— Я не хочу, чтобы он любил меня как сестру.

— В этом нет ничего плохого.

Но для Альруны слова герцога стали смертным приговором. Все в ее душе противилось этому, и теперь девушке предстояло положиться на свое знаменитое упрямство не в том, чтобы преодолеть страх, но чтобы справиться с острой болью.

— Я вам всем покажу! — прошептала она.

Альруна сбежала, прежде чем мать успела что-либо возразить. Матильда не стала ее задерживать, лишь с тревогой посмотрела дочери вслед. Альруна чувствовала ее взгляд, ее любовь… ее сострадание. Девушка досадливо поморщилась. Сострадание — яд не лучше безответной любви. Нет, она этого не стерпит, она плюнет судьбе в лицо, увидит, как злость разъедает ее недоброжелателей, и тогда она позабудет, как ее сердечко разрывалось от боли.

Она не замрет от муки, вступит в беспощадный бой с самой собой, пока весь мир не увидит, что страдания только сделали ее сильнее. И что бы ни говорила ее мать, она не веточка на древе жизни Ричарда. У нее свое древо жизни, пышное, высокое, могучее. Ах, если бы только Ричард увидел это древо, полил его корни, и тогда бы на ветвях распустились почки и дерево бы расцвело. Ах, как прекрасны были бы его цветы!

Альруна прошла по задымленному коридору наверх, в башню Ричарда. Здесь все было серым, ни следа роскоши. На верхней ступеньке стоял какой-то мужчина, и Альруне показалось, что это Ричард, но затем она узнала его младшего брата Рауля. Он был ненамного старше ее самой, и от Ричарда его отделяла половина жизни, но жизнь его потрепала, и его шутки были злыми, как у старика. Конечно, Рауль слыл весельчаком, легко принимал удары судьбы, и из-за своего несчастного брака осознал, что судьба не всегда бывает к нам благосклонна, особенно к тем, кто верит в себя и относится ко всему легкомысленно.

— Что ты с ним такое сотворила? — со смехом воскликнул Рауль.

Альруна остановилась. Она не знала, что он имеет в виду. Собственно, возможно, он хотел поблагодарить девушку за то, что она позволила Ричарду немного развеяться, но смех Рауля звучал слишком уж глухо, в нем не слышалось радости.

Она взглянула на закрытую дверь и вдруг поняла, как Ричард мог бы избавиться от тоски. И этот способ нисколько не помог бы им сблизиться.

Она протиснулась мимо Рауля, помедлила, но затем, непоколебимая в своем решении стойко принимать любые горести, приоткрыла дверь, заглянула внутрь и тут же отшатнулась.

Рауль уже не смеялся. Улыбаясь, он погладил Альруну по руке.

— Отличная идея — отвезти его на конную прогулку в лес. Он всегда любил ездить верхом. Сложно поверить в то, как эта прогулка пробудила в нем жажду жизни. И не только.

В такие моменты Ричарду не хотелось пить эль или есть жаркое, нет, он звал к себе кого-то из своих любовниц. Они все выглядели и вели себя по-разному — светловолосые и брюнетки, пышки и худощавые, кокетки и скромницы. Но все они желали нравиться герцогу. Впрочем, для этого не требовалось особых усилий — знай раздвигай ножки.

Вот и на этот раз Ричард забавлялся с очередной девушкой. Он едва приспустил штаны, даже не позаботившись о том, чтобы раздеться. Альруне это показалось особенно обидным… и унизительным.

Она сжала кулаки, и ногти врезались в ладонь. С вызовом посмотрев на Рауля, она улыбнулась и пошла вниз по лестнице. И только выйдя из башни, она в отчаянии опустилась на колени и расплакалась.

Гуннора смотрела на мужчину, убившего ее родителей, и ничего не чувствовала. Не было ни страха смерти, ни печали, ни тревоги за сестер, ни тоски по родине, ни воспоминаний о столь короткой жизни. Она ничего не чувствовала, потому что этого и хотела. Ее взгляд упал на крест на его груди — темный, обагренный кровью, и на ум девушке пришла руна, которую она могла противопоставить этому символу.

«Иса».

Руна, обозначавшая лед. Она символизировала тишину и холод, ожидание и смирение — а если ее использовали, чтобы проклясть кого-то, «иса» ослабляла действие других рун, тупила мечи и убивала чувства.

Именно этого Гуннора и добивалась. Она ничего не могла поделать с нападавшим, не могла противиться, когда он наставил на нее оружие, не могла избежать его хватки. Но девушка могла опередить этого убийцу, могла уничтожить все чувства в своей душе, оставив лишь безжизненную оболочку. Она превратилась в лед, точно такой же, как у них на родине. Там они танцевали на льду зимой, сжимая в руках костяные украшения. Лед замедлял все движения, и тот, кто хотел одолеть холод, рисковал провалиться в уснувшую на зиму воду.

Мужчина помедлил. Похоже, его потрясло то, что Гуннора вела себя не так, как другие его жертвы. Она не бежала и взирала на него совершенно спокойно. Только сейчас Гуннора заметила, что он один. Другие мужчины отправились прочесывать лес — и этот остался в одиночестве не потому, что стеснялся убивать своих жертв у кого-то на глазах, но потому, что нужно было найти ее сестер.

Ее самообладание начало отказывать. Нападавший улыбнулся, почуяв ее страх. Должно быть, так улыбается паук, наблюдая за своей жертвой, готовясь высосать ее досуха.

Гуннора сжала руки в кулаки.

«Ты не получишь мою кровь, только воду, бесцветную и холодную, как лед. Ты не знаешь, как меня зовут, поэтому убьешь не меня, а какую-то безымянную девушку, одну из многих».

Но нападавший медлил, не спешил убивать ее.

Походкой хищного зверя он подобрался поближе, напряженный, выжидающий… вожделеющий.

Только теперь Гуннора поняла, что ему нужно. Он не просто хотел убить ее, но и насладиться этим. Быстрая смерть от меча его не устроит. Прежде чем убить, он ее изнасилует, услышит ее крик, будет ее пытать.

И вновь лед дал трещину. Да, лед был прочным и холодным, но и он мог проломиться. Утонуть в ледяной воде — плохая смерть, в ней нет ничего героического. Как нет ничего героического в том, что она ничего не чувствует, не пытается бежать, не сражается с ним, просто смотрит на него. Это равнодушие старухи — слабой, седой, морщинистой. Не такой Гуннора хотела умереть.

Убийца ее родителей подошел поближе, дотронулся до ее лица, и лед растаял. Девушка завопила. Она надсаживалась, зовя на помощь, призывала кару богов на его голову, впрочем не надеясь, что ее вопль кто-нибудь услышит или что боги отомстят этому человеку за его злодеяния. Она понимала все это, но все равно кричала. Гуннора не хотела умереть в тишине, не хотела беззвучно последовать за своими родителями в царство Хель, она хотела оставить след на лесной тропе, хотела, чтобы ее лицо оцарапали не ногти нападавшего, а ветви деревьев.

Ей не удалось далеко уйти. Гуннора резко развернулась и помчалась прочь, так что нападавший на мгновение оторопел и его пальцы схватили лишь воздух, но она слышала его шаги за спиной, слышала его дыхание, горячее и похотливое, слышала, как деревянный крест бьется о кольчугу.

Сейчас он вновь схватит ее. И он уже не удовлетворится одним прикосновением к ее лицу.

Гуннора оступилась и упала на землю. Она почувствовала вкус влажной земли на губах, резко повернулась и вскочила. Девушка ожидала, что убийца уже близко, но, сплюнув землю, она увидела, что он лежит на земле.

— Быстрее, бежим отсюда! Скорей!

Гуннора услышала незнакомый голос, но не могла понять, откуда он доносится. Слезы навернулись ей на глаза, но это были лишь слезы, не кровь.

«Он не увидит мою кровь, — снова подумала она. — Да, я перепачкалась в земле, но я цела, я жива, не обесчещена…»

— Бежим!

Он говорил на наречии франков — языке, которому ее научил отец. Человеку, разводившему коней, нужно было знать как можно больше языков, чтобы торговаться с покупателями, и когда отец принял решение об отплытии из Дании, он начал обучать дочерей здешнему языку.

Зашелестели листья, и Гуннора увидела за деревьями звавшего ее мужчину. Он был ниже ростом и более худощавым, чем напавший на нее франк. Грубая шерстяная рубашка, льняные штаны, белая куртка, тупоносые сапоги, перемотанные кожаными ремнями, на поясе — небольшой нож, на плечах — засаленная накидка из шкурок выдры: похоже, спаситель Гунноры был небогат, к тому же у него не было ни меча, ни лошади. Он не был одним из тех воинов, одним из убийц.

— Кто ты? — хрипло спросила Гуннора.

Он схватил ее за руку и потянул прочь.

— Как ты заставил его упасть?

— Это не он сделал, а я, — донеслось сбоку. — Я ударила его палкой по голове.

Повернувшись, Гуннора увидела Сейнфреду. От былой белизны не осталось и следа — даже белокурые волосы девушки были перемазаны землей. Младшие сестрички цеплялись за ее юбку.

— Почему ты вернулась? — возмутилась Гуннора. — Я же сказала, что тебе нужно спасать сестер!