размазанную тушь с моих щек.

— Он тут уже, за углом ждет, — снова всхлипнула я и почувствовала, как глаза опять наполняются слезами, не в силах бороться с нервами.

— Пойдем, провожу, — Фаня схватила меня за локоть, но я отказалась.

— Хвостик, спасибо, я одна хочу… — я не могла даже договорить, стараясь подавить нарастающую внутри истерику. Фаня тяжело вздохнула и, напоследок в очередной раз обняв меня, с пониманием попрощалась.

Кажется, что каждый шаг по тщательно выметенному от снега асфальту отзывался гулким эхом в моем сердце. Но этого не может быть. Надо успокоиться.

Услышав тихий щелчок замка, я открыла дверь со стороны пассажирского сиденья и, сев в машину дала волю чувствам — заплакала, будто находилась там одна. Рыдала, закрыв лицо руками.

— Что он сделал? — химик с нарочитым спокойствием выдавливил из себя эти слова, видимо боясь услышать что-то ужасное.

— Ничего, — ответила я, усмирив дыхание. — Хвостова его спугнула. Я… Я… Не могу домой, от меня несет, как от сапожника, — вытерла сопли рукой, даже не задумываясь о манерах, и о том, что в моем кармане лежат салфетки, которые туда сунула Фаня.

— Да, я заметил, — холодно ответил Дмитрий Николаевич.

— Отвезите меня к брату пожалуйста, я адрес скажу.

— К тому покусанному ветеринару? — химик бросил на меня внимательный взгляд. — Нет, Машка сегодня счастливая прыгала по приемке, не будем им вечер портить… Ко мне поедем.

Я кивнула, хоть и понимала, что такой вариант даже не мог прийти мне в голову.

— На старую станцию, в бомжатню? — снова слова вырываются из моих уст быстрее, чем я успеваю их обдумать. Может, действительно стоит прислушаться к совету брата?

— Бомжатня! — усмехнулся химик, внимательно следя за дорогой. — Нет, домой ко мне поедем.

Всю дорогу я ехала, с безразличием взирая на сменяющиеся пейзажи за окном, вяло понимая, что химик, похоже, живет довольно далеко от лицея. А может быть, он меня сейчас увезет в лес и изнасилует… Я вспомнила ощущение жадного горячего дыхания Наумова на своей шее, пытаясь подавить очередной приступ слез. Но максимум, что у меня вышло — тихо ронять соленые капли на свой пуховик.

— Пойдем, — бросил Дмитрий Николаевич, когда машина останавилась, и, дождавшись, пока я отстегну проклятый заедающий ремень безопасности, он пошел к подъезду шестнадцатиэтажки, расположенной в неизвестном мне спальном районе.

Квартира химика встретила нас вязкой темнотой, но от одного ловкого движения руки хозяина прихожая осветилась тусклым светом энергосберегающей лампочки.

Широкий пустой коридор, в котором из мебели — только узкое зеркало во всю стену, вешалка и коврик для обуви, да крючок, на который химик повесил ключи.

— Слева ванная. Умойся и проходи дальше, на кухню, — тихо скомандовал Дмитрий Николаевич, и я поспешила проследовать по указанному мне маршруту. В ванной я долго умывалась холодной водой, стирая мылом размазанную тушь, а затем лицезрела заплаканное отражение в зеркале, собрала свои темные растрепанные волосы в низкий хвост и поплелась на кухню.

— Садись, Димон, не стой столбом, — сказал химик, пройдя мимо, пока я замерла, разглядывая просторное помещение, отведенное под кухню.

Покрашенные в разнобой широкой кисточкой стены красовались тремя цветами — темно-серым, светло-серым и бледно-голубым, а идеально белый потолок, подсвеченный одной единственной лампочкой с нахлобученным самодельным абажуром, никак не вязался с этими цветными мазками на стенах. Небольшой стол у окна и три старых деревянных раскладных стула. Слева — раковина, плита и несколько шкафов, так же покрашенных неким «безумным мастером», и единственная вещь, кроме потолка, которая здесь была новой, стояла в углу — холодильник. Именно туда быстро заглянул Дмитрий Николаевич, успевший переодеться в спортивные штаны и черную футболку, но, судя по всему, не найдя ничего съдобного, он полез в один из шкафов.

— Коньяк не предложу, не обижайся, — он достал из шкафа початую бутылку с янтарной жидкостью и, поставив ее на стол, схватил из сушки рюмку. — Могу предложить чай с мятой.

— Вы пьете чай с мятой? — почему-то этот факт показался мне нелепым и смешным.

— Да… — замявшись, проговорил химик. — Сестра привезла. Сейчас налью.

— Аттракцион невиданной щедрости! — не удержавшись, выпалила я.

— А я смотрю, тебе уже не так плохо? — Дмитрий Николаевич развернулся и, облокотившись о столешницу рядом с плитой, посмотрел на меня своим привычным насмешливым взглядом.

— Простите.

— За редкий вид парнокопытных?

— И за это тоже… — я покраснела. Безбожно покраснела. — Я раньше не пила столько, — пояснила я, а затем зачем-то добавляю: — Столько текилы. Да вообще раньше не особо пила…

— Сборище малолетних алкоголиков, — он наполнил рюмку коньяком, затем быстро осушил ее и, вздохнув, повторил эту нехитрую манипуляцию. А после приоткрыл форточку и с видимым удовольствием закурил.

— А можно мне тоже, — не особо надеясь на разрешение, спросила я, глядя, как он аккуратно выдыхает дым в открытую щель.

— Нет, — твердо ответил химик. — Тебе еще детей рожать.

— Ладно, — вздохнула я и поднялась, чтобы налить себе чаю.

— Да сиди, Димон, я налью, — тяжелая широкая ладонь заставила меня сесть на место. Порванный ворот кофты тут же разъехался, обнажая одно плечо, и я дрожащими руками попыталась тщетно натянуть его обратно. Дмитрий Николаевич, заметив это, затушил сигарету и, выйдя из кухни, вернулся со свернутой одеждой в руках. — Вот. Направо по коридору, там переоденься.

Искренне поблагодарив и приняв из его рук тряпки, я удалилась из кухни. В спальне не было никакой мебели вообще, не считая толстого матраса с подушкой и одеялом и неприметного шкафа-купе. Рядом с матрасом — пепельница и ноутбук, а неподалеку валялся белый медицинский халат, видимо, не добравшийся до корзины с грязным бельем. Я надела серую спортивную толстовку, судя по запаху, принадлежащую химику, а черные штаны аккуратно свернула на матрасе, рассудив, что они с меня свалятся, а подпоясать мне их нечем.

Выйдя из комнаты, я не могла побороть своего любопытства и тихонько заглянула в приоткрытую дверь напротив. Такие же брызги красок на стенах, и почти полное отсутствие мебели. Она была почти как брат-близнец первой комнаты, если не считать несколько отличительных черт: здесь были не жалюзи, а длинные плотные шторы стального цвета, матрац был аккуратно застелен, а у стены напротив шкафа-купе стояла деревянная детская кроватка и небольшой столик для пеленания…

Несколько секунд я смотрела на эти предметы интерьера, а затем решила, что все это — не мое дело. Есть ли у него женщина, которая по какой-то причине отсутствует сейчас в квартире, или ребенок, это — не мое дело. Хотя, судя по тому, как обустроена квартира, живет он явно один, причем довольно давно.

Вернулась на кухню я как раз в тот момент, когда химик снова наливал себе коньяк. И невольно я поймала себя на мысли, что боюсь, как бы и этот редкий экземпляр не напился. Опустившись на стул напротив него, я хватаю чашку с ароматным чаем так крепко, словно это единственный спасательный круг в этом безумном океане страстей.

— Это был Наумов? — помолчав некоторое время, спросил Дмитрий Николаевич, возвращая меня в отвратительные воспоминания минувшего вечера, и внимательно смотря на меня.

Я молча кивнула, не в силах произнести ни слова. А потом меня вдруг охватил испуг. Химик же не собирается «наказывать» этого балбеса? Господи, и почему я его жалею?!

— Ты не пострадала?

— В осмотре не нуждаюсь, — я осушила чашку несколькими большими глотками и почувствовала странный привкус во рту.

— Хорошо. Тогда ложись спать, Дмитриева, а с утра поговорим. В ту же комнату иди, где переодевалась, — химик наполнил стопку коньяком и на этот раз спрятал бутылку обратно в шкаф. — Уснешь быстро и сновидениями мучиться не будешь, обещаю, — эти слова и объяснили странный привкус в чае. Видимо, сильное седативное.

Перед тем, как выйти из кухни, я на мгновение остановилась и, повернувшись к нему, пару секунд рассматривала задумчивый, нахмуренный, хищный профиль, а затем тихо прошептала:

— Спасибо.

Дмитрий Николаевич посмотрел на меня с пониманием, так, как раньше никогда не смотрел. Не как на ученицу или нерадивую практикантку, напросившуюся на смену, а просто как на человека.

— Иди спать, — тихо ответил он, отвернувшись.

========== Глава 9. Об удивительных кружках и семейных праздниках. ==========

Порой кажется, что с собой договориться очень легко. Иногда это получается с какими-то уступками, иногда с условиями, которые выдвигаешь сама же себе. Но в итоге ты глубоко вздыхаешь и внушаешь себе, что все хорошо. Самообман удался на ура, пульс выровнен, все плохое забыто. И теперь с чувством выполненного долга ты можешь отправиться на боковую.

Но… Черт возьми, так ли это?

Самым ярким примером того, что самообман является, в первую очередь, именно обманом — это наши сны. Они первыми показывают перед твоими закрытыми глазами правду. Правду о том, что не забыто, о том, что не простила, что переживаешь, что где-то глубоко внутри ты все еще тихо плачешь от обиды. И когда ты просыпаешься в поту, а возможно даже с криком, то, честное слово, я даже не знаю, что паршивее: сон, который тебя так измучил ночью, или то, что ты настолько слабое и безвольное существо, что даже солгать сама себе не можешь? Хотя, слабость ли это?

Не знаю, что за седативное химик добавил в мой чай, но думаю, что это самый щедрый подарок, который мне когда-либо делали. Еще по дороге в его спальню, голова закружилась так, что невольно захотелось как можно скорее принять горизонтальное положение. И последнее, что я помню, прежде чем отключиться мертвецким сном, это тоскливую мысль, что я даже укрыться одеялом не могу — просто нет сил. Из-за нервного перевозбуждения твое сознание даже во сне продолжает работать. Именно это и заставляет его так услужливо подкидывать тебе самые яркие события дня или самые сокровенные твои думы, выстраивая их остросюжетным блокбастером в твоем сновидении. Поэтому для меня было бы просто отвратительно увидеть похабный взгляд Наумова или снова почувствовать его руки, нагло хозяйничающие под моей кофтой.