– Быть может, у меня просто хорошее настроение, – сдержанно ответила я и подумала вдруг, что Марго волне может доложить о своих догадках Платону Алексеевичу. – Но даже если я и влюблена: «в нашем деле» я лишь до тех пор, пока не отыщем Сорокина. Более я в делах Платона Алексеевича участвовать не планирую.

Договаривала я это, глядя в глаза Марго не менее цепко. Пускай она доложит и это, если уж у нее состоится разговор с дядей.

– Ах да, – улыбнулась она в ответ, – все время забываю, что ты здесь временно. Ну что ж, когда станешь респектабельной замужней дамой, то не забывай мою лавочку: для тебя здесь всегда будет скидка, – она задорно подмигнула мне. – Помоги-ка мне, дорогуша…

Будто вовсе забыв уже о разговоре, она полезла за чем-то на антресоли, и я охотно придержала для нее стремянку.

– Послушай, Марго… – вдруг решилась я, – давно хотела спросить, а отчего ты на этой работе? Я имею в виду Платона Алексеевича. Прости, но мне кажется, это тебе совсем не по душе…

И снова она бросила меня этот жесткий, сбивающий с толку взгляд и ответила холодно:

– Такие вопросы в нашей среде не задают, милая.

Я смешалась – и впрямь я частенько забывала, что Марго мне не подруга, и отношения у нас чисто деловые. Впрочем, не успела эта мысль и оформиться, как Марго вновь задорно подмигнула:

– Обычно не задают – но мне можно! Я, видишь ли, тоже когда-то думала, что это временно: заработаю немного денег, обзаведусь связями, а там и замуж выйду, стану жить не хуже других… Я же не знала тогда, что здесь вход – рубль, выход – два. У русских есть такая старая тюремная поговорка. Но у меня не было дядюшки в Генштабе, так что у тебя, конечно, все будет по-другому.

Отчего-то я поежилась после этих слов Марго. Я никогда не интересовалась прежде, какими путями она попала в отдел Платона Алексеевича… но, кажется, мне пора отринуть иллюзии. Все чаще я в последнее время вспоминала слова одного мудрого старого человека, который сказал, что знакомства с людьми, подобными моему дядюшке, для простых смертных никогда не обернутся благом.

– Ну вот, кажется, я тебя напугала, Лиди, – Марго поймала мой взгляд и ласковой улыбкой теперь пыталась загладить впечатление. – Но я вовсе не желаю, чтобы ты грустила. Что было, то было – зато теперь я вполне довольна своим положением и делом, которым занимаюсь. Погляди-ка, дорогуша, у меня для тебя кое-что есть…

Она легко спустилась с лестницы и из коробки, что достала с антресолей, извлекла пузырек, на котором ее рукой было подписано «Lilas [46]», и глаза ее засверкали куда живее:

– Новое произведение monsieur Брокара [47]! – объявила Марго. – Приберегла специально для тебя, зная о твоих странных предпочтениях. Хотя… должна признать, в этой сирени что-то есть, – добавила она, прильнув к капельке духов на моем запястье.

Разумеется, я не удержалась и сделала то же самое. Кажется, это была именно белая сирень – но куда нежнее и тоньше, чем та, которой пользовалась я обычно. Увы, французские парфюмеры не слишком увлекались столь простым и предсказуемым ароматом, как сирень, и, чтобы заполучить ее, пришлось прибегнуть к услугам русских мыловаренных компаний – в частности Товариществу «Брокар и Ко» – monsieur Брокар хоть и был французом по рождению, однако, жил и творил в России.

Я вздохнула восхищенно, но, опомнившись, глядела теперь на пузырек в своих руках менее восторженно:

– Пожалуй, мне стоит проститься с этим увлечением.

Нехотя я рассказала, как на графской даче моя любовь к парфюмерии сыграла со мною злую шутку, и я едва не раскрыла себя. А быть может, даже и раскрыла… Впрочем, Марго поспешила меня успокоить:

– Едва ли Курбатов что-то заподозрил, кроме того, что ты чрезвычайно любопытна и не прочь подслушать чужие разговоры. А к этому, увы, склонны, не только шпионы, – она подмигнула мне. – Не думаю, что есть повод паниковать. Главное впредь таких промахов не допускай.

В дверь лавки в этот момент требовательно постучали – я спохватилась: мы разговаривали уже больше получаса, пора было заканчивать.

– Не торопись, – остановила Марго, видя, что я опускаю на лицо вуаль, – я могу сказать, что мы вовсе закрыты.

– Нет-нет, сегодня мне все равно нечего доложить Платону Алексеевичу. Есть лишь просьба: мне нужно изображение Сорокина, любое – хоть детский портрет, хоть групповой. Должно же хоть что-то остаться! Пускай опросят его друзей, в конце концов! Без его изображения мне совершенно не за что зацепиться…

– Так ты полагаешь, что Балдинский и Сорокин все же одно лицо?… – недоверчиво уточнила Марго.

На вопрос Марго я так и не ответила – не знала, что отвечать.


***

Мне нужно было сейчас ехать в Ботанический сад на встречу с Кошкиным, но в ушах стояли слова Марго, что промахов мне больше допускать нельзя… Если под именем графа Курбатова действительно скрывается Сорокин, то не заподозрить меня после моего прокола в Березовом он не мог. Значит, станет проверять меня, возможно даже, что пустит за мной слежку. И если я сейчас приведу его прямиком к следователю Кошкину… это будет конец.

Но и не ехать в Ботанический сад нельзя – у Кошкина наверняка полно новостей.

И я решилась.

Выйдя из Столешникова переулка, я безо всякой цели, лишь для вида, прошлась по магазинам на Петровке; купила какую-то совершенно ужасную дешевую шляпку, чтобы только не уходить с пустыми руками. Пройдя еще немного, я вошла в недорогую торговую галерею, где, как я знала, в этот час множество покупателей самых разных сословий. Здесь невозможно было и повернуться свободно, а главное, галерея имела второй выход – на Большую Дмитровку.

Свернув за очередной поворот галереи, я весьма, как мне кажется, ловко, скинула с плеч бархатный палантин, встряхнула его, выворачивая изнаночной стороной контрастного цвета, и покрыла им голову и верх своего пальто. Приметную же шляпную коробку я безо всякого сожаления опустила в урну для мусора. Более того, я приметила в толпе одинокую пожилую даму и тотчас приблизилась к ней – назойливо завела разговор, то и дело касаясь ее руки. Наверное, я испугала бедную женщину, но так и не оставила ее в покое, пока не вышла на Дмитровку. Здесь, завидев извозчика, я тотчас села в двуколку и велела ехать.

Дай Бог, чтобы мои предостережения оказались напрасными. Однако если кто и следил за брюнеткой в синей шляпке, синем же пальто и с яркой розовой коробкой в руках, которая входила в галерею с Петровки – то на вышедшую из этой галереи даму, укутанную в малиновую накидку, без покупок, да еще и в компании другой дамы, внимания обратить не должны. Я на это надеялась, по крайней мере, так как опыта в «обрубании хвостов», как называл мой дядюшка уход от слежки, я не имела совсем.

Разумеется, Платон Алексеевич в процессе моей подготовки учил меня и азам слежки и тому, как скрыться от преследования – но многому ли научишься за три месяца? Главное, что я усвоила – и в том, и в другом случае важнее всего не выделяться из толпы. Открытых, просматриваемых издалека площадей следует избегать и не пренебрегать маскировкой. Даже такой элементарной, как яркая коробка в руках или покрытая накидкой голова.

Дядя учил и множеству других вещей: как создать толпу на улице, как двигаться и одеваться, чтобы казаться совсем неприметной, и как перебороть себя, чтобы легко вступить в беседу с совершенно незнакомыми людьми на улице. Последнее было едва ли не самым важным и давалось мне, учитывая мое воспитание в Смольном, довольно тяжело.

В последние недели перед моим отъездом в Москву, у нас с дядей не обходилась ни одна прогулка без практики en plein air [48]: Платон Алексеевич требовал, чтобы я заводила разговор с выбранным им наугад человеком. То это был мальчик-бродяжка; то важная купчиха, совершенно не настроенная разговаривать; то не вполне трезвый извозчик. А однажды вечером, в Александрийском театре, когда я рассчитывала просто посмотреть с дядюшкой новую пьесу Островского, тот заставил меня подойти и завязать разговор с хорошо одетым господином, подъехавшим в личном экипаже к дверям театра… Я сгорала со стыда, так что мне даже не пришлось выдавливать из себя слезы – они выступили сами, когда я изображала из себя разнесчастную гимназистку, потерявшую купленный на последние деньги билетик. Господин был очень добр и минуты три искал со мною несуществующий билетик, после чего купил мне новый.

Платон Алексеевич остался доволен.


***

Оранжереи в Ботаническом саду по-прежнему были закрыты, так что пришлось снова кормить белок. В этот раз и Степан Егорович запасся орехами и с большим энтузиазмом наблюдал, как хитрый зверек складирует добычу в дупле: хоть посетители приносят столько, что можно прокормить и армию белок, но инстинктов делать запасы, видимо, никуда не денешься.

Выглядел Кошкин, однако, озабоченным.

– У вас для меня неприятные новости? – не удержалась я.

– Да как вам сказать… во-первых, цифры, которые вы разглядели на револьвере, и впрямь оказались серийным номером. Удалось установить дату выпуска этого револьвера, и даже завод, где его изготовили.

– Так это же чудесно! – просияла я, поскольку мне самой не верилось, что цифры помогут хоть чем-то. Настроение моментально улучшилось. – И когда же его выпустили?

– В 1871 году, в январе. В Лондоне. Более того, этот револьвер из партии, которую заказали в качестве наградного оружия для отличившихся офицеров британской армии. Всего их было сделано чуть больше сотни и, благодаря нашим связям в Лондоне, у меня уже есть список этих награжденных офицеров.

Столь хороших новостей, право, я и не ждала – мне даже сделалось жарко от предчувствия скорого успеха. Вот только отчего Кошкин говорит это так угрюмо и все время сводит брови?

– И в чем подвох? – спросила тогда я.

– Так я ж говорю: в списке более сотни человек, кто из них получил револьвер, из которого убили Балдинского – неизвестно. В Генштабе уже сутки, как обрабатывают этот список, а результата нет не предвидится.