Али после того памятного столкновения с девушкой еще несколько раз бывал в доме Туграи. Шамс много работал по вечерам, и часто оказывалось, что необходимый в диване документ не оказывался под рукой, и тогда Али отправлялся к нему домой. Но девушку больше не встречал. Каждый раз он старательно затягивал свое пребывание, поднимался по ступеням, не торопясь, ходил, все время, оглядываясь, медленно перебирал бумаги, долго думал, прежде чем дать ответ, вызывая неудовольствие хаджиба.

– Удивляюсь, – недоумевал хаджиб, – Как мог господин взять тебя на работу, такого увальня, как он тебя терпит, ты же спишь на ходу. Давай, пошевеливайся, переставляй копыта поживей. Клянусь Аллахом, скажу хозяину, чтобы гнал тебя.

Опасаясь, что хаджиб действительно исполнит свою угрозу. Али, желая задобрить хаджиба, отвечал: «Я восхищаюсь твоим умом, Хасан (хаджиба звали Хасан), твоей памятью, ведь ты всегда точно знаешь, где и какая лежит бумажка, список. Воистину главой канцелярии Табриза должен быть ты или хотя бы наибом вазира». От такого дерзкого комплимента хаджиб опасливо оглядывался по сторонам, но ему было приятно, и он переставал цепляться к Али, только вздыхал нетерпеливо. А когда Али, узнав, что хаджиб любит сладкое, преподнес ему пол-мана[68] халвы, то окончательно завоевал его расположение. Хасан стал по-отечески поучать Али: «Оглан[69], – говорил он, – чтобы сделать карьеру, надо быть расторопней. Начальник еще не договорил, а ты уже бросаешься исполнять. При этом старайся выглядеть смышленым, но недалеким. Тут главное не перестараться: будешь казаться недоумком, выгонят, как непригодного, слишком умным – тоже выгонят, из опаски, чтобы не подсидел. Но ничего, слушай меня, и будет тебе польза». После этого Али, набравшись духу, как бы невзначай спросил:

– Я тут девушку видел как-то, по коридору бежала вон оттуда. Кто это был, такая с красными волосами?

Хасан сразу же стал ухмыляться. Удивительно, как люди одинаково реагируют на интерес парня к девушке, сразу начинают глумливо улыбаться, мол, вот оно что, влюбился. Но улыбка быстро сползла с лица хаджиба: «Там, – сказал он строго, – женская половина, андарун. Девушка, которую ты видел – единственная дочь Шамс ад-Дина. Больше о том, что ты ее видел, никому не говори. Хорошо, что ты меня спросил об этом, а никого другого. Законы шариата еще никто не отменял. Мусульманин безнаказанно может видеть лишь лица матери, жены, сестры и дочери. Мне ли тебе об этом говорить, хафизу, знатоку Корана. И вообще забудь о ней.

– Почему? – наивно спросил Али.

– Не про тебя плод.

– Как ее зовут?

– Я же сказал, забудь.

– Уже забыл, – смущенно произнес Али.

Но это была неправда. Запах девушки преследовал его, каждый раз когда беря в руки яблоко он вспоминал ее. С того самого дня, когда она, налетела на него.

И ее голос, насмешливая фраза: «Теперь ты должен жениться на мне». Али улыбнулся.

– Чему ты радуешься? Я не шучу, между прочим.

– Это ничего, это я о своем.

– Забудь, я тебе сказал. К ней уже с десяток сватались, и какие женихи, дети лучших людей города: богатые, сановные, уважаемые. А ты кто? Голодранец, без роду, без племени.

– Действительно, – согласился Али, – К тому же круглый сирота.

– Что?

– Вся моя семья погибла в Байлакане, от рук проклятых татар. Монголы вырезали весь город.

– Ладно, – миролюбиво сказал Хасан, – Иди уже.

– Мне еще нужны данные по сборам джизья.[70]

– Когда же это кончится. Я ведь хаджиб, мне только за это жалованье платят, а я еще исполняю обязанности катиба. Сиди здесь тихо. Эти данные в другом месте лежат, сейчас принесу.

Хасан отправился на поиски необходимого документа. Несколько времени Али сидел, грустя от неразделенной любви. То, что он влюблен, он решил сразу же, в тот же день, когда девушка сбила его с ног. Для любви не нужно времени – разок взглянул, и баста. Али еще не любил никого, и ему нравилось свое новое состояние. В жизни появился смысл, который, казалось, был утрачен после гибели родных. Али часто бывал, рассеян, мечтая о новой встрече, о взаимности. Хасан мешкал, и наш герой как истинный философ и сторонник учения кадаритов[71], решил создать условия для новой встречи. Он вышел в коридор и стал на том же самом месте. Надо было еще вспомнить, о чем он думал в прошлый раз, но это ему не удалось. На память Али еще не жаловался.

Как мы говорили, он был хафизом, то есть знал Коран наизусть. И вероятнее всего он тогда ни о чем и не думал. Тогда Али решил усилить свой метод – стал думать о девушке, уговаривая ее выйти. Через несколько минут в глубине коридора послышались шаги, и перед юношей возникла старая безобразная тетка. Видимо, она оказалась более восприимчивой к сигналам и ответила на призывы его сердца.

– Ты чего здесь торчишь? – подозрительно осведомилась женщина.

– Жду… Хасана, – пролепетал Али.

– Иди отсюда, эта территория харам, запретна для мужчин, Здесь дочь Шамс ад-Дина ходит, – сварливо сказала женщина.

– Но Хасан сказал…

– Да мне плевать, что тебе Хасан сказал, и на него тоже плевать. Давай-давай, шевели копытами.

Слово «копыта» почему-то было очень популярным у челяди Шамс ад-Дина.

Али пожал плечами и спустился на первый этаж, поближе к выходу. Здесь его нашел недовольный Хасан.

– Я тебя что, по всему дому искать должен? Ты что, со мной в прятки играешь?

Когда Али объяснил, Хасан усмехнулся.

– А, этот Биби, кормилица хозяйской дочери. У нас с ней война идет за коридор.

Она считает, что он относится к андаруну. Но у господина там кабинет, а я там постоянно бываю. Вот и лаемся с ней, утром сцепились. А ты под горячую руку, видать, попал. Легко отделался, могла и огреть чем-нибудь, меня-то она побаивается, а вот другим достается. На вот, тебе бумаги, свободен.

В это время к дому подъехали несколько всадников. Али узнал Низама, градоначальника.

– Дядя дома? – спросил он, не сходя с коня.

– На работе, – ответил Хасан.

– Вот неугомонный старик, – сказал Раис, – весь день за ним гоняюсь.

– Вот его как раз за бумагами прислал, – добавил хаджиб.

– А, это ты, – приветливо сказал Низам, – Как дела?

– Спасибо, хорошо, – улыбнулся Али. Низам был ему симпатичен, к тому же он был героем, весь город восхищался им.

– Ну и где твой начальник? – шутливо спросил раис.

– Был у себя, когда я уходил.

– Видно, давно ты здесь околачиваешься.

– Это точно, – многозначительно поддакнул Хасан.

По его тону, Низам догадался, о чем идет речь, и спросил.

– Выкладывай, кого ты здесь присмотрел.

– Никого, – сказал Али и покраснел.

Видя его смущение, Низам не стал настаивать.

– Ну ладно, не хочешь говорить, не говори. Пойдем, прогуляемся по городу, проводишь меня к вазиру. Ты же туда идешь?

– Да.

– А вы поезжайте по своим делам, – обратился он к своим спутникам, – Вот он будет меня охранять.

Он показал на Али.

Свиту раиса составляли два молодых человека. Это были отпрыски знатных семей Тебриза.

Низам спешился, бросил поводья, которые принял подбежавший гулям. Несмотря на предложение прогуляться (что предполагало неспешную ходьбу), раис шел скорым шагом, Али едва поспевал за ним. Со стороны могло казаться, что гулям, как и полагается, идет, держась позади своего господина. Впрочем, так оно казалось наверняка. Рядом с щегольски одетым раисом он выглядел оборванцем, хотя до этого ему казалось, что он одет скромно, но со вкусом. «Скажу тебе по секрету, – говорил Низам, слегка повернув голову в сторону отстающего юриста, – Дядя доволен тобой, он утверждает, что давно у него не было такого порядка в бумагах».

Только теперь, идя рядом с раисом, Али увидел воочию, каким авторитетом пользуется Низам. Не было человека, который, попавшись навстречу, не приветствовал радушно градоначальника. В Байлакане, откуда приехал Али, при виде тамошнего раиса люди прятались в ближайшие подворотни, лишь бы не попасться ему на глаза. Улица пустела на глазах, как только раис сходил с коня для того, чтобы пообщаться с народом.

– Сказал же им, чтобы шли по своим делам, – заметил Низам, – Так нет же, все равно за нами увязались.

Али оглянулся и увидел давешних спутников раиса, которые шли за ними, стараясь не попадаться на глаза, на некотором расстоянии.

– Шамс приказал им не оставлять меня одного, – продолжал Низам, – А что со мной будет? Это мой город. Я в любое время могу поднять восстание против хорезмийцев, но дядя против этого. Он говорит, что Джалал – это наименьшее зло. Город сдал не я, а эта стерва Малика. Дал Бог правителей, муж пьет без просыпу, а жена рога ему наставляет. А ты как считаешь? Дядя говорит, что ты малый смышленый.

– Вы о чем, о Малике или о хорезмийцах? – спросил Али.

– И о то, и о другом.

– Я не знаю, – признался Али.

– А о чем же ты думаешь?

Вообще-то Али думал о дочери Шамса, но предпочел раису в этом не признаваться. Тем более что девушка приходилась ему двоюродной сестрой. И, …кто знает, в Азербайджане браки между двоюродными братом и сестрой – обычное дело.

Они шли через рыночную площадь, где царила обычная для середины дня сутолока. На базаре было много хорезмийцев. Они бесцельно слонялись меж торговых рядов, напоминая гончих псов, которым не дают награды за загнанную дичь. «Видишь, кружат, стервятники, – процедил Низам сквозь зубы, – Высматривают, что бы урвать». Словно в подтверждение его слов до них донеслись возбужденные голоса. Их глазам представилась следующая картина. У лавки шорника стояли трое хорезмийцев, один из них, судя по головному убору – расшитой серебряной лентой войлочной шапке – висакчи-баши[72], держал в руках седло, с другой стороны в седло вцепился азербайджанец-шорник и пытался вырвать его. Но хорезмиец держал крепко.

«Подойдем, посмотрим, что там» – сказал Низам и направился к лавке. Али следовал за ним.