— Да.

Она напряглась, на лице отразилось явное замешательство.

— Но с какой стороны? Какие комнаты?

Бартоломью поставил корзину на землю и, покачавшись на каблуках, весело ответил:

— Все.

— Что ты говоришь?

— Весь этот дом с участком, — заключил он, — теперь ваш.

* * *

Новый дом наполнился звуками. Они никогда не смолкали. По ночам Агнес, к чему-то прислушиваясь, бродила босиком по его коридорам, лестницам, комнатам и проходам.

В новом доме дребезжали в рамах оконные стекла. Ветер превращал дымоход в духовой инструмент, издающий печальные завывания в нижнем зале. По ночам также кряхтели, потрескивая, деревянные стенные панели. Ворочались и вздыхали в своих корзинах собаки. За стенами бегали невидимые глазу мыши, постукивая своими коготками. В большом дворовом саду шелестели ветви деревьев.

В этом новом доме Сюзанна спала в комнате, находившейся в дальнем конце коридора; зная о ночных похождениях матери, она запирала свою дверь. Спальни Джудит и Агнес находились рядом; девочка спала плохо, словно скользила по поверхности сна, часто просыпалась и никогда не погружалась в глубокий сон. Если Агнес открывала дверь, то тихий скрип петель мгновенно будил Джудит, и она, поднявшись с подушки, спрашивала: «Кто там?» С обоих боков у нее на одеяле спали кошки.

В новом доме Агнес сумела убедить себя в том, что если теперь она, прогулявшись по городу, пройдет через рыночную площадь и поднимется по Хенли-стрит, то обнаружит, что за дверью их бывшего дома все осталось по-старому: там живет женщина с двумя дочками и сыном. Конечно, не совсем по-старому, поскольку там уже не будет Элизы и ее мужа-шляпника, однако ее маленькая семья будет в полном составе, и такой, какой могла бы уже стать к этому времени. Сын будет старше, выше и шире в плечах, его голос станет по-мужски низким и более уверенным. Он устроится за столом, закинув ноги на соседний стул, и начнет болтать с ней — как он любил поболтать, — рассказывая о том, как прошел день в школе, о новых полученных им знаниях, о том, каких однокашников наказали, а каких — похвалили. Он будет сидеть там, его шапка будет висеть на крючке за дверью, и сам он, заявив, что ужасно проголодался, попросит накормить его.

Агнес позволяла этим образам заполнять ее сознание. Она надежно охраняла их, как спрятанное в сундуке сокровище, и только в одиночестве, когда бродила одна по огромному новому дому, извлекала их из тайника души, чтобы заново отполировать и полюбоваться ими.

* * *

Сад она восприняла как свои угодья, свои личные владения; большой, как особняк, дом вызывал слишком много внимания, привлекал восхищенные и завистливые взгляды, возбуждал массу вопросов о ее муже: чем он занимается, как идут его дела и правда ли, что он частенько бывал при дворе? Этот дом одновременно привлекал и отпугивал людей. С тех пор, как ее муж приобрел его, люди постоянно судачили и сплетничали об этом. Встречая ее, они выражали лишь свое удивление, но она знала, о чем говорилось за ее спиной: как же ему удалось так разбогатеть, ведь он всегда был на редкость бестолковым, ветреным и придурковатым, вечно пялился на облака, где же он раздобыл столько денег, может, занялся там, в Лондоне, чем-то незаконным, что неудивительно, учитывая делишки его отца, разве можно честно заработать такие деньжищи в каком-то театре? Совершенно невозможно.

Агнес слышала все это. Новый дом, как горшочек с вареньем, привлекал мух. Она будет жить в нем, но никогда не будет считать его своим. А вот за его задней дверью она могла свободно жить и дышать. Вдоль высокой кирпичной стены она посадила ряд яблонь. По обеим сторонам от главной аллеи высадила по паре грушевых деревьев, а также сливы, бузину, березки, кусты крыжовника и травянистый ревень с мясистыми красными стеблями. На берегу реки она срезала ветки собачьей розы и, укоренив, вырастила их под теплой стеной дворовой пивоварни. Возле задней двери она посадила молодые деревца рябины. Посадила ромашки и бархатцы, сделала грядки с иссопом и шалфеем, буравчиком и дягилем, полынью и пиретрумом. В дальнем конце сада установила семь соломенных ульев-сапеток; теплыми июльскими днями в дом из сада доносилось хлопотливое гудение пчел.

В старой пивоварне она сушила травы и там же делала нужные лекарственные сборы для клиентов, приходивших к ней через боковую калитку. Она заказала постройку большой пивоварни — самой большой в городе, — выбрав для нее место возле задней стены дома. Вычистила старый колодец во дворе. Разбила регулярный цветник с клумбами, огородив их живыми изгородями и ограничивающими решетками, и на самих клумбах посадила красиво цветущую душистыми фиолетовыми цветочками лаванду.

* * *

Отец приезжал в новый дом дважды, иногда трижды в год. На второй год их жизни в новом доме он прожил с ними целый месяц. «В городе начались голодные бунты, — сообщил он им, — толпы подмастерьев ходят по Саутуорку и грабят лавки». К тому же в Лондоне опять появилась угроза чумы, и все театры закрыли. Хотя об этом предпочитали молчать.

Джудит заметила, что во время его посещений никогда не произносилось этого слова. Заметила также, что отцу нравится новый дом. Он любил бродить по его комнатам, заглядывал в каминные трубы, проверял качество дверных коробок, открывая и закрывая каждую дверь. Если бы он был собакой, то явно повилял бы хвостом. Рано утром он выходил во двор, где любил достать первую воду из колодца, чтобы напиться. «Какая же здесь чистая и вкусная вода, нигде больше нет такой», — всякий раз восторженно приговаривал он.

Джудит видела также, что первые несколько дней мать избегала его. Она отходила подальше, если он подходил слишком близко; выходила из комнаты, когда он входил туда.

Хотя сам он, когда не работал в своем кабинете, ходил за ней хвостом. На пивоварню, по саду. Цеплялся за ее рукава. Он стоял рядом в саду, глядя, как она работает, наклонялся, чтобы увидеть ее лицо под чепцом. Джудит сидела на корточках возле ромашек, делая вид, что пропалывает их, а на самом деле наблюдала, как отец, собрав корзину яблок, улыбнулся, предложив их матери. Агнес, не сказав ни слова, взяла одно яблоко и отложила его в сторону.

Однако через несколько дней начиналось потепление. Когда ее отец проходил мимо стула, где сидела мать, она уже позволяла ему коснуться своего плеча. Подшучивала над ним в саду, когда он, по своему обыкновению, интересовался цветами и их целебными свойствами. Внимательно слушала, когда он, держа какую-то старинную книгу, выискивал там названия ее растений на латинском языке. Она готовила для него эликсир из шалфея и заваривала травяной чай из любистока и ракитника. Она относила чай наверх в его кабинет, где он корпел за своим письменным столом, и после ее ухода опять закрывался на задвижку. И по улицам теперь она гуляла с ним под ручку. И порой Джудит слышала, как они весело смеялись и болтали во дворе.

Складывалось впечатление, будто мать, считая, что в Лондоне он занимается какими-то грязными делами, ждет, когда он очистится, прежде чем смириться с его присутствием в доме.

* * *

Сад жил своей, никогда не замиравшей жизнью. Яблони тянули к солнцу ветви, и со временем их кроны поднялись над стеной. Грушевые деревья один год цвели, а два следующих — отдыхали. Ежегодно и неизменно бархатцы разворачивали свои огненные цветочные головки, и пчелы, вылетая из ульев, трудились над цветочным ковром, усердно собирая сладкий нектар. Густые кустики лаванды заполонили клумбы цветника, но Агнес не прореживала их, лишь собирала цветочные стрелки, отчего ее руки пропитывались их стойким ароматом.

Кошки Джудит регулярно приносили котят, и по прошествии времени эти выросшие котята тоже обзаводились потомством. Кухарка пыталась отловить их, чтобы утопить, но Джудит ничего подобного не делала. Некоторых забирали в «Хьюлэндс» или на Хенли-стрит, но по саду все равно бегало множество кошек разных размеров и возрастов, все с длинными тонкими хвостами, с белыми воротничками и зелеными, как листва, глазами — все гибкие, сильные и здоровые.

Зато в доме не водились мыши. Даже кухарка признавала преимущества жизни рядом с кошачьей династией.

Сюзанна выросла и стала выше матери. Она взяла на себя обязанности ключницы, носила связку домашних ключей на поясе. Она также вела бухгалтерские книги, выдавала зарплату слугам, контролировала расходы и доходы от материнской торговли лекарствами и способствовала расширению пивоваренного и солодового производства. Если люди отказывались платить, она посылала к ним одного из своих дядюшек. В переписке с отцом она сообщала ему о доходах, вложениях, сборах арендной платы с его земель, поименно перечисляя злостных неплательщиков и должников. Она советовала ему, сколько денег лучше прислать им, а сколько — хранить в Лондоне; держала его в курсе о выставляемых на продажу полях, домах или земельных участках. По предложению отца она взяла на себя покупку мебели для нового дома: стулья, кресла, матрасы, бельевые сундуки, гобелены и драпировки, новые кровати. Ее мать, однако, отказалась от новой кровати, заявив, что в старой прошла ее первая брачная ночь и ей не нужна никакая другая, поэтому роскошную новую кровать поставили в гостевую спальню.

Джудит по-прежнему жила рядом с матерью, оставаясь под ее присмотром, словно такая близость гарантировала нечто важное. Что именно, Сюзанна не понимала. Безопасность? Выживание? Достижение какой-то особой цели?

Джудит пропалывала огород, бегала с поручениями, поддерживала порядок на рабочем месте матери. Если мать просила ее сбегать и принести три лавровых листа или цветущую душицу, девочка точно знала, где они растут. Для Сюзанны все растения выглядели одинаково. Джудит могла часами заниматься с кошками, чистила их, разговаривала с ними на каком-то проникновенном и оживленном мурлыкающем языке. Каждую весну она выставляла котят на продажу; она нахваливала покупателям своих питомцев, говоря, что все они искусные мышеловы. «Люди верят ей, — подумала Сюзанна, — глядя на ее доброе лицо с широко посаженными глазами, милой, легкой улыбкой и живым, но бесхитростным, взглядом».