— С чего ты взял, что я снизойду до того, чтобы растоптать твою честь? — рассмеялась она. — Ты не стоишь таких усилий. Проще плюнуть на нее.

Его черты исказились от боли, словно она уколола его раскаленной иглой. Но Альруна не успела насладиться его болью, слишком дорогую цену пришлось ей заплатить за эту усладу, за чувство, что страдает кто-то другой, а не она. Арфаст, поджав губы, отвернулся и вышел вон.

В душе Альруны сражались сожаления и упрямство.

«Почему я так холодна с ним?»

«Почему ему должно быть лучше, чем мне?»

Ей хотелось побежать за ним, смягчить жестокие слова, но девушка осталась на месте и сбросила оцепенение только тогда, когда стражник у врат огласил прибытие Ричарда и Рауля д’Иври. И не только.

Альруна сразу ее увидела. Немногие воины при дворе герцога были выше ее. Как для женщины, ее рост казался необычайно высоким. К тому же она была грязна. Волосы, доходившие девушке до бедер, были не гладкими и блестящими, а спутанными, всклокоченными, руки — красными и мозолистыми, а лохмотья, покрывавшие ее тело, походили на одежды нищих. Но стоило взглянуть в ее пронзительные синие глаза, и ты забывал и о грязи, и о космах, и о тряпье. То были глаза королевы, гордой и насмешливой.

Альруне хотелось броситься к Ричарду, но она наткнулась на взгляд незнакомки, опасливый и недоверчивый, точно это Альруна должна была оправдываться, что тут делает, а не наоборот. И то, что эта незнакомка сидела на коне Ричарда, удержало Альруну. Герцог подал ей руку! Он довольно улыбался. Она — нет. Она казалась серьезной и строгой, не было в ней ничего милого и жизнерадостного. Она была так непохожа на его многочисленных наложниц, которые только и знали, что хихикать да краснеть! И все же Альруна сразу поняла, что и эта женщина уже возлегла с Ричардом. А значит, ее лицо будет являться к ней в снах, врежется ей в память, распалит ее ярость.

«Его влечет не только к глупеньким ветреным красоткам, — подумалось Альруне. — Но и к таким женщинам, сильным и умным. Не только розы прельщают его, но и шипы, если оно того стоит».

— Кто это? — тихо выдохнула она.

Удивительно, что ее вообще кто-то услышал. Досадно, что услышала ее сама незнакомка. Должно быть, черноволосая красавица почуяла ее ненависть и зависть.

— Гуннора. Меня зовут Гуннора.

Она говорила с сильным датским акцентом, и голос ее был столь резким, что им можно было ранить, как клинком. Датчанка смотрела на Альруну с презрением, и девушка не знала, что может ей противопоставить. Разум нашептывал ей: «Не связывайся с ней!»

— Кто она и что ей тут нужно? — спросила Альруна у Рауля.

Как и всегда, Рауль был в восторге от любовных похождений брата, ведь его жена Эрментруда никогда бы такого не позволила.

— Не знаю, — прыснул он. — По-моему, она золовка какого-то лесника, может, крестьянка.

Альруна втянула воздух сквозь стиснутые зубы.

— С каких это пор Ричарду хочется валяться в грязи, когда он может возлежать на роскошном меховом покрывале?

Девушку охватила та же ярость, что повелевала ею в тот момент, когда она оскорбила Арфаста. Вот и теперь она оказалась направлена не на того человека. Рауль только засмеялся, Ричард ее вообще не услышал, но от Гунноры ни слова не укрылось. Впрочем, непохоже было, чтобы женщина обиделась. Она задумчиво посмотрела на Альруну.

— Считаешь меня грязной — так дай мне воды помыться. Тебе кажутся лохмотьями мои наряды — поделись со мной своими. У меня ничего другого нет.

Она говорила с Альруной точно со служанкой, и в ее взгляде было столько власти, что Альруне захотелось убежать отсюда подальше, иначе еще немного — и она на глазах всех придворных снимет свою накидку и отдаст этой незнакомке из леса.

Опустив глаза, девушка поспешно удалилась в свои покои. Взгляд незнакомки преследовал ее даже тогда, когда Альруна села за свою прялку.


Фекан


996 год


— Во имя всего святого, ты можешь мне сказать, что ты тут делаешь?

Агнесса с облегчением выдохнула. К счастью, в покоях герцогини ее застукала Эмма. А Эмму бояться не следовало — младшая дочь герцогини и герцога, сверстница Агнессы, с самого детства была ее лучшей подругой. Агнесса считала ее кем-то вроде сестры. У нее был только старший брат, Осберн, но девочка была уверена, что лишь с сестрой можно ощущать такую близость, так ссориться, иногда чувствовать такую злость.

Вот и сегодня было так же. Состояние отца, казалось, никак не повлияло на Эмму, по крайней мере девочка не выказывала своих чувств. Как и всегда, она казалась надменной, спокойной, самоуверенной — и любопытной.

— Так что же привело тебя в покои моей матери? И что ты делаешь со всеми этими свитками?

Агнесса хотела рассказать ей о двух монахах и их коварных замыслах, но не успела она промолвить и слова, как один из свитков выскользнул у нее из рук и упал на пол. Эмма поспешно подобрала его и принялась читать.

— Что… что это?

Заглянув подруге через плечо, Агнесса увидела, что это тот самый свиток, так огорошивший ее. На пергаменте были написаны не обычные буквы, а какие-то странные символы, которые Агнесса раньше никогда не видела. У нее мурашки побежали по спине.

— Так что это такое? — нетерпеливо переспросила Эмма.

— Понятия не имею, — пробормотала Агнесса.

— Но что ты тут делаешь? Зачем ты взяла мамины записи? Мама знает, что ты тут? — С каждым словом в голосе Эммы нарастала строгость.

Агнесса покраснела.

— Я… ты… монахи…

Она глубоко вздохнула.

Брат Реми и брат Уэн могли вернуться в любой момент, и одному Господу известно, что случится, если они обнаружат свиток с этими странными пись менами. Хотя Агнесса и не могла прочитать ни слова, она была уверена, что тут-то и сокрыта тайна герцогини.

Девочка уложила свитки обратно в сундук и вырвала пергамент у Эммы из рук.

— Пойдем! Нужно поскорее уйти отсюда!

— Ты что, с ума сошла? А ну отдай!

Но Агнесса ее уже не слушала. Она выбежала из комнаты. Хотя от Эммы ей теперь не отделаться, но ее хотя бы не найдут монахи. Ее и этот странный свиток.

Вскоре Эмма догнала ее.

— Да поговори же ты со мной! — возмутилась она.

Агнесса так запыхалась, что едва могла произнести хоть слово.

— Тайна… настолько опасная… что будущее Нормандии…

— Ты и правда сошла с ума!

— Нет, но…

Агнессе так хотелось заполучить этот свиток, а теперь она не могла смотреть на диковинные сим волы без страха. Пергамент был гладким и холодным, но письмена, казалось, готовы были обжечь ей пальцы.

— Ты знаешь, что это? — спросила Агнесса. — Эти символы похожи на буквы. Но я таких букв еще не видела.

Эмма недовольно нахмурилась.

— Ты мне все-таки расскажешь, что делала в комнате моей матери?

Агнесса облизнула губы.

— Да… Но вначале… нам нужно это спрятать.

— От кого?

— От брата Реми и брата Уэна.

Эмма с упреком посмотрела на подругу. Подойдя поближе, она склонилась над свитком. И вдруг побледнела.

Агнесса едва подавила стон. Во что она ввязалась, взявшись разгадать тайну герцогини?

— Монахи сказали, что будущее всей Нормандии поставлено на карту. Они хотят, чтобы эти земли отошли франкам… — Девочка запнулась. — Что… что там такое написано? Ты можешь это прочитать?

К ее изумлению, Эмма покачала головой. Агнесса потрясенно смотрела на подругу. Эмма никогда не призналась бы в том, что чего-то не знает или не умеет, и уж точно не призналась бы, что ей страшно. Но вот она дрожит и даже не пытается это скрыть!

— Суть не в том, что означают эти слова, эти символы. Суть в том, что они… делают.

— В смысле?

— В этих знаках сокрыта особая сила. Они могут нести благословение или… — Эмма облизнула пересохшие губы.

— Или?

— Или проклятие.

Агнесса еще не оправилась от ужаса, услышав эти слова, когда вдалеке показались брат Реми и брат Уэн.


Глава 6


964 год


Шаги, голоса, звон, плеск. Столько шума, столько людей. Нет леса, нет тишины.

Гунноре подумалось, что у нее вот-вот лопнет голова от всех этих обрушившихся на нее впечатлений. Поездка с Ричардом казалась ей невыносимой, но теперь, когда герцог удалился в свои покои, Гуннора чувствовала себя брошенной. Ей был незнаком этот мир, и она не хотела с ним знакомиться.

— Пойдем!

Гуннора подняла голову. Это была не та девушка с печальными глазами и острым язычком, но женщина, заговорившая с ней, очень на нее походила, хоть и выглядела намного старше. Впрочем, это ничего не означало. Тут все женщины выглядели одинаково — с заплетенными в косу волосами, собранными в узел или накрытыми шлейфом. И платья у них были одинаковыми — мягкими, просторными и, конечно, чистыми.