— Изволь, я позволяю тебе сделать еще одну ставку.

Солтык снова сел к столу и начал тасовать карты.

— На что же я буду играть? У меня ничего нет… Мне остается только пустить себе пулю в лоб!

— В таком случае я предлагаю тебе американскую дуэль. Я пустил тебя по миру, а ты оскорбил меня. Поставь свою жизнь на эту последнюю карту. Я же держу против нее все, что у тебя выиграл, и сверх того еще десять тысяч рублей.

— Идет! — махнув рукой, воскликнул несчастный. — Это для меня безразлично… Так или иначе, мне все-таки придется застрелиться… Но я требую, чтобы карты сдавала одна из этих девиц.

Эмма Малютина предложила свои услуги и стасовала карты. Все умолкли и затаили дыхание. Взглянув на свои карты, граф сказал: «Довольно», а Тараевич потребовал карту. Наступила решительная минута… Сердце отчаянного игрока з амерло… Еще одно мгновение и он, бледный как мертвец, откинул голову на спинку стула, карты выскользнули из рук его… он проиграл…

— Вы свидетельницы, mesdames, что этот человек проиграл мне свою жизнь, — торжественным тоном произнес Солтык, –

с этой минуты я имею право распоряжаться ею по своему усмотрению.

Неопределенная улыбка играла на губах мраморной красавицы, она не спускала глаз со злополучной жертвы.

— Безумец! — неистовым голосом закричал Тараевич, колотя себя кулаками в грудь. — Я добровольно предался во власть моих злейших врагов!.. Смейтесь, сударыня, торжествуйте свою победу!.. Теперь никто не помешает вам сделаться графинею Солтык!

— Замолчи! — воскликнул граф.

— Нет, не замолчу!.. Подайте мне пистолет! Я застрелюсь тут же на месте!.. Все вы жаждете моей крови!

— Я вовсе не намерен убивать тебя, — злобно усмехнулся Солтык, но усмешка его была страшнее угрозы. — Ты в моей власти, и этого для меня достаточно.

— Ты даруешь мне жизнь?

— Нет… Ты останешься здесь в ожидании моих дальнейших приказаний.

Тараевич захохотал.

— Теперь я понял, что это была шутка, — сказал он. — Какая нелепая мысль взбрела мне в голову! Признаюсь, что вы действительно испугали меня… Пусть этот страх послужит мне наказанием за то, что я впутался в эти проклятые интриги… Клянусь Богом, я заслужил это наказание… Но ваша шутка была чересчур жестока. Налейте мне вина, прелестнейшая Геба, и забудем неприятное приключение!

Солтык и Эмма Малютина обменялись выразительными взглядами, между тем как Генриетта наливала вино. Тараевич залпом опорожнил стакан, пошатнулся и без чувств повалился на пол. Старое токайское произвело на него свое обычное действие.

Граф позвонил, приказал лакеям вынести из комнаты Тараевича и, закурив сигару, пошел вслед за девушками в турецкую гостиную.

— Любезный граф, — начала Генриетта, — теперь господин Тараевич сделался вашей собственностью, не правда ли?

— Разумеется.

— И вы имеете право подарить эту собственность кому угодно?

— Конечно, имею.

— В таком случае, подарите его мне.

— Зачем он вам понадобился? Что намерены вы с ним сделать?

— Этого я вам не скажу.

— Мне очень жаль, я не могу исполнить вашего желания.

— Почему же нет? Вы хотите пощадить его?

— Нет… Я желаю распорядиться им по своему усмотрению.

— Неправда… Вы хотите передать его Эмме… Вы ей обещали.

— Тараевич принадлежит мне, — заявила сектантка.

Солтык поклонился с улыбкою на губах.

— Этим я избавляю вас от угрызений совести, — прибавила она.

— Меня?! — удивился граф, пожимая плечами. — Да положите его хоть сейчас же в пылающий костер, — мне решительно все равно! Но я желал бы, чтобы он остался жив.

— Почему это?

— Потому что мертвецы не испытывают страданий.

— Я вовсе не так жестока, как вы воображаете. Если вы хотите увидеть нечто подобное Семирамиде, то обратите внимание на Генриетту.

— Эта кроткая голубица?

Мадемуазель Монкони покраснела, но овладела собою и с необыкновенной смелостью взглянула на Солтыка.

— Вы еще мало знаете меня, граф! — проговорила она. — Я готовлю вам такой сюрприз, который вам едва ли понравится… Берегитесь!

— Сознаю себя в опасности и начинаю бояться вас, мой прелестный демон!

Генриетта бросила на свою повелительницу выразительный взгляд, ясно говоривший: «Предоставь его мне и ты будешь мною довольна!»

XLII. Богиня мщения

— Уступи мне графа, — умоляла Генриетта, стоя на коленях у кровати Эммы, — я передам его апостолу, точно также как и ты.

— Что с тобой? — спросила сектантка. — Разве ты его любишь?

— Нет, но мне хочется наказать его за то, что он считает меня такой невинной овечкой.

— Все те же своекорыстные мотивы! — перебила ее Эмма. — Ты не понимаешь возвышенной цели нашего учения. То, что мы делаем из чувства глубокого сострадания к ближнему, приводит тебя в кровожадный восторг. Подави в себе это нехорошее чувство, иначе оно не доведет тебя до добра.

— Я готова повиноваться тебе во всем… но дай мне Солтыка!

— Ты не сумеешь с ним справиться, тебе это не по силам; в тебе недостаточно благоразумного хладнокровия.

— А ты уверена в том, что обратишь его на путь истины, и что он добровольно сделается твоей жертвой?

— Это мое искреннее желание.

— Не будет ли лучше, если вы сделаете его членом вашего общества?

Он красив, богат, отважен, умен, словно сотворен для того, чтобы держать людей под своим железным игом.

— Все это правда, но вместе с тем он воплощенный дьявол, с врожденными наклонностями хищного зверя. Он со злорадным наслаждением инквизитора или турецкого паши готов мучить, истязать, убивать людей, одним словом, грешить ежеминутно, без малейшего чувства раскаяния.

— Я, право, не понимаю тебя, Эмма. Ты, например, говоришь, что грешно с радостью исполнять то, что угодно Богу.

— Мы должны служить Ему с благоговением, а не с бесчеловечной жестокостью в сердце.

— Да ты и сама вовсе не человеколюбива.

— Одному Господу известно, что происходит в душе моей, когда я исполняю свои священные обязанности… Если бы существовал другой способ для спасения погибающих грешников, то, поверь мне, никогда рука моя не прикоснулась бы ни к плети, ни к ножу; никогда не пролилась бы ни одна капля человеческой крови.

— Почему же ты с такой радостью овладеваешь Тараевичем?

— Не потому, что он был мне личным врагом, а потому, что он вздумал препятствовать нам в исполнении наших планов. Если бы я ненавидела этого человека, то сочла бы себя недостойной принести его в жертву и попросила бы апостола возложить эту обязанность на другую жрицу.

Генриетта задумалась, но все ее попытки разгадать эту таинственную личность были безуспешны. Малютина по-прежнему была для нее тайной, точно так же, как и для других.

Между тем в доме уже все проснулись и собрались к завтраку. Тараевич мысленно спрашивал себя, не пригрезилось ли ему вчерашнее приключение и, чтобы разрешить свое недоумение, обратился к Генриетте с вопросом:

— Скажите, неужели я вчера действительно проиграл все мое состояние?

Девушка молча кивнула головой.

— И даже свою жизнь?

— Нет, это вы видели во сне!

— Ну, я так и думал.

После завтрака супруги Монкони и Сесавин уехали обратно в Киев; остальное общество проводило их до перекрестка и оттуда поворотило на дорогу к селу Мешково. Когда они подъехали к усадьбе, все та же старая баба отворила им ворота. Дом по-прежнему казался необитаемым.

Все четверо вошли в гостиную. Эмма села на диван, Солтык прислонился к стене, Генриетта с пистолетом в руке караулила замкнутую дверь, а Тараевич в недоумении топтался посреди комнаты.

— Помнишь ли ты нашу вчерашнюю игру? — сурово спросил граф у своего родственника.

— Помню, что я проиграл все, что имел.

— И даже свою жизнь.

— О нет! Это я видел только во сне. Не правда ли, мадемуазель Генриетта?

— Эмма и я были свидетельницами, когда вы проиграли графу вашу жизнь, — отвечала девушка, — теперь вы его собственность, и он может сделать с вами все, что захочет.

— Знаю, знаю! Все это не более как шутка!

— Я не шучу, — прервал его граф, — ты оскорбил меня и находишься в моей власти.

— Так убей меня… Я готов умереть…

— Я не намерен убивать тебя, а так как ты мне совершенно не нужен, то я дарю тебя мадемуазель Эмме.

— Перестань шутить, — возразил Тараевич, — разве я невольник, которого можно продать или подарить кому-нибудь?

Злая усмешка появилась на губах графа.

— Жизнь твоя в руках этой прелестной особы. Ты должен исполнять все ее приказания, — сказал Солтык, поклонился дамам и вышел.

Несчастный стоял как громом пораженный.

— Позвольте узнать, какая участь ожидает меня? — спросил он дрожащим голосом.

— Предоставляю вам выбор: или слепо повиноваться моей воле, или умереть, — сказала Эмма, с кинжалом в руке подходя к своей жертве.

— Я буду вашим самым покорным рабом.

— Оставайтесь здесь, пока я не вернусь из Киева. Генриетта будет вас караулить, и вы должны повиноваться ей, точно так же, как мне самой.

— Вы мой пленник, — строго объявила Генриетта, — если вы осмелитесь хоть в чем-нибудь меня ослушаться, я застрелю вас, как собаку. — И она пригрозила ему пистолетом.

— Умоляю вас, скажите, что меня ожидает? — обратился несчастный к Малютиной. — Сжальтесь надо мной!.. Не убивайте меня!

Эмма презрительно пожала плечами.

— Вы сообщник иезуитов, и я не могу иметь к вам сострадания, — отвечала она, гордо подняв голову, — но, быть может, вы мне еще понадобитесь и я пощажу вас на некоторое время, — понимаете ли вы?