Ну а закончилось все весьма прозаично. Кто-то в райцентре увидел, что на рынке из-под полы торгуют орденами и медалями, сообщил об этом в милицию. Торговца взяли с поличным, хорошенько тряханули, и он указал, кто принес ему награды. Схватили его поставщика, стали выяснять, откуда у него оказались регалии покойного генерала. Так вышли на одного кладбищенского рабочего, из новых. Оказывается, он примечал, когда хоронят богатых покойников, а ночью, пока никто не видит, разрывал могилу и мародерствовал. В общей сложности он так успел обчистить семь могил. А с завучем у него прокол случился — только он крышку-то снял, как услышал чьи-то шаги. Он от неожиданности об гвоздь-то рукой и поранился. Прикинув, что сейчас его засекут, усадил тетку в гробу, а сам дал деру. А пока ее пристраивал, случайно по лицу раненой рукой задел, отсюда и кровь.

— Что-то я не понимаю. А не проще ли ему было оставить все как есть и бежать? Зачем было так извращаться и сажать покойницу? — округлила глаза Полина.

— Ему тоже задавали этот вопрос. Он ответил, что разрытая могила, когда покойник на месте лежит, быстро на подозрения наводит, что кто-то на этом самом покойнике поживиться хотел. А вот если покойник вроде как погулять собрался, это можно на чертовщину списать, никто и не подкопается, пардон за каламбур. Кстати, единственное, о чем он жалел по поводу той тетки, так это о том, что не успел у нее толстенное обручальное кольцо с пальца снять. Собственно, именно на него он и нацелился. А пальцы-то распухли, кольцо не слезает! Пока он думал, отрубить его лопатой вместе с пальцем или не стоит, раздались шаги, и ему пришлось удирать не солоно хлебавши.

— Ладно, а с генералом с чего вдруг такой прокол вышел?

— А это уже всецело его собственная дурость! Дурость и жадность несусветная! Решил не таиться, а еще больше ажиотаж поднять. Тем более что обойти своим вниманием генерала он просто не мог: не каждый день в гроб такой иконостас из орденов кладут. Поэтому вместо того чтобы втихую разрыть могилу и унести все, до чего его загребущие ручки дотянутся, он специально тело генерала так положил, чтобы со стороны казалось, что покойник сам наверх полез. Еще гордился, какой он хитрый да умный. Мол, в городе только и слухов, что про моего упыря. Недалекий человечишко. Да и мерзкий притом. Что о нем говорить? Вот, собственно, и вся история. Ну, кто дальше Шахерезаду изображает?..

— Ну вот, а плакалась, что не сможешь! — шаловливо погрозила Сашке пальчиком Полина. — Знаю я тебя, все цену себе набиваешь! Ладно, теперь моя очередь…

— Барышни, а вы не возражаете, если следующим буду я? — вдруг спросил Станислав.

Сашка с удивлением посмотрела на него. Лицо Стаса было мрачным и взволнованным, как у человека, только что принявшего для себя крайне важное решение.

— Ну разумеется! — воскликнула Полина. — Просто замечательно! И какую историю вы нам расскажете? Надеюсь, пострашнее Санькиной? А то я, признаться, даже испугаться-то как следует не успела, как все закончилось!

Станислав вздохнул:

— Могу вас заверить, история будет просто кошмарной. И, как у Александры, это тоже случай из жизни, причем я был непосредственным участником тех давних событий. Собственно, если бы не Сашин рассказ про кладбище и восставших мертвецов, я бы, наверное, и не вспомнил про Тварь. А теперь вот чувствую, пока не поведаю вам о ней, не успокоюсь. Не могу больше держать это в себе, да и не хочу. — Стас горько усмехнулся. — Знаете, девушки, похоже, вы будете первыми, кому я решил открыться…

— Мы все внимание! — промурлыкала Полина и потянулась за следующей бутылкой пива.

— Что ж, слушайте…

Рассказ Станислава, часть первая

…Эта история произошла несколько лет назад, но я до сих пор помню все так отчетливо, словно все случилось не далее чем вчера. И не сказать, что я рад этим воспоминаниям. Если бы было возможно сделать так, чтобы этого кошмара в моей жизни не было, я бы дорого за это заплатил. Но увы: тот северный поселок стоит у меня перед глазами и, подозреваю, так и будет стоять до самой смерти.

Наша группа насчитывала восемь человек: три офицера и пять бойцов сопровождения. Одним из офицеров был я, Станислав Курганов, вторым — мой друг Алексей Одоевский, третьим — капитан Андрей Величко, командовавший полувзводом из пяти человек. Наше задание, которое я по понятным причинам вам не озвучу, подразумевало, что мы должны были проследовать в восточном направлении вдоль побережья Баренцева моря.

В очередном райцентре нам поступил приказ сопровождать курьера с важными документами — довести его до определенного пункта и передать другой группе, а самим продолжить выполнение основного задания. Но судьба внесла коррективы в наши планы.

После отказа местного начальства выделить нам вертолет я уже не надеялся, что у пристани нас будет ожидать судно на воздушной подушке типа «Тритон» или хотя бы средний сторожевик. Но то, что мы узрели у шестого причала, повергло всех нас в состояние глубокого уныния.

Когда-то, вероятно, задолго до моего рождения, это судно было малым рыболовецким траулером. После того как он доставил к причалам стахановское количество селедки и пришел в полную негодность, траулер подлатали, переоснастили и снова выпустили в море уже в роли судна каботажного плавания, способного пусть с небольшой, зато постоянной скоростью перемещаться от одного рыболовецкого поселка к другому, не отходя от береговой линии более чем на десять миль. Впрочем, с того момента тоже минуло немало лет.

Широкий и тупоносый, как калоша, корпус, сплошь покрытый ржавчиной, неровный, многократно латанный фальшборт, мутноватые, потрескавшиеся стекла в иллюминаторах обшарпанной надстройки — все это производило невероятно тягостное впечатление. Судно носило гордое имя «Помор»…

— Корабль-призрак… — буркнул кто-то из бойцов, столпившихся у нас за спиной.

— Р-разговорчики! — привычно, скорее по инерции, прикрикнул на него Величко.

— Ладно, пошли грузиться. — Лешка зло сплюнул. — Вон, кажись, и морячки нарисовались.

Команда данного конкретного плавсредства по виду ничем не уступала своему судну. Небритые и оборванные, одетые в разномастные бушлаты и телогрейки, они вполне соответствовали антуражу корабля смертников.

Капитан выделялся из общей массы только засаленной и давно потерявшей форму фуражкой на голове. Особенно нас не порадовал его лиловый нос заядлого алкоголика. Когда капитан подошел к нам поближе, у меня перехватило дыхание от разившего от него перегара. Судя по остекленевшим глазам и нетвердой походке, команда мало в чем уступала своему капитану…

— Блин! И как же они нас повезут? Первая же мель будет наша! — сокрушенно покачал головой Величко.

— Да ладно! Они же тут небось последние четверть века плавают! Знают фарватер назубок и могут провести судно даже в доску пьяными, — преувеличенно бодро отозвался Лешка.

Величко только вздохнул, подхватил свой баул и, бурча что-то под нос, отправился за бойцами вниз по трапу — размещаться в единственной наличествующей на этом суденышке каюте.

Наши опасения по поводу траулера и его команды подтвердились очень быстро — как только мы вышли из бухты. Видимо, прежде чем отдать швартовы, экипаж привычно принял по паре стопок за попутный ветер, за семь футов под килем и еще за что-нибудь. Судно шло каким-то странным галсом, виляло и раскачивалось. От титанических усилий единственной дизельной машины лихорадочно содрогалась палуба, но скорость оставалась крайне низкой — чуть более пяти узлов. Похоже, для нашего корыта это был предел.

Когда, выполнив несколько загадочных маневров, включая двойную петлю, мы наконец-то легли на курс, стало ясно, что кошмар еще только начинается. Широкий и плоскодонный корпус «Помора» совсем не сопротивлялся волне. Качка была такая, что через полчаса половина бойцов отряда прочно оккупировала борта, прощаясь с ужином. Мне, признаться, тоже было не по себе. В горле висел горький ком, а желудок неделикатно намекал, что еще немного, и он будет готов последовать примеру моих товарищей.

Как бы там ни было, но судно медленно и верно продвигалось вперед. Вспомнив, что лучший способ избавиться от морской болезни — лечь и уснуть, я отправился в каюту, забрался в спальник и, к собственному удивлению, почти сразу провалился в сон под судорожные вибрации двигателя и мерный скрип ржавого корпуса.

Следующий день принес некоторое облегчение. То ли мы притерпелись, то ли волна стала какой-то другой, но чувствовали мы себя гораздо лучше, чем вчера. И хотя пара бойцов все еще имела зеленоватый цвет лица, на бортах больше никто не висел.

Петляя как зайцы, мы пересекали бухту, изобиловавшую мелями и каменистыми банками. Недалеко справа по курсу виднелась полоска суши, являвшая собой мертвый и безрадостный сентябрьский пейзаж: чередовавшиеся с дюнами и редкими кустами сопки безо всяких следов жилья. Скалистый изрезанный берег напоминал собой бок покусанного и заплесневевшего пряника. Из облаков изредка проглядывало низкое холодное солнце и тут же пряталось обратно.

Команда пошатывалась, но вполне уверенно суетилась на палубе, вселяя в нас робкую надежду, что мы все-таки доберемся, куда нам надо. Впрочем, как оказалось, радоваться было рано…

Мы с Лешкой стояли у ограждения на баке, подставив лица ветру, и любовались унылыми видами побережья, когда к нам подошел капитан нашего корыта. Неловко коснувшись рукой мятого козырька своей фуражки и не озаботившись приветствием, он сразу перешел к делу:

— Двигатель перегревается, одна из помп вышла из строя. Завтра утром мы будем проходить мимо одного поселка — придется там причалить, чтобы поменять помпу.

— Это надолго? — напрягся Лешка. — Вы же знаете, мы спешим!

— Если машина встанет, мы вообще не дойдем до пункта назначения, — меланхолично пояснил капитан. — А так это займет максимум три часа.