Я вздохнула. У меня никогда не было вечеринок, званых обедов. У нас в Уиллисе их ни у кого не было. Даже дни рождения мы отмечали, глазея на выставленные в витринах магазинов Уиннерроу торты, сделанные, возможно, из папье-маше. Я снова вздохнула, восхищаясь красивым тортом.

– Надеюсь, что и на вкус он такой же, как на вид, – добавила я.

Мы оба рассмеялись, Кэл сказал, что уверен в этом, и мы повесили трубки.

Вечер был назначен на восемь. Кэл собирался перекусить в городе, Китти тоже, потом она прилетит домой, чтобы переодеться к вечеру-«сюрпризу».

Я пошла в свою комнату, достала мамину куклу-невесту и посадила ее перед собой на кровать, чтобы она могла понаблюдать, как я одеваюсь, натягивая через голову изумительное платье из жоржета василькового цвета. Для меня кукла олицетворяла маму, и сквозь эти стеклянные глаза с восхищением, любовью и пониманием смотрела душа моей мамы. И я не заметила даже, как начала разговаривать с ней, когда расчесывала волосы и укладывала их в новом, более взрослом стиле, надевала платье, новые туфли и чулки (все это было подарком Кэла к моему шестнадцатилетию).

К шести часам я уже была готова к вечеру. Мне стало забавно, что я оделась так рано, словно ребенок, которому не терпится надеть обнову. Еще раз прошлась по дому и придирчиво все осмотрела. Люстру в столовой я украсила веселыми разноцветными ленточками, а Кэл привязал там утром, после ухода Китти, надувные шарики. Дом выглядел очень нарядно. От ничегонеделания и скучного ожидания гостей я стала уставать. Вернувшись в свою комнату, посмотрела в окно: вечерело сегодня очень быстро, потому что подкатили грозовые тучи и закрыли солнце, а вскоре стал накрапывать и мелкий дождик. В дождливую погоду меня вечно тянуло в сон. Я аккуратно прилегла на кровать, так чтобы не помять платье, потом взяла в руки куклу-невесту и незаметно заснула, встретив в сладком сне маму.

…Мы бежали с ней в горах, и на ветру развевались ее блестящие светлые волосы, развевались и мои, длинные и темные. Потом у нее волосы сделались темными, а у меня светлыми, и я не понимала, кто я. Мы беззвучно смеялись, затем все стало постепенно замирать и замерло…

Я вздрогнула и проснулась. Первое, что я увидела, – это выпученные желтые глаза очередной лягушки, подставки под растения. Что же меня разбудило? Я обвела глазами комнату, не поворачивая головы. Не эта ли золотая рыбка? Не этот ли слон-стол? Все некрасивое керамическое барахло, которое нельзя было продать или даже показать гостям, попало в мою комнату. И все эти уродцы почему-то стеклянно вылупились на меня.

Раздался мощный раскат грома. Почти тут же новая вспышка молнии осветила комнату и снова прогремело. Я крепче прижала к себе куклу.

Внезапно небо разверзлось. Привстав, я смотрела сквозь помутневшие стекла, как потоки воды побежали по улицам, а дома напротив стали такими расплывчатыми и далекими, словно находились в ином мире. Я снова прилегла на постель и свернулась клубочком, забыв о своем жоржетовом платье. С мамой-куклой в руках я снова погрузилась в дрему.

Дождь отчаянно барабанил за окном, заглушая все прочие звуки. Гром над головой гремел так, словно великан из сказки катал огромные шары и они со страшной силой сшибались друг с другом, вызывая громовые раскаты и мощные электрические всплески, которые с перерывом в несколько секунд озаряли темноту. Как волшебный кинорежиссер, я воплощала все природные шумы в своем сне…

…В тумане сна, более красивого, чем реальность, мы танцевали с Логаном в тени зеленого леса. Он стал постарше, и я тоже. И что-то рождалось между нами, меня пронизало каким-то электричеством, отчего сердце забилось быстрее, громче…

Из темноты вдруг вынырнула фигура, не в белом, как призрак, а в огненно-алом. Китти!

Я села в кровати и протерла глаза.

– Так, – процедила Китти неприятным тоном, и буря за окном моментально притихла. – Вот что тут делает это отребье с гор! Разоделась и валяется на кровати.

Китти смотрела на меня с таким видом, будто в божественном гневе собиралась объявить о конце света. Что я сделала такого ужасного?

– Ты меня слышишь, идиотка?

На этот раз, когда она меня ударила, я вскочила. Как она может так относиться ко мне, когда я целый день вкалывала, чтобы приготовиться к ее вечеринке? Все, хватит мне этого! Надоело, в конце концов, слышать все эти ругательства, обзывания, все, я сыта этим по горло! Хватит бояться, пора быть сильной! Нет, я тебе не отребье с гор!

Дух восстания разгорелся во мне гигантским пламенем. Возможно, потому, что она смотрела на меня таким злым взглядом, который напомнил мне все случаи, когда она без всякого повода била меня.

– Да, я слышу тебя, горлопанка!

– Что ты сказала?

– Я сказала: горлопанка, я слышу тебя!

– Что?! – переспросила Китти громче и угрожающе.

– Китти-горлопанка, Китти-горлохватка. Каждый день слышу, как ты за стеной орешь мужу «нет». Что с тобой, Китти, ты от старости лишилась всякого аппетита на мужчин?

Но она меня не слышала. Ее отвлек предмет, который я держала в руках.

– Что там такое? Вот я тебя и поймала. Так ты мне все врешь! Я сколько раз тебе говорила, чтобы не носила в дом разный хлам наподобие этого!

Она выхватила куклу у меня из рук, быстро включив свет в комнате, и уставилась на нее. Я вскочила с кровати, чтобы спасти свою куклу.

– Это она! Она! – взвизгнула Китти и швырнула мое незаменимое, драгоценное наследство об стену. – Это проклятый ангел Люка!

Я бросилась спасать куклу, чуть ли не заплетаясь в собственных ногах, так как забыла про высокие каблуки. Слава богу, кукла не разбилась, только вуаль спала.

– А ну-ка, дай-ка мне эту штуку! – приказала Китти и сделала шаг ко мне. Но тут ее снова кое-что отвлекло, на сей раз мое платье. Ее глаза прошлись по мне сверху донизу, она обратила внимание на нейлоновые чулки, серебристые босоножки. – Где ты взяла это платье? А туфли?

– Я украшаю торты и продаю соседям по двадцать долларов за штуку! – с вызовом соврала я, настолько меня разгневало, что она швырнула мою куклу об стену, попытавшись сломать самую дорогую для меня вещь.

– Ты мне не ври. Что ты мне тут плетешь всякую чепуху?! И дай-ка сюда куклу.

– Нет! Не дам я тебе эту куклу.

Китти уставилась на меня, явно ошарашенная моей дерзостью, и жестким тоном приказала:

– Никаких «нет» чтобы я от тебя не слышала, грязная деревня, и на этом закончим.

– Я сказала, Китти: нет! И на этом закончим. Хватит издеваться надо мной. Больше я тебя не боюсь. Я теперь подросла, окрепла и стала смелее. Я не такая уж и слабенькая. И за это тебе спасибо. Но отныне не смей больше касаться этой куклы.

– И что будет, если я коснусь? – спросила она низким, угрожающим голосом.

В ее глазах я узрела такую звериную жесткость, что лишилась дара речи. Китти осталась неизменной. Все это время, пока мы жили мирно, в ней кипела ненависть. И вот теперь она выплескивалась наружу во взгляде этих бледных глаз.

– Так в чем дело, грязная деревня? Ты меня слышишь?

– Я тебя слышу, Китти.

– Что ты сказала?

– Я сказала: да, Китти, я тебя слышу.

– Что?! – переспросила она более требовательным голосом.

С вызовом, не желая больше изображать смирение и беспомощность, я, гордо вскинув голову, бросила ей в ответ:

– Ты мне не мать, Китти Сеттертон Деннисон! Я больше не буду называть тебя матерью. Китти – вполне с тебя хватит. Я очень хотела и пыталась полюбить тебя и забыть те ужасные вещи, которые ты вытворяла надо мной, но больше не могу. Ты способна быть человечной и доброй лишь короткое время. Надо же, ведь это я по своей глупости придумала этот вечер, чтобы сделать тебе приятное, дать повод выставить весь твой фарфор и хрусталь. На улице гроза, и у тебя в душе гроза. Это потому, что ты не умеешь вести себя как мать. Теперь опять пошло по-старому. Я вижу это по твоим водянистым глазам. В них горит злость. Неудивительно, что Бог не дал тебе детей, Китти Деннисон. Бог – Он знает, что делает.

Бледное, побелевшее лицо Китти осветила вспышка молнии. Она произнесла, с трудом переводя дыхание:

– Приезжаешь домой, чтобы приготовиться к вечеру, и что тут застаешь? Лживое, хитрое, зловредное существо, грязную деревенскую девицу, которая не ценит ничего, что я сделала для нее.

– Я ценю все хорошее, что ты сделала для меня, поэтому я и придумала этот вечер, но ты сама выбиваешь из меня все добрые чувства к тебе. Ты хочешь сломать все, что принадлежит мне, я же делаю все для того, чтобы сохранить принадлежащее тебе. Ты мне причинила столько зла, что можно помнить всю жизнь, Китти Деннисон! Я не заслужила наказаний. Кто-то спит на боку, кто-то на животе, но никто не считает это грехом, только ты. Кто тебе сказал, как правильно спать, а как неправильно? Бог?

– Не смей так разговаривать со мной, пока находишься в моем доме! – визгливо закричала Китти, выходя из себя. – Скажи: да, виновата. Ты нарушаешь заведенные мною правила. Ты знаешь, что я запрещаю тебе спать на боку и… Но продолжаешь по-прежнему!

– И что тут плохого – спать на боку? Скажи мне! До зарезу хочется узнать. Должно быть, это как-то связано с твоим детством и с тем, что с тобой случилось! – выпалила я таким же злым и агрессивным тоном, как Китти.

– Ах ты, умница какая! – произнесла в ответ Китти. – Считает, что она выше меня, потому что получает отличные отметки в школе. Тратит мои деньги на одежду, и ради чего? Что ты собираешься делать в будущем? У тебя же нет никакого таланта. Готовишь ты кое-как, ничего не умеешь, только убирать в доме да поддерживать в нем порядок. А тоже мне, считает себя выше, потому что я дальше пятого класса в школу не ходила. Это все Кэл наговорил тебе, знаю я.

– Ничего мне такого Кэл не говорил. А если ты не окончила школу, то, я уверена, только потому, что не могла дождаться момента, чтобы переспать с мужчиной и сбежать с первым попавшимся, который предложит тебе пойти за него, – как делают все девицы из разряда горных отбросов общества. Даже если ты и росла в Уиннерроу, все равно ты ничем не лучше тех девиц.