После исправления приказ гласил: «Туграи не казнить немедленно отпустить». Али долго критически оглядывал надпись, потом сказал:

– Стилистически коряво получилось, но смысл ясен. Тюремщики все равно в грамматике мало смыслят. Молодец, похоже, получилось. Сразу видно, что ты дочь сахиба дивана.

– Дыши лучше в сторону, – ответила Йасмин, – а то я сейчас захмелею и с ног свалюсь.

– Кстати, это тебе.

Али протянул девушке кусок курицы. Йасмин взяла ножку, подозрительно оглядела ее, понюхала и осторожно стала есть, не подумав поблагодарить.

Али, нагрев сургучную печать, скрепил письмо и спрятал его в рукаве.

– Пойду, положу на место, – сказал он.

Йасмин кивнула головой, рот ее был занят.

– Так мне где спать ложиться? – поинтересовался Али.

Йасмин мотнула головой, показывая на потолок.

– Понял, – Али вышел в коридор и закрыл за собой дверь.

В комнате курьера ничего не изменилось – немузыкальный храп и стойкий винный дух. Он вложил письмо в сумку, закрыл ее, затем, приподняв дверную щеколду вертикально, вышел и слегка прихлопнул дверь. Щеколда упала в гнездо. Радуясь успешной операции, Али поднялся на крышу, отыскал свободное место, лег и некоторое время смотрел в звездное небо. Затем он закрыл глаза, мир сразу же перевернулся, и он полетел в черный космос.

Гянджа.

Выше уже говорилось о том, что, когда султан находился в Индии, и у него не было средств, чтобы платить людям за службу и верность, он обещал каждому из эмиров, которые были с ним, – владения икта, когда он завладеет Ираком и Хорасаном. Когда это произошло, он выполнил свои обещания. Ур-хан, получив во владение земли в Хорасане, поставил там своего наиба [79], который стал нападать на пограничные земли исмаилитов, занимаясь грабежами. От исмаилитов к султану в Хой прибыл посол, имевший титул ал-Камал. Он пожаловался на наиба Ур-хана. Шараф ал-Мулк распорядился устроить встречу с Ур-ханом, чтобы разобраться в этом деле. Когда Ур-хан явился на встречу и услышал слова ал-Камала, в которых содержалось нечто наподобие угрозы, он вытащил из-за перевязи несколько ножей, бросил их перед послом и сказал:

– Это наши ножи, и у нас есть мечи, которые еще длиннее и острее. Имейте это в виду.

Посол посмотрел на вазира, который до появления Ур-хана представлял собой важную фигуру, а теперь выглядел совершенно оплеванным. Тот жалко улыбнулся и развел руками.

– Он родственник султана, – сказал он после ухода Ур-хана, – на него нет управы.

Посол желчно улыбнулся, ответив:

– Ничего, на всякого человека найдется своя управа.

Он возвратился, не получив ни удовлетворения, ни ответа на свою просьбу. А через несколько дней, когда Ур-хан, занявший Гянджу, проходил по улице, к нему под видом простолюдинов, с криками «правосудия, правосудия», обратились трое фидаинов [80] показывая в руках бумагу. Когда же он остановился, чтобы спросить, кто их обидел, взял в руки жалобу, и стал читать. Фидаины, достав из-под одежды ножи, набросились на него. Бросив бездыханное тело эмира, они шли по городу с окровавленными ножами, выкрикивая клич Ала ад-Дина, своего предводителя, пока не пришли к воротам дома Шараф ал-Мулка. Вазир в это время был у султана в крепости. Тогда они ранили его постельничего, и вышли, провозглашая свой клич и хвастаясь победой. Люди стал бросать в них камни с крыш и забил их до смерти, но они продолжали выкрикивать до последнего дыхания: «Мы жертвы за господина нашего Ала ад-Дина.

Через некоторое время прибыл новый посол Аламута, по имени Бадр ад-Дин, который направлялся ко двору султана. Когда он узнал об этом происшествии, то засомневался в целесообразности своего посольства. Он обратился к Шараф ал-Мулку, спрашивая совета в этом деле. Вазир обрадовался его прибытию, так как боялся за свою жизнь, после того как фидаины ворвались в его дом. Пообещал послу устроить его дело так, как он хочет. Он пригласил посла исмаилитов следовать вместе с ним ко двору. По дороге всячески угождал Бадр ад-Дину, посол присутствовал на всех собраниях и на общей трапезе. Как-то во время пиршества, когда все изрядно захмелели, исмаилит, в которого угодливость вазира вселила некоторую самоуверенность, стал хвастаться:

– У нас среди вашего войска, – сказал он, – Есть группа фидаинов, и они так устроились, что их нельзя отличить от ваших гулямов. Одни из них служат конюхами, а другие у главы султанских чаушей.

Шараф ал-Мулк. стал упрашивать его, чтобы он вызвал их и дал ему свой платок, как знак их безопасности. Бадр ад-Дин вызвал пятерых фидаинов. Когда они предстали перед вазиром, один из них, индиец заявил:

– Я мог убить тебя в такой-то день, в таком-то месте. Но я ожидал приказа с высокой подписью.

Услышав об этом, перепуганный вазир сбросил с себя фарджию [81] и, оставшись в рубахе, сел перед послом и, унижаясь, стал говорить:

– Какова причина этого? Чего хочет от меня Ала ад-Дин? В чем моя вина и нерадение, что он жаждет моей крови? Я его мамлюк так же, как и мамлюк султана. Вот я перед вами, и делайте со мной, что хотите.


Когда об этом донесли султану, он пришел в ярость. Он направил к вазиру своих личных слуг, которые обязали его схватить и сжечь перед входом в свой шатер этих пятерых фидаи. Как Шараф ал-Мулк ни просил, ни извинялся, его заставили это сделать. Фидаины были брошены в костер, они горели, повторяя: «Мы жертвы за господина Ала ад-Дина!». Султан казнил также главу чаушей за то, что он взял их на службу. После этого султан отбыл в Табриз, а Шараф ал Мулк остался в Барде. Вскоре туда прибыл еще один посол из Аламута, по имени Салах ад-Дин, который заявил вазиру: «Ты сжег наших людей, после того как тебе их доверили и открыли. Если хочешь быть в безопасности, то заплати за каждого из них выкуп в десять тысяч динаров».

Расстроенный Шараф ал-Мулк щедро одарил посла и написал для исмаилитов указ дивана об уменьшении ежегодно вносимой ими дани в казну султана, которая составляла тридцать тысяч динаров на десять тысяч за город Дамган, и приложил к нему свою печать.


Султан находился в Табризе, когда из Хорасана пришло сообщение о том, что татары готовы перебраться через Джейхун. [82] Джалал ад-Дин немедля собрался в поход, он решил, что правильным будет выдвинуться к Исфахану и встретить их там. Султан послал четыре тысячи всадников в качестве авангарда в Рей и Дамган. Получаемые им ежедневно сообщения говорили о том, что татары продвигаются вперед. Наконец авангард возвратился с известием, что татары укрепились восточнее Исфахана на расстоянии дневного перехода, в селении под названием ас-Син. Звездочеты советовали султану воздерживаться от выступления в течение трех дней и только на четвертый день вступить в сражение. Группа эмиров и ханов, обеспокоенная бездействием хорезмшаха и приближением татар, пришли к нему. Они сидели некоторое время у входа в шатер, пока он не разрешил им войти. И стал говорить с ними совсем о других вещах, пренебрегая татарами, показывая тем самым, что дело не так уж серьезно. Он долго беседовал с ними на разные темы и этим совершенно успокоил их. Затем усадил их и стал советоваться с ними, согласовывая боевой порядок предстоящей битвы. После этого он взял с них клятву в том, что они не обратятся в бегство и не предпочтут жизнь смерти. Затем он вызвал кади и раиса Исфахана и приказал им произвести смотр пехоте в полном вооружении, в панцирях и кольчугах.

Татары, видя промедление Джалал ад-Дина, решили, что он в смятении от страха перед ними оттягивает время сражения. Они отрядили две тысячи всадников в горы Луристана для того, чтобы захватить припасы необходимые на время осады Исфахана. Султан отобрал из своих войск около трех тысяч всадников, которые перекрыли ущелья и устроили засаду, разгромив возвращающихся с добычей татар. Около четырехсот пленных они привели с собой в Исфахан. Султан передал часть кади и раису, чтобы казнить на улицах города, и удовлетворить страсти простонародья, а остальным собственноручно снес головы. Их трупы выволокли за город и бросили под открытым небом на растерзание собакам. Султан выступил в день, предсказанный звездочетами, и построил войска в боевом порядке хорезмийских войск. В центре находился авангард, за ним центр, правое и левое крыло, затем следовал арьергард, и завершал построение корпус, который находился в засаде.

Татары выстроились напротив, и, когда султан увидел их, он приказал пехоте Исфахана вернуться назад, так как количество его войск многократно превышало количество татар. Правое и левое крылья так далеко отстояли друг от друга, что не знали о положении друг друга, ни о каком взаимодействии не могло быть и речи. В этот момент брат султана Гийас ад-Дин покинул его и увел свои отряды. Воспользовавшись для бегства тем, что султан слишком занят, чтобы разыскивать и преследовать его. Вместе с ним ушел со своим отрядом и эмир Джахан-Пахлаван Илчи. Но хорезмшах не придал этому значения и отдал приказ к началу атаки.

Сражение продолжалось весь день и к вечеру правое крыло хорезмийцев потеснило левое крыло татар и вынудило его обратиться в бегство, они преследовали их, убивая тех, кого настигали, до границ Кашана, думая, что левое крыло сделало с правым крылом татар то же самое. Когда султан увидел, что солнце клонится к закату, а татары отступают, он сел на крутом берегу. К нему подошел эмир Йилан-Бугу и сказал: «Мы давно ждали этого светлого дня, чтоб выместить свой гнев на проклятых, и погасили бы жар в груди. И когда судьба подарила нам этот день, наша месть остается неутоленной. Если мы не будем сейчас преследовать татар, то в дальнейшем раскаемся в этом. Не следует ли нам догнать их и уничтожить!» Султан тотчас же сел на коня. Когда он переправился через реку и вышел на другой берег, солнце близилось к закату. В этот момент, командующий татарским войском Тайнал-нойон, бросил в бой спрятанных в засаде за холмом отборных воинов – бахадуров. Они вышли из укрепления со стороны левого крыла войск султана и ударили по нему. Это был только один удар, но насколько сильный, что левое крыло оказалось опрокинуто и отброшено к центру. Были повержены знаменосцы, от ударов мечей сыпались искры, кровь из ран била фонтанами, от боевых кличей стыла кровь в жилах. Но ханы и эмиры стояли насмерть, верные своей клятве. Из десяти военачальников в живых остались только трое. Только теперь стало ясно, чего стоил Ур-хан, убитый исмаилитами в Гяндже, возглавлявший левое крыло ранее. На протяжении всех битв левое крыло доселе одерживало победы. Султан находился в центре, но здесь уже все смешалось, и боевой порядок нарушился. Татары окружили его со всех сторон, и выход из тенет стал уже, чем игольное ушко. Джалал ад-Дин огляделся и увидел, что при нем осталось только четырнадцать его личных мамлюков, а тот, кто нес султанский санджак, [83] спасается бегством. Он настиг его ударом копья, затем оборотясь, ударил по татарам и сумел выйти из окружения. Когда Тайнал-нойан увидел то, что произошло, он протянул жезл в его сторону и сказал ему вслед: «Ты спасешься, где бы ты ни был! Поистине, ты муж своей эпохи и вождь своих сверстников». Центр и левое крыло, спасаясь от татарских мечей, рассеялись по разным областям. Часть из них оказалась в Фарсе, другая в Кермане, некоторые в быстрой скачке достигли границ Азербайджана, а другие, оставшись без коней, вернулись в Исфахан. Правое крыло султанских войск вернулось через два дня со стороны Кашана, полагая, что центр и левое крыло находится в Исфахане и, что они также одержали победу. Когда же они узнали правду, то стали рассеиваться и небольшими группами расходиться в разные стороны. Это было очень странное сражение, когда оба войска оказались, разбиты и одновременно одержали победу.