Родные женщины собрались вокруг, заключив его в тесные объятия.

* * *

Именно отец в итоге нес Хамнета на кладбище. Он держал дверное полотно на вытянутых руках, а его завернутый в белый саван сын лежал перед ним в окружении срезанных цветов.

За ним, держа за руки Сюзанну и Джудит, шла Агнес. Джудит сидела на руках Бартоломью; девочка уткнулась носом ему в шею и непрестанно плакала, ее слезы уже пропитали соленой влагой дядину рубашку. За ними следовали Мэри и Джон, Элиза и все братья, Джоан с детьми, и пекарь с женой.

Не желая ничьей помощи, отец пронес его по Хенли-стрит, пот струился по его лицу, смешиваясь со слезами. На подходе к перекрестку Эдмунд отделился от родни и подошел к брату. Дальше они понесли Хамнета вместе, отец держал головной конец погребальной двери, а Эдмунд — ножной.

И соседи, и горожане, все люди на улицах расступались, видя их молчаливую процессию. Они откладывали свои орудия, ставили на землю тюки и корзины. Отступали к фасадам домов, освобождая путь. Снимали шляпы. Прохожие с детьми сжимали их руки покрепче, увидев сына перчаточника с его умершим, зашитым в саван мальчиком. Крестились. Соболезновали, сочувствовали, старались найти слова утешения. Бормотали молитвы за упокой мальчика, за здравие семьи и самих себя. Кто-то плакал. Некоторые шепотом обсуждали все их семейство, самого перчаточника, манеры его жены, обсуждали и то, как раньше все думали, что из этого старшего сына перчаточника ничего путного не выйдет, таким уж он всегда казался никчемным бездельником, а нынче — кто бы мог подумать — говорят, стал влиятельным человеком в Лондоне, и вон теперь каким франтом выглядит, рукава в кружевах и начищенные до блеска кожаные туфли. Да, кто бы мог подумать! Бывает же такое. Все они, однако, печально смотрели на покрытое саваном тело и на то, как убитая горем мать шла между своими дочерьми.

Для Агнес дорога до кладбища казалась одновременно и слишком длинной, и слишком короткой. Невыносимой казалась бесконечная череда пристальных глаз, они обшаривали их жадными взглядами, опускали веки, сохраняя в памяти образ ее скрытого саваном сына, похищая тем самым часть его земной сущности. Среди прохожих попадались люди, видевшие его каждый день, они частенько проходили мимо под окнами их дома. Они разговаривали с ним, трепали по волосам, советовали поторопиться, если видели, что он опаздывал к школьному звонку. Хамнет играл с их детьми, бывал в их домах и лавках. Он забегал к ним с какими-то поручениями, играл с их собаками, гладил спинки спящих на солнечных подоконниках кошек. Но теперь их жизнь продолжалась, шла своим привычным чередом, собаки все так же зевали у каминов, дети капризничали за ужином, а его больше не было.

Агнес были невыносимы их взгляды, и она старалась избегать их. Она не нуждалась в их сочувствии, молитвах и невнятных выражениях соболезнования. Раздражало ее и то, что, расступившись и пропустив их траурную процессию, люди сразу возвращались к своим повседневным делам и заботам, как будто не увидели ничего особенного, вообще ничего не увидели. Ей хотелось взрыть землю, может, даже мотыгой сделать зарубки на всех этих улицах, оставить на них вечные отметины, напоминающие о том, что по ним ходил Хамнет. Что он жил здесь.

Да, слишком скоро, слишком быстро они приблизились к кладбищу, прошли в ворота и углубились в тенистые аллеи тисовых деревьев, усыпанных мясистыми алыми ягодами.

Вид могилы произвел ошеломительное впечатление. Казалось, чей-то гигантский коготь случайно вспорол землю, оставив в ней этот узкий и темный провал. Могилу вырыли в дальнем конце кладбища, откуда открывался вид на широкую речную излучину, здесь река делала плавный поворот. Сегодня ее покрытые рябью воды выглядели непроницаемо-темными, сплетая мелкие волны, они неуклонно спешили вперед.

Хамнет очень любил эти места. Она невольно заметила, как в голове сложилась странная мысль: «Если бы он мог выбирать, если бы стоял сейчас рядом со мной здесь и я могла бы повернуться к нему и спросить, то он наверняка выбрал бы вот это самое место: над рекой». Он всегда любил воду. А она обычно всячески старалась удержать его от этих поросших травами берегов, от сырых провалов колодцев, от вонючих сточных канав и от луж с барахтавшимися в них овцами. Но отныне, навечно засыпанный землей, он останется здесь у любимой реки.

В землю опустил его отец. Как он смог решиться на это, как мог допустить такое? Она понимала, что так положено, что он всего лишь поступил так, как должно, однако Агнес осознавала, что сама ни за что не решилась бы. Никогда не смогла бы вот так просто опустить его тело в могилу, оставить его одного в том холодном мраке, позволить засыпать землей. Агнес не могла смотреть, просто не могла видеть, как напряглись мышцы на руках ее мужа, как мучительно исказилось его блестевшее от пота лицо, как Бартоломью и Эдмунд пытались помочь ему. Послышались чьи-то рыдания. Может, они вырвались у Элизы? Или у жены Бартоломью, не так давно потерявшей ребенка? Начала всхлипывать Джудит. Сюзанна так сжимала ее руку, что Агнес упустила момент, не заметила, когда ее сын, зашитый ею самой в саван, исчез, погрузившись в темную, напоенную речной влагой землю. Всего один-единственный миг, когда она, понурив голову, взглянула на Джудит… и все закончилось. Земля навечно скрыла его от любых глаз.

Как ни тяжел был путь на кладбище, вдруг осознала Агнес, обратный путь оказался еще тяжелее. Дорожка проходила мимо многочисленных могил, и множество печальных и сердитых призраков цеплялись за ее юбку, прикасались к ней своими ледяными пальцами, дергали ее, сердито или жалобно умоляя: «Не уходи, подожди нас, не покидай нас». Ей пришлось прижать подол к ногам и спрятать руки. Как же странно и трудно принять то, что она пришла сюда с тремя детьми, а уходит с двумя. «Значит, — попыталась она рассудить логично, — так уж было мне суждено оставить одного здесь, но разве это возможно? Ведь здесь, среди этих слезливых тисовых деревьев, полно завывающих призраков с ледяными цепкими пальцами…»

Возле кладбищенских ворот муж взял ее за руку; она взглянула на него и не узнала, словно никогда не видела прежде этого мужчину с так странно изменившимся и постаревшим лицом. «Изменился ли он так неузнаваемо от долгой разлуки, горестных размышлений и пролитых слез? — мысленно спросила она себя, разглядывая его. — Кто же этот мужчина, так по-хозяйски взявший ее за руку?» Она видела в чертах его лица сходство с ее умершим сыном, в разлете бровей и ширине лба, но ничего не чувствовала. Лишь отмечала свидетельства полнокровной жизни, ритмично качающего кровь сердца, блестящие от слез глаза и покрасневшие щеки.

Она чувствовала опустошенность, размытые и иллюзорные, хрупкие границы собственного бытия. Она могла рассеяться, испариться, разбиться, как ударившаяся об лист дождевая капля. Она не могла покинуть кладбище, не могла пройти в эти ворота. Не могла оставить его там совсем одного.

Припав к деревянному столбу ворот, Агнес обхватила его руками. Все разрушено, только этот пограничный столб основателен и крепок, за него и надо держаться. Она сумеет удержать от распада свой мир, если останется здесь, удержится на этой границе, по одну сторону от которой стояли ее дочери, а по другую — остался ее сын. Потребовались силы ее мужа, брата и обеих дочерей, чтобы заставить Агнес разжать руки, чтобы увести ее домой.

* * *

Женское естество Агнес разбилось вдребезги, и сама она словно распалась на части. В эти жуткие дни ее бы не удивило, если бы, оглядевшись, она обнаружила стоявшую в углу ногу, забытую на земле руку или рассыпавшиеся по полу пальцы. С ее дочерями происходило то же самое. Сюзанна ходила рассеянная и хмурая, насупив брови, точно обиженная на весь мир. Джудит постоянно и тихо плакала; слезы струились из ее глаз, казалось, не переставая.

Разве могли они раньше понять, что Хамнет был стержнем, что именно он удерживал их всех вместе? Что без него они начнут разваливаться, точно разбросанные по полу осколки кружки?

Первые два вечера успевший к похоронам муж и отец мерил шагами нижнюю комнату. Агнес слышала его шаги, лежа в верхней спальне. Больше никаких звуков не доносилось. Ни плача, ни рыданий, ни вздохов. Только беспокойные и неугомонные шаркающие звуки шагов, порождаемые, казалось, стремлением найти верный обратный путь в края, когда карта потеряна.

* * *

— Я не поняла этого, — вдруг прошептала она, лежа рядом с мужем под балдахином.

Он повернул голову; она не видела его движения, лишь услышала шорох подушки и простыней. Несмотря на неослабевающую летнюю жару, они спали за закрытыми занавесами.

— Никто не понимал, — заметил он.

— Но я должна была понять, — прошептала она, — а не сумела. Мне следовало догадаться. Следовало увидеть. Следовало понять, что нелепое, ужасное заблуждение побудило меня бояться за Джудит, когда на самом деле надо было…

— Успокойтесь, — сказал он, повернувшись на бок и положив руку ей на плечо, — вы сделали все возможное. Никто не мог бы найти снадобье, способное спасти его. Вы старались изо всех сил и…

— Конечно, старалась, — внезапно с яростью прошипела она и, поднявшись с подушки, сбросила его руку, — я вырезала бы собственное сердце и отдала ему, если бы это могло хоть как-то помочь, отдала бы все…

— Я знаю.

— Нет, не знаете, — запальчиво возразила она, ударив кулаком по матрасу, — вас не было здесь. Джудит, — прошептала она, и слезы вдруг хлынули из ее глаз, струясь по щекам и увлажняя пряди ее волос, — Джудит выглядела очень больной. И меня… меня… так испугало ее состояние, что я даже не подумала… Мне следовало осмотреть и его… я так и не поняла, что происходило… привыкла к тому, что именно ей всегда требовалась моя помощь, что именно ее могут отнять… Мне не верится, что я могла быть так слепа, так глупа, что…