Мысль о том, что эта крошечная девочка могла оказаться снаружи, среди холодных туманных болот, без нее, казалась невероятной. Она не позволит ей уйти туда. Обычно из двойняшек погибает более слабый: это всем известно. И все ждали, как она понимала, когда это случится. Агнес тоже понимала, что для ее малышки дверь, ведущая из этого жилища, приоткрыта; она чувствовала холодок потустороннего сквозняка, сырость того ледяного ветра. Она знала, что ей суждено иметь только двух детей, но не признавала этого. Она убедила себя в этом в глухие часы той ужасной ночи. Она не позволит забрать ее, ни сегодня ночью, ни завтра, никогда. Она найдет ту злосчастную дверь и накрепко закроет ее.

Оберегая двойняшек, Агнес укладывала каждого из них в постель рядом с собой, один дышал ей в одно ухо, другой — в другое. Когда Хамнет просыпался с голодным криком, Агнес будила и Джудит. «Пора поесть, малышка, — шептала она ей, — пора поесть».

Она стала побаиваться своих прозрений, даже откровенно бояться. С ледяной ясностью ей вспоминалось, как она видела мысленным взором себя на смертном одре, с двумя детьми в изножье кровати. Теперь она осознала возможность, более того, весомую вероятность того, что одному из ее детей суждено умереть, ведь дети вообще часто умирают, не дожив до года. Но она этого не допустит. Не допустит. Она вырастит малышку, обоих малышей, поможет им стать крепкими и здоровыми. Она закроет собой дверь, ведущую в иной мир, она будет твердо стоять там на страже, перекрывая путь. Она защитит своих трех детей от всего, что таится за пределами домашнего мира. Неустанно, без сна и отдыха, она будет защищать их, пока не убедится в их безопасности. Она будет сопротивляться, будет бороться, опровергнет собственное предвидение, вечно сулившее ей только двух детей. Она справится. Она уверена, что сумеет победить.

* * *

Приехав домой, муж в первый момент не узнал Агнес. Он ожидал увидеть, что его красивая, полнокровная женушка с пухлыми губами, как обычно, хлопочет по хозяйству, готовя похлебки или растирая пестиками травы в ступках, а вместо этого увидел распростертую на кровати худышку с полубезумным от бессонницы взглядом, исполненную какой-то затаенной решимости и целеустремленности. Он увидел истощенную грудным кормлением женщину с окруженными серыми тенями глазами и с выражением отчаянной одержимости на лице. Увидел непостижимо одинаковые личики двух малышей, один из которых был вдвое крупнее другого.

Он взял их на руки; присмотрелся к их настороженным взглядам; он смотрел в их совершенно одинаковые глаза; освоившись с малышами, он разглядел их с головы до ног, посадил к себе на колени; один из них сунул себе в рот большой пальчик другого и принялся сосать его; он понял, что эта парочка еще до рождения начала жить в своем общем мире. Он нежно погладил их светлые головки, приговаривая: «Вот вы какие у меня славные двойняшки».

Даже в своем полубессознательном истощении, даже не коснувшись его руки, Агнес поняла, что он нашел себя, выздоровел, обрел новую цельную жизнь — свой смысл существования, предназначенное именно ему дело. Видя, как он стоит возле ее кровати, такой высокий, с расправленными плечами, с ясным лицом, потерявшим былую тревожную неудовлетворенность, она невольно улыбнулась, почувствовав исходящую от него радостную ауру.

Сидя вместе в той родильной комнате, они по-прежнему верили, что вскоре она присоединится к нему в Лондоне, что она привезет в столицу всех трех детей и они будут жить все вместе. Верили, что их воссоединение произойдет в ближайшее время. Они уже обсуждали, что надо будет упаковать и увезти с собой. Она поведала Сюзанне, что скоро они переедут жить в большой город, где она увидит роскошные особняки и лодки, медведей и дворцы. «И эти малыши поедут с нами?» — спросила Сюзанна, скосив взгляд на колыбель.

— Конечно, — ответила Агнес, пряча улыбку.

Он уже подыскивал удобные дома; копил деньги, чтобы купить для них просторное жилье. Он представлял, как, посадив Сюзанну на закорки, отправится показывать ей Темзу, как поведет их всех в театр. Представлял, с какой мечтательной завистью будут смотреть новые друзья на его жену с тонкими, затянутыми в перчатки запястьями, на симпатичные головки его детей. Ему представлялась кухня, где разместятся две колыбели, и склонившаяся над камином жена, и задний двор, где они смогут выращивать кур и кроликов. Там будут жить только они впятером, хотя со временем число детей может увеличиться: он вполне допускал такое. Но никого, кроме их семьи. Никаких родственников по соседству. Ни один из братьев и родителей или свойственников не нарушит их спокойных досугов. Вообще никто. Дом будет принадлежать только им, с личной семейной кухней и этими двумя колыбелями. Он уже почти чувствовал, какие запахи будут витать на той кухне: пчелиного воска от полированной столешницы, кисловатого молока от малышей и накрахмаленного чистого белья. Занимаясь домашними делами, его жена будет напевать песни, малыши будут весело лепетать, а Сюзанна, выйдя во двор, будет играть с кроликами, разглядывая их влажные глаза и поглаживая гладкий мех, да и сам он будет отдыхать возле камина в окружении семьи, забыв о тесной съемной комнате, где писал жене письма, которые попадали к ней только через четыре дня. Ему больше не придется вести двойную жизнь, тоскуя в разлуке с родными. Они будут вместе с ним; ему достаточно будет просто поднять голову, чтобы увидеть их. Не придется больше жить одному в большом городе: он прочно обоснуется там в своем доме с женой и детьми. И рядом с ним будет Агнес, может, ей уже известно, какие повороты судьбы ждут их впереди?

Но, сидя с малышами в той комнате, ни сам он, ни его жена не догадывались, что эти планы никогда не сбудутся. Она так и не привезет детей в Лондон, чтобы жить вместе с ним. И он никогда не купит там дом.

Девочка выживет. Она вырастет из хилого младенца в нормального ребенка, хотя ее жизненные силы долго будут оставаться слабыми, хрупкими и сомнительными. Она будет страдать от судорог, лихорадки, застоя жидкости в легких, ее ноги и руки будут порой дрожать от слабости. Ее кожа будет время от времени покрываться сыпью, легкие будут с трудом вдыхать воздух. Когда у двух других детей начинался обычный насморк, ее могла свалить жестокая лихорадка. Если они отделывались легким кашлем, она хрипела, задыхаясь от его приступов.

Агнес будет постоянно откладывать время их отъезда на несколько месяцев: «Когда малышке станет лучше», — будет она просить Элизу написать мужу, — «Когда придет весна… Когда спадет летняя жара… Когда перестанут задувать осенние ветры… Когда растает снег…»

Джудит уже исполнилось два года, а ее мать бодрствовала каждую ночь, насыщая воздух под пологом парами сосново-гвоздичной настойки, чтобы облегчить дыхание девочки, чтобы ее синевшие губы опять покраснели и она смогла уснуть, хотя уже до этого всем стало ясно, что им не суждено переехать в Лондон. Слишком слабым было здоровье девочки. В большом городе ей не выжить.

Отец навестит их во время чумной эпидемии, когда закроются театры. Распродав все присланные из дома товары, он отказался от продажи перчаток, полностью покончил с этой торговлей. Теперь он работал только в театрах. В один из вечеров он увидел, как его жена бродила по комнате с маленькой дочкой на руках; у малышки расстроился желудок.

Даже посторонние люди признавали, что она стала необычайно красивым ребенком, с яркими голубыми глазами и ангельски-прелестными, шелковистыми кудряшками. Успокаивая малышку, мать ходила с ней от стены к стене, и девочка, выглядывая из-за материнского плеча, неотрывно смотрела на своего отца. Обеими руками она держалась за рубашку матери, а из ее детских глаз скатывались по щекам молчаливые слезы. Он тоже неотрывно смотрел на дочь. Потом вдруг прочистил горло и сказал, обращаясь к жене:

— Я решил потратить накопленные деньги не на дом в Лондоне, а на приобретение земли в окрестностях Стратфорда. Она принесет нам хорошую ренту, — пояснил он.

Он решительно встал, словно готовый смело принять необходимость такого нового поворота их будущей жизни.

А в той родильной комнате, сидя с крошечными двойняшками на коленях, он вдруг сказал Агнес:

— Знаете, по-моему, вы неверно поняли ваше предвидение, ваше предсказание о двух детях. Скорее всего оно означало, что у вас родятся двойняшки, — добавил он, по-прежнему любуясь малышами, — Сюзанна, а потом двойняшки.

Его жена в ответ промолчала. Посмотрев на кровать, он увидел, что она уснула, словно только и ждала, когда он приедет и, забрав к себе на колени этих младенцев, укачает их в своих надежных отцовских руках.

* * *

Агнес начала просыпаться, голова резко приподнялась, губы и язык округлились, пытаясь произнести слово; она не вполне понимала, что это могло быть. Ей снился ветер, мощная невидимая сила трепала ее волосы из стороны в сторону, пыталась сорвать с нее одежду, швыряла в лицо пыль и грязь.

Опустив глаза, она взглянула на себя. Почему-то она спала не на кровати, а сидя прямо в одежде и привалившись к краю тюфяка. В руке у нее салфетка. Влажная, мятая, согретая теплом ее ладони. Зачем она держала ее? Почему спала сидя?

Осознание обрушилось на нее внезапно, словно в комнату ворвался шквальный ветер из ее сна. Джудит, лихорадка, ночь.

Агнес с трудом встала на ноги. Неужели она уснула? Как же она могла позволить себе заснуть? Она потрясла головой, словно пытаясь избавиться от сонного тумана, сбросить остатки сна. Комната скрывалась в глубоком мраке: самый глухой час ночи, самый смертоносный час. Огонь практически догорел, осталась лишь горстка тлеющих углей, оплывшая свеча погасла. В слепом отчаянье она ощупала тюфяк: пробежав по простыне, ее рука наткнулась на ногу, коленку, лодыжку. Подавшись вперед, Агнес нащупала тонкое детское запястье и две сцепленные вместе руки. Она осознала, что руки теплые. «Уже хорошо, — сказала она себе, отвернувшись и обшаривая сундук в поисках новой свечи, — очень хорошо, значит, Джудит все еще жива».