Причесаться! За какие земные мысли мы цепляемся пред ликом хаоса. Хорошо еще, что я держалась на ногах и, не в силах ступить и шагу, качалась, как тростинка. Ну, встряхнись, девочка! Твой последний выход перед народом. Нанни не простила бы тебя, если бы ты его скомкала.

Мысль о старой няне заставила меня улыбнуться. А когда ко мне подошел Гарет, я почувствовала благодарность за его протянутую руку. Он начал говорить, без сомнения, намереваясь произнести какие-то слова сочувствия, но я перебила его, опасаясь, что всякое промедление может лишить меня мужества встретить судьбу.

– Не вини себя, – попросила я. – И не давай слишком убиваться Лансу. Очень уж он в себе копается.

Гарет что-то пробормотал в ответ, но не двинулся с места. В коридоре неподвижно застыл эскорт, который словно был скован летаргическим сном.

Что говорила мне мама перед самой смертью? Если ты знаешь, что тебе нужно делать, ты должна это сделать… как бы трудно тебе ни было и какую бы боль ты ни ощутила. Оказывается, все так просто.

Приподняв одной рукой юбку, я другой сжала ладонь Гарета, давая ему знак идти.

Пора, пока еще я в силах. Шаг за шагом. Глаза опущены к земле. Я не гляжу ни направо, ни налево, чтобы не увидеть на чьем-нибудь лице сострадания. Сосредоточься на том, чтобы не запнуться, на том, что предстоит тебе сделать во имя народа. Тебе – кельтской королеве… частице королевской клятвы.

30

КОСТЕР

Небо над головами было серым, когда мы шли к площади в сердце Карлайля. От реки поднимался легкий туман, размывая контуры зданий и клубясь вокруг нас, пока мы находились на открытом пространстве.

Лишь однажды я подняла глаза и различила в дымке поленья и ветви, сложенные вокруг столба. Костер был высок, как тот, что готовят к празднику.

По площади передвигались призрачные фигуры, и ближайшие к нам расступились, чтобы пропустить нас вперед. Сапоги, подолы плащей и подрубочные швы на них отодвинулись к фонтану – тому самому, из которого я черпала воду, когда впервые увидела Артура.

Он, хоть и был деревенским парнем, без сомнения, решил, что я кухарка – босоногая, с черпаком в руке. Великие боги! Неужели это случилось почти тридцать лет назад? А кажется, будто вчера…

Я внезапно запнулась и уцепилась за руку Гарета, чтобы не упасть. Из толпы мужчин послышался стон, но я по-прежнему на них не смотрела.

Ступеньки, а не лестница, вели на крохотный помост. Лишняя работа плотнику. Соорудил бы перила, чтобы мне было легче сохранять равновесие.

Гарет поддерживал меня, проводя по доскам к массивному столбу, возвышавшемуся в самом центре. Я прислонилась к нему, благодарная за его надежность, и возвела глаза к Великому Неизвестному. Я хотела поблагодарить Гарета за помощь и надеялась, что голос меня не подведет.

Он наклонился ко мне, как будто собирался что-то прошептать, но Агравейн грубо оттолкнул его и обвязал меня веревкой – хорошей, толстой веревкой, способной удержать и быка. Или непокорную королеву, несдержанную на язык?

Кто-то начал возиться с моими волосами, стараясь собрать их на затылке, перед тем как накинуть на голову капюшон.

– Не надо, – бросила я и повернулась к человеку за моей спиной. – Позвольте хоть увидеть новый рассвет.

Он в нерешительности остановился, не зная, есть ли у меня право – у почти уже мертвой королевы – отдавать приказание. И я наградила его болезненной улыбкой. – Обещаю, что никого не прокляну даже без него.

Смущенный человек поспешно попятился.

Туман стал рассеиваться, и я различила толпу: фермеры, крестьяне, торговцы, горожане – все пришли пораньше, чтобы занять лучшие места. Глашатай с барабаном прохаживался взад и вперед, и его бухающий инструмент будил тех, кто мог проспать зрелище. То и дело он исчезал в прилегающих улочках, но вот вышел на площадь, продолжая выбивать монотонный ритм.

По другую сторону мощеного пространства кузнец сторожил свою кузницу, а помощник в редеющей тьме раздувал пламя, сводя вместе ручки мехов. Компания пажей заняла свое место со смоляными факелами, готовая по первому знаку бросить их к моим ногам.

Я поспешно отвела взгляд и впервые заметила придворных. Одни внимательно смотрели в мою сторону, другие приглушенными голосами переговаривались между собой.

На другой стороне площади на ступенях церкви возвышался епископ и, чтобы облегчить совесть прихожан, без сомнения, провозглашал мое прощение. Из-за расстояния я не могла различить их лиц, но, судя по ярким одеждам, среди них было много знати.

Артур? Я подавила в себе этот вопрос. Не дай ему Бог все это видеть! Слишком много хорошего было в нашей жизни, чтобы сохранить обо мне вот такое воспоминание.

Я подняла глаза к небу и стала смотреть ввысь, где, точно пенистый поток на камнях, бежали на восток небольшие облачка. По ним уже можно было судить о пышности предстоящего восхода. Он будет оранжево-розовым, может быть, розовым, когда солнце поднимется над горизонтом. Но по крайней мере не красным.

Внизу не смолкал бой барабана, и я мрачно подумала, что ему, как менестрелям, сегодня предстоит вызвать на небо солнце.

Часовой на стене следил, когда над горизонтом появится первый луч, и по его сигналу подали голос большие боевые рога, от призыва которых у каждого воина бурлит и закипает кровь. Древний звук отозвался в улочках, и толпа притихла. Кто-то из городского совета вышел на площадь и потребовал внимания.

Сухим деловым тоном он зачитал обвинение, и толпа невольно ахнула, когда прозвучал приговор; «Смерть на костре на рассвете».

Первые лучи солнца проникли меж зданий и осветили площадь.

– Пора, – объявил человек.

Из толпы донеслась тихая погребальная песнь, и вновь зазвучал барабан. Краем глаза я заметила, как пажи подошли к горну и опустили в него факелы, а потом с юношеским задором побежали поджигать поленья у моих ног. Мне захотелось на них закричать, приказать вернуться обратно, спросить, почему они собираются сделать такую ужасную вещь, но я обещала себе не устраивать сцен и, пока могу, держать язык за зубами.

Поднялся легкий ветерок и донес до меня запах горящей смолы, а над домом затрепетало и развернулось знамя с Красным Драконом. Я взглянула на воинов королевы, и мне показалось, что они колеблются в воздухе, потому что меж нами стал подниматься дым.

Внимательным взглядом я обвела площадь: сомнения, страх и горечь волнами поднимались во мне. Для блага народа? Для чего ты отдала всю свою жизнь, все надежды, любовь и свободу? Чтобы выслушивать жалобы? И заботиться о сброде, который ждет не дождется, чтобы тебя сожгли?

Внезапно в моем сердце поднялась ярость, а глаза наполнились слезами. Я сдержала возглас осуждения и стала лихорадочно искать, чем бы себя отвлечь.

Небо. Смотри на небо. Забудь о долге и тех, ради кого ты его исполняла. Они уже больше ни о чем тебя не попросят, а ты им больше ничего не дашь. Галахад это знал… и искал одиночества, ушел в поля, подальше от людей, которых намеревался спасти. Забудь о народе, не обращай внимания на толпу. Сосредоточься на небе – милом широком голубом своде, который здесь глубже и синее, чем где-либо в мире.

Высоко над равниной в небе кружил золотой орел – светлый и чистый в лучах восходящего солнца. Треск горящего дерева громом взрывался в моих ушах, капризный ветерок, меняя направление, обрушивал жар то с одной, то с другой стороны. Я посмотрела вверх, отказываясь поддаваться панике.

Свободна, свободна, как орел. Скоро я воспарю над равниной, рассеюсь по своей земле и найду дорогу на Остров Вечной Юности… И никогда больше не буду рождена королевой.

Я уцепилась за эту мысль, стараясь не замечать ударов сердца и усиливающейся жары. Грохот вокруг нарастал.

Кто-то плакал – уж не я ли, – и помост под ногами начал сотрясаться. Мне показалось, что обезумевшая толпа ринулась в огонь, чтобы оторвать от меня, как сувенир, какую-нибудь частицу – на память о моей верности, о моей службе им. Я ослепла от слез и изо всех сил кляла такой бесславный конец.

Внезапно путы ослабли, и меня уже ни что не держало у столба. Упавшую духом, плачущую, меня кто-то грубо схватил, протащил вниз по ступеням и швырнул на круп огромной лошади. Чьи-то руки обняли, прижали к себе, и я, ничего не понимая, глядела в лицо Ланселота.

Хаос объял площадь – люди толкались и мяли друг друга, мелькали белые щиты, отовсюду доносилась ругань вперемешку с возгласами удивления и ярости, дождем сыпались удары.

Ланселот дернул за повод коня, намереваясь повернуть его и скакать прочь. Животное напружинилось, приготовилось к прыжку, и в этот миг я увидела стоящего у подножия ступеней и улыбавшегося нам Гарета. Сквозь дым в отблесках костра красным вспыхнул клинок.

Предупреждения не последовало. Удар пришелся поверх кольчуги, туда, где плечо переходит в шею, задев яремную вену. Кровь фонтаном брызнула вверх и залила Ланса, меня и коня.

Мгновение остановилось во времени. Он даже не вскрикнул. Гримаса удивления и смерти исказила его черты, нежнейший из героев поднял руки к лицу и начал оседать – сперва на колени, потом на брусчатку, уже залитую жизненным соком.

Фыркающая лошадь попятилась, присела и понеслась прочь, а я зарыдала в отчаянии и лишилась чувств.


Свет… Ослепительный яркий свет и стук копыт проникали мне в голову. Я смутно понимала, что наши жизни зависят от выносливости жеребца, и перестук копыт по мостовой то вплывал, то выплывал из моего сознания. Я слышала звук, ощущала движение и сквозь пелену чувствовала руки держащего меня перед собой бретонца. Пространство и время потеряли четкие грани, и меня бешено швыряло из стороны в сторону. То вспышкой в голове мелькала картина настоящего, то выплывало видение из памяти – все путалось и кружилось в мозгу, как в ветреный день листопад, и я не могла уже сказать, где явь, а где грезы.

Огненно-яркое солнце светило прямо над нами, но стоило мне от боли зажмурить глаза, как перед мысленным взором стелился дым и я снова видела мертвую голову Гарета. С приглушенным стоном я разомкнула веки, стараясь избавиться от кошмара, и Ланс склонился ко мне, почти касаясь губами уха.