— Мой сын заболел, — сказала Аста. — И ты наверняка можешь помочь ему.

Гуннора принялась рыться в своей сумке. Тут лежали деревянные кулоны, на которых девушка вырезала руны. Конечно, лучше было бы покрывать письменами камни, но у Гунноры не было для этого подходящих инструментов. Она сама готовила краски из ягод и корешков и наносила их на резьбу, чтобы усилить действие рун.

Она помедлила, чтобы произвести впечатление на Асту, а затем достала талисман с руной «альгиз».

— Это руна исцеления, — объяснила она. — Ты должна положить талисман сыну под подушку, как только он уснет.

Аста не решалась дотронуться до талисмана, все отдергивала руку, словно боялась обжечься.

— Спасибо тебе! — вот уже в который раз воскликнула женщина, в конце концов забрав талисман и спрятав его в сумку.

Гуннора не смогла сдержать улыбку. Ей нравилось помогать людям. А главное, оказалось, что вера в старые обычаи в этих краях намного сильнее, чем она предполагала. Она думала, что Нормандия — христианская страна и здешние жители только и ждут, как бы убить язычников. Но Гуннора недооценила количество людей, чьи предки приехали из северных земель. Эти люди не забыли свои корни и остались верны традициям.

Теперь к ней обратилась вторая женщина, Фрида. Она завидовала своей невестке, ведь та была намного красивее.

— Ты можешь навести на нее злые чары? — прошептала Фрида. — Я хочу, чтобы она стала уродиной. Пусть у нее выпадут зубы и волосы, а на лице проступят морщины!

Гуннора помедлила. За два года, проведенных в этом лесу, она часто пользовалась разрушительной силой рун, но только тогда, когда нужно было кого-то защитить — дом от пожара, торговцев от грабителей, охотников от диких зверей. Она не хотела вредить невинным, пусть даже если она лишится даров, которые принесла ей Фрида.

— Скажи ей в лицо, что именно тебе не нравится, — заявила Гуннора. — Скажи прямо, а не всаживай ей нож в спину. Такое поведение не к лицу приличной женщине.

Ее голос звучал глухо и величественно, и, к изумлению девушки, Фрида не стала протестовать. Напротив, женщина пристыженно втянула голову в плечи.

Помолчав немного, она протянула Гунноре топор.

— Ты можешь вырезать на нем руну, чтобы легче работалось?

Кивнув, Гуннора взяла топор и поспешно вырезала на рукояти руну «тивац». Она знала, что эта руна помогает воинам в бою, если нанести ее на оружие. Но Гуннора надеялась, что она поможет и в обычной жизни.

Вокруг воцарилась тишина, слышался лишь хруст дерева под ножом да завывания ветра в ветвях деревьев. Аста и Фрида испуганно переглядывались и вздохнули с облегчением, когда работа была завершена. Женщины поспешно распаковали свои подношения — кроме лука и чеснока в мешочках оказались пара яиц, сыр, хлеб из овса и груши. Гуннора предпочла бы курицу или копченую рыбу, но ей так часто приходилось голодать, что и такой ужин показался ей роскошью. У девушки слюнки потекли, но она взяла себя в руки.

— Чем я еще могу вам помочь? — спросила она.

Женщины передали ей и другие просьбы. Сестра Фриды вскоре выходила замуж, и ей понадобится такой же талисман, как у Асты. Аста же хотела узнать, когда ей лучше зарезать свинью. Гуннора вскипятила травяной отвар, долго смотрела в мутную жидкость и провозгласила:

— Через четыре дня.

— А когда начать готовить вино?

— Только после следующего новолуния.

Женщины встали и уже собирались уйти, когда Аста оглянулась.

— Но что, если мой сын не выздоровеет, даже несмотря на руну? — с тревогой в голосе спросила она.

— Я вельва, не лекарь и не целительница, ты должна понимать это. Ты пришла ко мне, потому что веришь мне и веришь в богов. Не бойся, и все будет хорошо.

Аста печально кивнула. Гунноре снова стало стыдно. Она верила в силу рун, и если бы они не действовали, то люди просто перестали бы к ней обращаться, но иногда ей было жаль дарить им столь призрачную надежду. Сама она сомневалась в том, что колдовством можно подчинить себе жизнь и добиться всего, чего хочешь.

Может быть, желания этих женщин и были достаточно просты, чтобы выполнить их, но Гуннора понятия не имела, какой руной освободить себя от столь жалкого существования, когда речь шла не о жизни, а о выживании, как утолить тоску, как оставаться сильной и мудрой, как позволить себе почувствовать слабость, как справиться со страхом и одиночеством в лесу. Да, иногда Гунноре становилось страшно, и тогда ей казалось, что кто-то смотрит на нее из лесной чащи. Но больше всего она боялась голоса в своей голове, который нашептывал ей одно и то же: «Все, что ты делаешь, бессмысленно, потому что в конце дня ты все равно остаешься одна».

Вскоре женщины, не прощаясь, ушли, и Гунноре не оставалось ничего другого, как подняться, размять затекшие ноги, поужинать и вновь приняться за руны. Сегодня она собиралась вырезать три переплетенных треугольника, символ отца богов Одина. Возможно, Один дарует ей мудрость, а если не захочет насладиться ее страданиями, то ниспошлет ей озарение, как избежать гонки с судьбой.

И снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом ножа по дереву и песней леса, иногда казавшейся Гунноре нежной и красивой, иногда — столь мрачной и пугающей, что она готова была проклясть эту чащобу. Едва слышно падали на землю листья, предвещая приближение зимы с ее холодом, голодом и одиночеством. При этих звуках Гуннору бросало в дрожь.

Чтобы не думать об этом, девушка говорила сама с собой. Поначалу было немного странно слышать только свой голос, но потом она привыкла, и пусть она говорила не с людьми, но думала, что ее слышат невидимые жители леса: гномы и эльфы, феи и духи земли. Временами она говорила с умершими родителями, дедушками и бабушками — пусть она почти не знала своих предков, но ей многое о них рассказывали. Гунноре вспомнилась история о ее прадеде, который приказал убить раба и подложить его тело под дно драккара, прежде чем спустить корабль в воду, потому что так его судно будет плыть быстрее. В детстве эта история казалась ей жестокой, но теперь девушка задавалась вопросом, какую жертву принесла бы, только бы не остаться одной.

— Я живу в лесу одна уже два года, — пробормотала она. — Но теперь мне хотя бы не так страшно, как в первое время.

Вначале люди, собиравшие в лесу хворост, ягоды и грибы, смотрели на нее с недоверием, да и сама Гуннора их боялась. Боялась, что они отнесутся к ней так же враждебно, как Гильда, или вообще окажутся чудовищами, как тот христианин. Но со временем Гуннора поняла, что в селении о ней уже пошли слухи. Те, кто полностью принял христианского бога, считали ее ведьмой, но люди, еще не позабывшие наречие датчан, верили, что она говорит с богами. Ей приписывали дар пророчества. Кто-то считал ее феей. Дети соревновались, кто осмелится подойти к ней ближе. Родители потом ругали их, но Гуннора улыбалась малышам и никого не проклинала, и со временем крестьяне стали приходить к ней, спрашивать, когда лучше приступать к уборке урожая, как умилостивить богов, что готовит им день грядущий. И Гуннора приносила богам жертвы от имени тех крестьян, подвешивала животных на крюк и спускала кровь в котел, чтобы узреть в ней будущее. Крестьян приходило все больше. Они приносили ей молочные зубы своих малышей, чтобы вельва благословила их, просили дать им талисманы с рунами, которые защитят от беды, даруют здоровье или просто помогут собрать богатый урожай.

В первые дни Гунноре казалось, что она обманывает этих людей, строя из себя колдунью, держась величаво и неприступно, проводя ритуалы, которые сама только видела и теперь воссоздавала их по крупицам памяти, щедро сдабривая собственной фантазией. Но со временем роль вельвы начала ей нравиться — как и общение, которое она получала благодаря своему мошенничеству.

И хотя Гуннора делала вид, что все это ее не интересует, она многое узнавала о приходивших к ней женщинах, их семьях, их судьбах, их надеждах и мечтах.

— Да, нельзя сказать, что моя жизнь хороша и радостна, — сказала она. — Но терпима.

Она вырезала руну и вернулась к себе в хижину, собираясь съесть остатки ужина, когда услышала какой-то шорох. Девушка уже так привыкла к лесу, что могла без труда отличить звуки, издаваемые животными, от шагов и голосов людей. Кроме того, она сразу могла понять, грозит ей опасность или нет. Прислушавшись, Гуннора расслабилась. Этому гостю она была рада больше всего.

Она бросилась в объятия сестры и сжала руки Сейнфреды, загрубевшие от тяжелой работы. Ее кожа казалась прозрачной, под глазами пролегли темные круги. Сейнфреда так исхудала, что теперь ее точно унесло бы порывом ветра.

И хотя Гуннора всегда старалась держаться величаво, при виде сестры она не смогла сдержаться. В ней разгорелись тревога и злость.

— Гильда заставляет тебя работать до упаду, а сама ничего не делает, верно? А Замо только смотрит, но не вмешивается, чтобы не ссориться с матерью. Живет в лесу, полном высоких и могучих деревьев, а сам оказался кривой порослью. А где Вивея и Дювелина, почему ты не взяла их с собой? Дювелина все еще плачет во сне? А Вивея…

Сейнфреда подняла руку, жестом заставляя сестру замолчать.

— Я не жалуюсь, видя, как ты живешь, — пробормотала она. — Вот и ты не ворчи.

Гуннора хотела что-то возразить, но сдержалась. Она знала, что ничего не может поделать. Не может изменить жизнь своей сестры, как и свою собственную. Она могла только стараться сделать все как можно лучше, а раз Сейнфреда приняла такое решение, теперь нужно поддерживать ее, а не сеять в ней сожаления о содеянном.

Посмотрев на Сейнфреду, Гуннора поняла, что та страдает не от безволия Замо, помыканий Гильды или плаксивости младших сестер. Нет, дело было не в этом.