Гуомундр сожалел о легкомысленном решении, но сознавал, что одними сожалениями делу не поможешь. Ему могли помочь только боги, а значит, нужно было умилостивить их подарком. А что может быть лучшим даром для богов, как не самый сильный воин для Валгаллы? И вот они выбрали самого сильного из своих воинов, отрубили ему голову, потом руки и ноги и развесили их на деревьях. Вызвался ли тот воин добровольцем, никто не знал. Все мужчины хотели попасть в Валгаллу, за стол к самому Одину, кормившему своих волков, но не меньше им хотелось дожить до следующего утра. Когда забрезжил рассвет, кровь уже впиталась в землю и расчлененный труп казался желтоватым, точно воск.

Но жертва оказалась не напрасной. Вскоре на остров высадились не враги, а соотечественники Гуомундра, и тот усвоил важный урок, который преподал и сыну. «Мы пролили его кровь, чтобы не пролилась наша».

Теперь прольется кровь черноволосой датчанки. И не так, как кровь Берит. Теперь черноволосая датчанка испытает страх. И не так, как Берит. Пусть она визжит, сходит с ума от ужаса, пусть испытает отчаяние и бессилие, пусть молит его о пощаде. Не так, как Берит. Тогда ему больше никогда не придется думать о Берит. Не придется думать об этой черноволосой датчанке. Не придется испытывать эти отвратительные чувства. Да, пусть датчанка утратит самообладание, чтобы ему больше ничего не пришлось делать, только убить ее.

Но девушка смотрела на него, гордо вскинув голову, внимательно и напряженно, выискивая возможность сбежать. Однако такой возможности не было, и она не двинулась с места. Ее лицо оставалось равнодушным, но сегодня это не злило Агнарра. У него будет достаточно времени, чтобы растопить этот лед.

— Иди сюда! — приказал он.

К его изумлению, датчанка не стала перечить. Она сделала шаг, другой, подняла руку и провела ей по волосам; ее движения были такими медленными… изящными… соблазнительными.

Его тело отреагировало мгновенно: кровь прилила к лицу, к чреслам. Ему стало все равно, утратит она самообладание или нет. Все в нем говорило, что лучше обладать ею, чем уничтожить.

Он привлек ее к себе, слыша свое тяжелое дыхание. Датчанка же не издала ни звука. Как она смела повелевать его телом!

Он покраснел от злости, не от страсти, но она поняла это неправильно. Она не дрогнула от его хватки, ее руки оставались нежными и ласковыми. Девушка чуть заметно качнула бедрами.

— Ты хочешь меня, верно? Ну, так ты можешь меня получить. Я слышала, что в Нормандии нет мужчины сильнее тебя — кроме герцога, конечно. Но ты скоро свергнешь его.

Теперь не только тело предало его, но и гордость. Лесть вскружила ему голову.

— Я провела много ночей с герцогом, но не хочу вспоминать об этом, — проворковала датчанка. — Кто сможет отогнать эти воспоминания, как не ты? Ведь ты так силен…

Еще пара слов — и он сгорит от страсти. Но ему не нужно было искусство жара, нет, он жаждал узнать, как обратиться льдом. И когда Гуннора подняла руку и коснулась его лица, Агнарр вскрикнул:

— Не тронь меня!

На ее лице отразилось изумление, и Агнарр только сейчас понял, насколько странным может показаться его страх перед ней. Это она должна бояться, она должна кричать!

Он ударил ее по лицу, и из носа у нее пошла кровь, но она не кричала.

Он схватил ее за волосы, поставил на колени, прижал ее голову к земле — она не кричала.

Он порвал ее платье, впился пальцами в ее обнаженное тело — она не кричала.

Он набросился на нее, раздвинул ей ноги, вошел в нее — она не кричала.

Гуннора лежала неподвижно, не выказывая страха. Она была точно мертвая. Агнарр же чувствовал себя живым, как никогда. Все сильнее вскипала кровь в его жилах, все тверже становился член, все больше его вожделение.

«Да закричи же ты!» — подумал он.

Она не кричала.

Агнарр застонал, входя в нее. Она была не холодна, как он ожидал, но ее лоно было сухим, точно старая хрупкая кожа. Он чувствовал страсть и боль, но не боль он хотел разделить с ней, не боли научиться.

Взвыв, он снова ударил ее по лицу, снова и снова, раз за разом входя в нее. Да, ее лоно было не изо льда, но из пламени, вот только пламя это не касалось ее глаз. Они оставались равнодушными.

Каким-то образом ей удавалось оставаться сильнее его. Она ничего не давала ему, он же выпустил в нее свое семя. Теперь Агнарр чувствовал себя уставшим. И пустым. Ему хотелось прилечь и уснуть. И неважно, что она убьет его во сне. Тогда его глаза будут такими же равнодушными, как и ее глаза…

Он устыдился этой мысли и снова ударил ее по лицу. На ее коже уже проступили синяки, кровь текла из носа.

— Я убил твоих родителей! — крикнул Агнарр. — А теперь убью и тебя! Да, я убью тебя! Не ты сама сделаешь это!

Собственно, он хотел подождать, пока она будет молить сохранить ей жизнь, но раз она столь равнодушно швырнула свою жизнь ему под ноги, он не смог удержаться. Агнарр сжал ее горло, надавил. Она не сопротивлялась, не хрипела, просто смотрела ему в глаза. Он сжимал ее горло, пока она не перестала дышать, и только тогда отпустил. По крайней мере теперь ее глаза были закрыты.

Вскочив, он набросил свой плащ и только теперь заметил руны на полу. Агнарра охватил страх, но он убеждал себя, что теперь чары утратили силу, ведь датчанка мертва.

Он растер руны, пока от них ничего не осталось, но от этого ему легче не стало. Приведя одежду в порядок, Агнарр выбежал из хижины, вскочил на коня и ускакал в ночь. Постепенно его дыхание успокоилось, сердце билось уже не так часто, болезненное возбуждение прошло.

Он не получил от нее того, чего хотел. Он не победил ее. Не сломил ее гордости, не узнал ее имени. Но теперь она, свидетельница его злодеяний, была мертва и власть, которой она обладала, исчезнет вместе с ней.

Когда Агнарр душил ее, все вокруг потемнело, но не воцарилась непроглядная тьма.

На Гуннору нахлынули воспоминания, приятные, утешающие, и девушка поняла, что смерть — не мрачный попутчик, поглощающий жизнь, как ночь поглощает день. Она озаряла ярким светом прошлое умирающего, все его поступки, и свет этот не был палящим, как полуденное солнце, а согревающим, уютным, как огонь в камине.

И смерть — не молчаливый попутчик, уготовивший вечную тишину. На все вопросы умирающего: «Что я упустил в жизни? Что сделал не так? Что не довел до конца?» смерть отвечала радостной песней: «Оставь все это, не ярись, не усердствуй. Умирать — это не деяние, это ожидание».

И смерть — не холодный попутчик, леденящий кровь. «Обними меня, — шептала смерть, — обними, и я расправлю крылья, согрею тебя, улечу с тобой на свет зари».

Гуннора была готова умереть. И именно поэтому она готова была жить.

«Ну же, смерть, приди», — говорила она. И смерть коснулась ее, затуманила ее глаза, лишила силы тело, остудила кожу. Но смерть пришла не для того, чтобы забрать ее, а чтобы сыграть злую шутку с Агнарром.

Когда он отпустил ее шею, Гуннора не стала жадно ловить губами воздух, она притворилась мертвой. Агнарр, кряхтя, встал, пнул ее в последний раз и оставил. Он даже не оглянулся. Стер руны, надел штаны, поправил тунику, набросил плащ и вышел из хижины. Гуннора тихо вздохнула. Ее руки и ноги болели, в голове шумело, из носа текла кровь. Никогда еще она не чувствовала себя так плохо. Но она была жива. Да, ей было холодно, однако в ее венах струилась горячая кровь. Ей удалось обхитрить Агнарра. Он не запер хижину. Все ее тело болело, но это было хорошо. Так можно было отвлечься от боли в паху и от мысли, что ее не только избили, но и обесчестили. «Это неважно, — подумала Гуннора. — Живут же люди без чести».

Она осторожно выглянула из хижины. Мужчины сидели у костра. Агнарра нигде не было видно. На нее никто не обращал внимания, не думал о том, кто же это крадется в темноте. Рядом с хижиной стояли жилые дома, окруженные забором. Ограда оказалась достаточно низкой, чтобы через нее перебраться. Но одолеют ли этот забор младшие сестры? И вообще, где они?

Постепенно глаза Гунноры привыкли к темноте. Среди мужчин она заметила хрупкую фигурку той девушки, которая принесла ей кашу. Девушка раздавала мужчинам ужин. Через какое-то время она направилась к одному из домов. Гуннора последовала за ней. Мелкие камешки впивались ей в подошвы, но она их не чувствовала, не чувствовала, было ли у нее под ногами что-то холодное, твердое, острое или мягкое.

Делая шаг за шагом, Гуннора думала о том, кого просить о помощи. Богов? Духов родителей? Лесных жителей — эльфов, гномов, фей? Положиться можно было только на себя. Дверь в дом была открыта. Девушка, набрав очередные порции еды в миски, вышла наружу, и Гуннора прокралась внутрь. Она не решалась позвать сестер по имени и пошла вперед на ощупь, натыкаясь на лавки, столы и сундуки. От этого на ее теле появятся новые синяки, однако сейчас Гуннору это не волновало.

Девочки лежали на кровати, но когда Гуннора нагнулась к ним, чтобы разбудить, рядом с ней кто-то появился. Эгла.

— Так, значит, ты осталась жива.

Было слишком темно, чтобы разобрать выражение ее лица, и неясно было, разочарована старуха или довольна.

Гуннора кивнула. Она разбудила малышек, и те сразу же уцепились за подол ее платья. Эгла не шевелилась. Гуннора знала, что мольбой ее сердце не растопить, но прежде чем она успела что-либо придумать, старуха сказала:

— Я тебя задерживать не стану.


Выйдя из дома и направившись в лес, подальше от селения, Гуннора думала о ее словах: «Если же он окажется настолько глуп, что позволит тебе убить его, то пусть его смерть принесет тебе пользу».

Нельзя сейчас проявлять слабость! Нужно бежать!