– В эту субботу Полесовы едут в деревню к Курбатовым на весь день, я тоже еду. И позабочусь, чтобы слугам дали выходной – в доме будет только швейцар.

– Отлично.

Кажется, он собрался уже уйти, но я его остановила:

– Я еще спрашивала у Платона Алексеевича о биографии Якимова, но он мне так и не ответил… Он ничего мне не передавал на словах?

– Да-да, – с готовностью кивнул Кошкин, – Шувалов просил рассказать вам, если вы спросите… но там, собственно, мало интересного. Пятьдесят девять лет, в 1848 закончил с отличием Николаевскую академию Генштаба – кстати, закончил он ее в том же году, что и Сорокин.

– Но, кажется, Якимов несколько моложе, чем должен быть Сорокин. Верно? – уточнила я.

– Это так, – кивнул Кошкин, – Сорокин старше, к тому же он в сорок пятом успел побывать на Кавказском фронте и поступил в академию уже после увольнения из армии.

Выходит, Якимов должен знать Сорокина в лицо… само собою напрашивалось предположение, что мне нужно сотрудничать с Якимовым, но у меня в тот момент и мысли такой не возникло. Я совершенно ему не верила. И даже Евгению боялась открываться полностью, так как не знала, насколько дружен он со своим старшим товарищем.

А Кошкин тем временем продолжал:

– С момента окончания Николаевской академии Якимов больше на научной работе. Много пишет, много ездит по миру, сотрудничает с иностранными учебными заведениями… Женат. Был сын, но тот предпочел военную карьеру – погиб на Балканах в 1878.

Значит, все же женат… но это еще ничего не значит: и Сорокин был женат. И мой отец тоже.

– Вы ведь не думаете, что Якимов и есть Сорокин? – Кошкин все же повернулся ко мне с неподдельным интересом в глазах. – Они параллельно учились в Николаевской академии – это точно два разных человека.

– Нет, относительно Якимова у меня теперь другие подозрения, – ответила я, чуть улыбнувшись.

Кошкин снова ничего не сказал, но, кажется, понял, что я имею в виду, потому что добавил, еще более понижая голос:

– Шувалов считает, что Сорокин давно не работает на Британию – возраст. Но не исключено, что англичане послали в Москву кого-то как раз с целью устранить Сорокина. Платон Алексеевич это вполне допускает – потому, собственно, и велел рассказать вам. В этом случае многое встает на свои места, вы не находите?

Я не ответила, сказав лишь:

– Тогда всего доброго. В следующий раз встречаемся здесь же в воскресенье, в это же время. Надеюсь, уже будут какие-то новости по порошинкам на сюртуке и номеру на револьвере.

Кошкин коротко кивнул, поднял отвороты сюртука, защищаясь от ветра, и неспешно зашагал вдоль набережной, чтобы после покинуть сад. Я же осталась – во-первых, чтобы, согласно инструкции Платона Алексеевича посмотреть, не сорвется ли кто со своих мест, чтобы пойти за Кошкиным, а во-вторых, мне было о чем подумать.

Дядюшка всегда учил меня, что интуиции следует доверять. По его словам, ей следовало доверять даже больше чем фактам – с чем я долго не могла смириться. И вот сейчас эта интуиция буквально кричала во мне, что со Львом Кирилловичем Якимовым, профессором математики, не все просто.

Если допустить, что покойный Балдинский и был Сорокиным, то многое становится логичным: англичане, зная, что Сорокина ищут, и что он может сыграть вескую роль в дипломатических играх, посылают в Москву человека для его устранения, который, разумеется, должен знать Сорокина в лицо. Якимов вполне мог оказаться этим человеком.

Он не молод, конечно, и совсем не похож на наемного убийцу… но подтянут, спортивен и, по правде сказать, выглядит гораздо моложе своих пятидесяти девяти. Да и откуда мне знать, какими должны быть наемные убийцы?…

Наверное, мне стоило этой версией – что британским агентом является Якимов – немедленно поделиться со Степаном Егоровичем, чтобы он принял меры, но… все упиралось в Ильицкого. Я не могла понять его роли в истории. Почему он рядом с Якимовым?

Пресловутая случайность? Или же действует заодно с ним?…

У меня мелась еще одна версия, вполне подходящая, кажется. Я знала из отрывочных рассказов дядюшки, что сотрудников в свой отдел он набирает именно из выпускников Николаевской академии. А ведомство, занимающееся поиском шпионов на территории России – то, что Кошкин называет контрразведкой – чем оно хуже? Логично предположить, что и сотрудники контрразведки также являются выпускниками академии.

А Ильицкий, который отлично учился в Николаевской академии, который умен, находчив, участвовал в военных действиях на Балканах и в Афганистане… кажется, сам Бог, велел ему служить в Генеральном штабе. Причем, отнюдь не на административной должности. А он выбирает карьеру преподавателя. Не верю этому… точнее, верю, но лишь если окажется, что преподавание это прикрытие – одно из заданий. Чтобы, допустим, быть ближе к Якимову, который давно уже на подозрении, как британский агент…

И уж не потому ли Платон Алексеевич солгал ему, что я осталась во Франции – чтобы я не повторила судьбу мамы?

Мама – сестра Платона Алексеевича Шувалова – вышла замуж за одного из его подчиненных, человека, которого готовили к работе резидента в Париже. Их обоих убили там же, во Франции, одиннадцать лет назад, а меня забрал Платон Алексеевич и отдал учиться в Смольный.

И я даже не могу осуждать своего дядю за ложь Ильицкому – если все действительно было так. Потому что я сама не хочу, всем сердцем не хочу, быть ни женой, ни возлюбленной человека, вся жизнь которого принадлежит не ему, а Долгу. Я догадывалась, что ему в распоряжение эту жизнь вернут разве что, когда он станет ни на что не годным стариком.

Если сумеет до старости дожить. Мой отец, например, не сумел…

Глава XVIII

В пятницу после обеда няня детей, Катюша, повела моих подопечных на прогулку и, как бывало часто, я вышла вместе с ними. Разумеется, я не собиралась добровольно губить несколько часов своей жизни – я намеревалась на первом же перекрестке взять извозчика и поехать в Столешников переулок, чтобы встретиться с Марго. Однако вскоре планы решила изменить.

Навстречу нам шагал Стенин, любимец детей, к которому те, не раздумывая, бросились со всех ног.

– Здравствуйте, Лидочка, здравствуйте… – раскланялся он со мной, слабо сопротивляясь близнецам, тянущим его за руки, – не откажетесь принять меня в вашу компанию, раз уж мы так удачно встретились?

На нем сегодня, вместо привычного грязно-желтого сюртука, отданного Кошкину, был темно-коричневый в красную клетку, который вдобавок сидел на нем мешком, будто был с чужого плеча.

– Будем только рады, Денис Ионович, – отозвалась я, мигом решая, что к Марго могу съездить в любой другой день, а вот шанс поговорить и понаблюдать за Стениным выпадал мне столь редко, что грех им не воспользоваться.

– Вы в Александровский сад, верно? – уточнил Денис Ионович, – а то давайте лучше пройдемся по бульвару Пречистенскому [33] – там снег почти сошел, ручьи звенят… красота! Весна скоро совсем!

– А давайте и по бульвару, – легко согласилась я, – Катюша, вы не против?

Девушка только повела плечом, показывая, что ей все равно.

На бульваре и правда было хорошо. Дорожки уже расчистили от снега, по-весеннему яркое солнце заливало брусчатку светом, и весело щебетали птицы.

Дети вели себя на прогулке на удивление прилично – видимо, дело в Стенине: как-то удавалось ему всего парой негромких фраз унять бесконечные капризы близнецов, и даже Мари становилась шелковой. Сейчас она, как вполне воспитанная барышня, шла впереди нас, держа за руку Лёлечку, что-то объясняя ей на ходу и иногда приседая рядом, чтобы поправить пальтишко сестры.

Митрофанушка уже нашел себе в товарищи каких-то мальчишек и пускал с ними бумажные кораблики по ручью вдоль бульвара. Близнецы же мельтешили рядом, повиснув на руках Стенина – но мне они не мешали.

Денис Ионович Стенин… кажется, я никогда всерьез не задумывалась над тем, что он может оказаться Сорокиным. Наверное потому, что хоть Курбатов, хоть Якимов, хоть даже покойный Балдинский казались мне достойными соперниками – умные, проницательные люди, полные загадок и тайн. Стенин же не вызывал ничего кроме жалости.

– Молодость крайне опасная время, Лидочка… – признался мне вдруг Денис Ионович, щуря навстречу солнцу выцветшие голубые глаза. Такие же выцветшие, как у Елены Сергеевны. – В молодости кажется, что рано или поздно весь мир будет у твоих ног, и что торопиться некуда, поскольку впереди вечность. Верите ли, но я никогда не любил детей, – продолжал он, глядя на резвящихся рядом Никки и Конни, – шумные неугомонные создания, которые отнимают нервы, время и ничего не дают взамен. И сейчас только понял, что взамен они дают то, за что не жалко никакого времени. Меня никто не любил так, как Никки и Конни.

– Вы никогда не были женаты? – спросила я.

– Был, – легко ответил Стенин, – но с детьми, как видите, не сложилось. Хотя, сейчас у меня могли бы быть уже внуки… – Стенин улыбнулся, а у меня от этой горькой улыбки сжалось сердце. Право, нет ничего страшнее одиночества.

Но я, с усилием напоминая себе, что этот человек может быть Сорокиным, удачно маскирующимся под несчастного старика, заставляла себя легкомысленно улыбаться и задавать нужные вопросы:

– Вы все эти годы жили в Москве?

– Нет, не только не в Москве, но даже и не в России. Мотался, знаете ли, по свету – то тут, то там. Хотел весь мир увидеть, везде побывать. Я ведь не всегда был нищим стариком, как сейчас – был я и богат, когда получил наследство от дядюшки-генерала. Но умудрился все промотать… Зато жил тогда как наследный принц, вроде Алекса Курбатова. Да и хорош был тогда собою, чего скрывать – мог бы и вам по сердцу прийтись, Лидочка, – он рассмеялся и взглянул на меня так, что я даже смутилась.

Я специально не заводила разговор о недавнем визите Дениса Ионовича к Полесовым – хотела посмотреть, попробует ли он умолчать об этом факте. Что примечательно, за час с лишним нашей вялотекущей беседы Стенин об этом так и не упомянул. И лишь когда я спросила прямо, признался: