— Вы уезжаете так быстро? Сегодня? — Не в силах поверить сказанному, она отвернулась от свинарника и взглянула на мужа. — Вы же нужны нам здесь.

— Но ведь попутчики… я договорился с ними… в общем, они не могут задерживаться… отличная возможность… мне не придется путешествовать в одиночку… Вам же не нравилось, помните, если я путешествовал один… Вы сами частенько говорили… как это опасно… в общем…

— Так вы хотите уйти прямо сейчас?

Он забрал у нее опустевшее ведро и, поставив его на перегородку свинарника, завладел ее руками.

— В Лондоне от меня зависят жизни многих людей. Мне насущно необходимо вернуться. Я не могу просто бросить их на произвол судьбы, ведь они…

— Зато можете бросить нас?

— Нет, разумеется, вас я не брошу. Мне лишь…

Она шагнула к нему и взглянула прямо ему в глаза.

— Почему вы уезжаете? — сердито прошептала Агнес.

Он отвел взгляд, но продолжал удерживать ее руки.

— Я же объяснял вам, моя труппа… — пробурчал он, — и все актеры, я должен…

— Почему? — перебила она. — Опять из-за вашего отца? Между вами что-то произошло? Скажите мне.

— Мне нечего сказать.

— Я не верю вам.

Она попыталась вырваться от него, но он крепче сжал ее руки. Она тщетно выворачивала руки, стараясь высвободить запястья.

— Вы говорите о вашей труппе, — возмущенно бросила она, их лица находились в такой близости, что его дыхание овевало ее щеку, — говорите о вашем новом сезоне и подготовке, однако все это звучит лишь как вялые отговорки.

Она стремилась высвободить руки и пальцы, чтобы самой взять его за руку; но, понимая ее намерение, он не мог допустить этого. И его противодействие разозлило и распалило ее ярость до такой степени, какую она не испытывала с раннего детства.

— Ладно, неважно, — тяжело дыша, выдавила она, продолжая бороться с его хваткой возле довольных, чавкающих свиней, — я сама знаю. Вы точно рыба, пойманная на крючок в бурных водах.

— Каких водах? Темзы? Вы имеете в виду Лондон?

— Нет, те воды бурлят в вашей голове. Я видела их однажды, давно, увидела там обширную страну с причудливыми ландшафтами. Вы сбежали туда, и та страна теперь стала для вас более реальной, чем наш земной мир. Ничто не способно удержать вас в нашем мире. Ничто, даже смерть вашего родного сына. Я понимаю это, — с горечью добавила она, а он, продолжая сжимать пальцами ее запястья, нагнулся и подхватил стоявшую рядом сумку, — не думайте, что я не понимаю.

Только закинув сумку за плечо, он отпустил ее. Она потрясла руками, глядя на болезненно покрасневшие запястья, принялась растирать пальцами оставленные его хваткой отметины.

Зажав в руке шляпу, он упорно избегал ее взгляда.

— Вы не хотите проститься со мной? — спросила она. — Уйдете, не сказав мне до свидания? Мне, выносившей ваших детей? Матери, заботившейся о вашем сыне до его последнего вздоха? Подготовившей его к похоронам? Вы покинете меня, не сказав ни слова?

— Позаботьтесь о девочках, — только и сказал он, и его разумная лаконичность кольнула ее точно тонкая и острая игла, — я напишу, — повторил он, — надеюсь вернуться к вам до Рождества.

Она отвернулась к свинарнику. Она видела щетинистые спины свиней, слышала, как они тихо похлопывают ушами и довольно чавкают и похрюкивают.

Внезапно он шагнул к ней. Обнял ее за талию, развернул и прижал к себе. Их головы невольно сблизились: она уловила запах кожи его перчаток, соленый привкус его слез. На мгновение их тела слились воедино, и ее, как обычно, сразу невольно потянуло к нему, словно их сердца связала незримая нить. «Мы вместе, — подумала она, — зачали нашего мальчика. Вместе зачали его и вместе похоронили. И он больше не вернется». Отчасти ей вдруг захотелось вернуть то время, смотать его обратно, как клубок. Захотелось крутануть назад колесо времени, вернуть в прошлое смерть Хамнета, его отрочество, младенчество, рождение, до того самого момента, когда они с мужем слились воедино в супружеской кровати, зачав двойняшек. Ей хотелось перенестись в то давнее прошлое, смотав обратно нить их жизни, чтобы она могла выйти из дома, обратить взор к звездам, к небесам, к луне и молить их, молить всей душой удлинить нить его будущей жизни. Ради этого она могла сделать все, что угодно, чем угодно пожертвовать, отказаться от любых благ, от всего, что могли потребовать судьбоносные суровые Небеса.

Муж крепко прижал Агнес к себе, и она так же крепко, несмотря ни на что, обняла его, так же, как в ночь того зачатия, их тела соединились в едином порыве. Его прерывистое дыхание согревало ее висок, проникая под край чепца, словно он собирался что-то сказать, но она не нуждалась в его словах, слова были излишни. Она видела, глядя через его плечо, что дорожная сумка ждет его возле ног.

Пути назад нет. Невозможно изменить того, что уготовано им судьбой. Мальчик ушел в мир иной, и муж уйдет, а она останется, ведь свиней надо кормить каждый день, и время течет только в одном направлении.

— Идите уж, — сказала она, отстранившись от него, — раз уходите. Вернетесь, когда сможете.

* * *

Она обнаружила, что можно плакать беспрерывно целый день и целую ночь. Что существуют разные виды плача: внезапное излияние слез, мучительные опустошающие рыдания, беззвучное и нескончаемое слезотечение. Покрасневшую воспаленную кожу вокруг глаз можно подлечить настоем ромашки и очанки. А утешиться можно уверенностью в том, что на Небесах царит вечная радость, и все они воссоединятся там после смерти, и он будет ждать их. Что люди не всегда знают, как облегчить жизнь потерявшей ребенка матери. Что люди, даже не из числа добрых друзей, могут прийти без предупреждения и выйти на первый план, просто оставив хлеб и пироги на вашем пороге, сказав уместное доброе слово после церковной службы, потрепав Джудит по волосам и мягко ущипнув ее бледную щеку.

Трудно было решить, как поступить с его одеждой.

Агнес долго не могла убрать его вещи со стула, где он оставил их перед сном.

Примерно через месяц после похорон она взяла его бриджи, подержала в руках, а потом положила обратно. Коснулась ворота его рубашки. Подтолкнула один из пары его ботинок, выровняв их так, чтобы они аккуратно встали бок о бок.

Она могла время от времени уткнуться лицом в его рубашку, прижать к груди бриджи, или, сунув руку в его ботинки, ощупывать пустую внутренность, принявшую форму его ноги; она завязывала и развязывала тесемки ворота; вставляла пуговицы в петли и вновь расстегивала их. Она складывала, раскладывала и опять складывала его вещи.

Пропуская края одежды между пальцами, складывая ее и разглаживая складки, она вспоминала о своих привычных повседневных делах. Они возвращали ее в нормальное прошлое. Приводя в порядок его вещи, вдыхая исходящий от них запах, она могла почти убедить себя в том, что он по-прежнему здесь и ему вот-вот понадобится одеться, что в любой момент он может вбежать в дверь, спросив: «Где мои чулки, где моя рубашка?» — тревожась о том, как бы не опоздать к школьному звонку.

* * *

По общему молчаливому согласию, она, Джудит и Сюзанна спали вместе на кровати под балдахином, поэтому выдвижные кровати девочек оставались на своих местах. Она тщательно задергивала перед сном все занавесы. Агнес убеждала себя в том, что ничто не потревожит их, ничто не проникнет к ним из-за окон или через каминную трубу. Она бодрствовала большую часть ночи, прислушиваясь к шуршанию и стонам злых духов, пытавшихся проникнуть в их жилище. Она обнимала за плечи своих сонных дочерей. Частенько она просыпалась среди ночи и проверяла, нет ли у них жара, опухолей или покраснений на коже. Иногда в течение одной ночи она несколько раз меняла их местами, сама же оставалась лежать с краю, а местами меняла только Джудит и Сюзанну. Теперь уж она не упустит ни малейшей опасности. Она готова к любой неожиданности. Ничто не сможет отнять у нее детей. Никогда больше.

В итоге Сюзанна заявила, что пойдет спать в дом бабушки и дедушки.

— Я не могу здесь уснуть, — пояснила она, избегая взгляда матери, — слишком много кручусь.

Забрав свои ночные рубашку и капор, она вышла из спальни, собрав подолом юбки валики скопившейся на полу пыли.

Агнес не видела смысла в подметании пола. Он же все равно испачкается. Приготовление пищи казалось таким же бессмысленным. Раньше она любила готовить, еду съедали, а потом хотелось есть еще больше.

* * *

Девочки стали все чаще ходить есть в большой дом; Агнес не останавливала их.

Воскресные прогулки на его могилу не только терзали ее душу, но и утешали. Ей хотелось лежать там, закрыв сына своим телом. Хотелось взрыхлить землю голыми руками. Хотелось укрыть могилу ветвями деревьев. Хотелось построить над могилой шалаш, чтобы защитить от дождя и ветра. Может, ей стоит остаться жить тут под его крышей вместе с ним?

— Бог нуждался в нем, — однажды после службы, взяв ее за руку, сказал священник.

Взглянув на него, она едва не выругалась, внезапно исполнившись желания ударить святого отца. «Я нуждалась в нем, — хотелось ей сказать, — а вашему Богу следовало дождаться Своего времени».

Но она ничего не сказала. Положив руки на плечи дочерей, она удалилась.

* * *

Агнес приснилось, как она бродит по лугам «Хьюлэндса». В сумерках темнела земля, прорезанная рыхлыми бороздами. Впереди шла ее мать, то наклоняясь к земле, то выпрямляясь. Приблизившись, Агнес увидела, что ее мать сажает в бороздки маленькие жемчужно-белые зубки. Мать не отвернулась и не помедлила, ожидая приближения Агнес, лишь улыбнулась ей и продолжила бросать в землю молочные зубы.

* * *

Лето казалось жутким насилием. Долгие вечера, теплый воздух, струившийся в окна, медленное течение реки по городу, крики играющих на улице детей, ржание лошадей, они взбрыкивали и махали хвостами, сгоняя мух с боков, живые изгороди изобиловали цветами и ягодами.