Алёна Тим - Грусть любви

Аля чувствовала этот азарт, который накрывал ее, когда она делала то, что не советовали ей другие.

Выходя из автобуса, она снова верила, что есть какой-то шанс, маленькая доля вероятности, что она может выжить среди тех, кто будет любить ее, станет богатой и известной, как сказал этот человек, который читал проспекты на разных языках.

Мысль о том, что он может читать на разных языках, подтолкнула ее и к мысли, что он не поступит с ней грубо. Она не стала рассматривать, выступает ли у него косточка на скуле.

Вроде ей уже разонравились косточки, и тот сексуально-притягивающий смысл, который она им придавала, в эту ночь рассеялся.

Пока они шли по тропинке к мастерской, она вспоминала своих бывших. И не могла вспомнить ни одного полового акта, ради которого стоило ложиться под кого-то вновь, и вновь терять свою чистоту.

К ее успокоению, мужчина, под курткой которого была какая-то жеваная матроска, даже не пытался взять ее за руку. Он шел, и она плелась за ним.

Потом ее походка стала уверенней. Она улыбнулась и сказала себе, вдохнув сырой воздух наступающей весны: «Все будет хорошо».

Домофон прервал ее внутренний монолог. Ключ в двери, и она оказалась в мастерской. Мужчина включил свет, и она увидела мольберты и пластилин, наспех сколоченные полки со скульптурами, старый компьютер, портреты, фотографии, сваленные в стопки книги: старые с потертыми корешками и новые в глянцевитых обложках лежали вперемешку.

– Ну, теперь ты в безопасности? – то ли спрашивал, то ли утверждал седеющий блондин.

– Я – нет. А ты? – она посмотрела на него полными слез глазами.

– Хочешь чего-нибудь… чаю, виски?

Она все также стояла и смотрела на него.

– Я подумал, что, может, ты мне послана свыше…

Она продолжала рассматривать его совершенно стеклянными глазами. Все казалось нереально. Реально только то, что она покинула свою безопасность.

– Там есть диванчик, я принесу тебе одеяло.

Аля зашла в одну из комнат в направлении, которое указал седеющий блондин. Увидела куски пластилина, недолепленные портреты и скульптуры, почему-то прикрепленные к мольберту.

Она упала на диван. Под ней оказалось что-то шершавое. Она взяла это в руки. Шершавая слюда оказалась оберткой от скульптурного пластилина, на которой было написано: «Безопасен при использовании только по назначению».

Аля не могла заснуть – просто отрубилась и не видела, как руки скульптора накрыли ее теплым пледом. Ложась на старый чужой диван, она сказала себе фразу, которую часто использовала, когда ей было слишком грустно: «Сегодня мне плохо, но сейчас я посплю, а когда проснусь – все будет хорошо».

Первое, что она почувствовала, это было чувство голода, затем желание курить. Что-то мешало открыть глаза. Потом она ощутила, что это был солнечный свет, проникающий сквозь окно, на котором не было штор.

Вчера было пасмурно, а сегодня природа явно была более благосклонна к ходящим по земле… Мужчина, имя которого было до сих пор неизвестно ей, сидел на краю дивана. Он наблюдал за ней очень внимательным, странным, тоскующим взглядом. Она посмотрела на него так резко, будто хотела убить его.

И он положил руку ей на плечо, но почувствовал, что Але это не понравилось, и убрал ее. Он нагнулся над ней и сказал:

– Ну что, беглянка?

– Пожалуйста, не разговаривайте таким тоном, я его уже где-то слышала, – сказала она.

– Слушай, как тебе удалось сбежать оттуда. Я не понял. Там же был забор.

– Забор? Какой забор?

– Ты не помнишь, как перепрыгнула через забор?

– Ну это же публичный дом, ты понимаешь… И там забор, там охранник. Он бежал за тобой, и этот хмырь, такой бородатый.

– Я не помню забор, – снова повторила она.

– Это хорошо. Это правильно, – задумчиво сказал он.

Она встала. Джинсы, которые она вчера не сняла с себя, а он не посмел, были заляпаны грязью, налипшей на них в том перелеске, где гнила прошлогодняя осенняя листва, в том перелеске, который она пересекла, чтобы добежать к автобусу. От нее пахло сыростью, потом, волосы были взъерошены. В глазах горел такой непонятный даже скульптору свет, который будто исходил у нее изнутри, что он зажмурился и потер переносицу, нахмурив лоб.

– Там ванна. Не могу смотреть на тебя такую. Мне нравится, когда женщина выглядит не как после последнего боя с врагам, а более изящно.

– А у тебя есть мужская рубашка?

– Что за глупый вопрос? У меня дюжина мужских рубашек.

Он открыл створку как будто наспех сколоченного шкафа. Причем сколоченного кем-то, у кого явно не было вкуса к какому-либо дизайну.

– Выбирай.

Она выбрала красную рубашку в клетку, взяла протянутое им махровое полотенце. В нем при желании можно было спрятаться, как в палатке – как раз из таких, какие так любила, но которые трудно было купить, точнее, найти в магазине.

Аля пошла в ванну. Но вдруг остановилась посередине коридора. Она видела, что ее окружают люди – лица людей, которых она не знает. Это были скульптурные портреты. Лица были разные – красивые, модельные, обычные, бесстрастные, молодые и старые. Они все были вылеплены из скульптурного пластилина. А несколько отлитых портретов и скульптур, покрытых золотом, стояло на этажерке. Вчера она не обратила на эти скульптуры внимания. А сейчас они как будто сами наблюдали за ней.

– В каждом из этих портретов – история жизни, и во многих – история любви.

Она прикоснулась к одному из портретов.

– Этот еще не докончен, – сказал моряк, – этот человек не захотел, чтобы я заканчивал его портрет.

– Почему?

– Он… испугался.

– Чего испугался?

– Кто ж его знает, чего он испугался. Бывает так, что люди боятся всего, но некоторым это дает дополнительные силы преодолевать трудности, а у кого-то висит замком на душе, и они никому ее не открывают.

– Ты говоришь страшные вещи. Я не хочу. Мне не надо больше слышать их. Прекрати! – она говорила это быстро, тонким голосом, уронив полотенце.

Но Аля сама… прекратила. Она увидела, что он готов в любой момент обнять ее и защитить, только знать бы отчего. Он готов был сказать ей те слова, которые она всегда хотела услышать от кого-то.

Она ушла в душ и сняла с него рассекатель. Она думала, кого бы ей представить. Она не могла представить ни того, которого любила безумной любовью, ни тех, кто признавался ей в любви, прочитав несколько ее стихотворений, и имел на столах в своих кухнях, ни того, кто считал ее гением, а потом заявил, что никогда не сможет понять ее; а мысль о первом сексуальном опыте вызвала у нее боль в солнечном сплетении. И не один из них не мог ее удовлетворить.

Она крикнула:

– Влад!

По крайней мере, так к нему обращалась девушка, приславшая открытку на Рождество, которую она заметила здесь же, на стиральной машине.

Он быстро зашел в ванну, так как и не отходил, прислушиваясь к звукам. Она хотела, чтобы он смотрел на нее.

Аля почувствовала, как волна возбуждения и волнения усиливается и плавно движется от низа живота к груди, потом к голове, отдавая в руках и ногах игрой на кончиках нервов, а потом взрывается каким-то странным, нежно-сексуальным чувством, рассеивается по капелькам и гаснет там, где начиналась. Когда она кончала, то вскрикнула. Он смотрел на нее, просто смотрел, он не улыбался, и ей нравилось это.

Потом он вышел из ванны. Аля намылила голову его ментоловым гелем для душа и затем все тело, почувствовав прохладу. Не вытираясь, она намотала полотенце вокруг груди, один сосок был наполовину виден. И прошла на кухню, где висели портреты, нарисованные неизвестными ей художниками. Это были портреты, изображавшие этого скульптора-моряка. На каком из портретов был скульптор, а на каком моряк – было непонятно. Она сидела напротив него, озабоченная только одним вопросом – кто он?

– Ты коллекционируешь истории? – спросила Аля.

– Нет, я наоборот их складываю… я их прячу.

Она бросила два кусочка сахара в стакан чая. Но чай уже был заварен кипятком вместе с сахаром. Она попробовала и вспомнила вкус детского сада и начальной школы.

– Я могу не бояться тебя? – она посмотрела в его глаза янтарного цвета. Он ничего не говорил, а только наблюдал за тем, с каким наслаждением она отпивает глоток за глотком советский чай из стакана в подстаканнике, покрашенном скульптурной серебряной краской.

И вдруг невпопад сказала:

– Мой кот. Я буду скучать по нему.

– Так, отшельница, ты что будешь есть? Смотришь на меня голодными сексуальными глазами и ничего не ешь.

Он открыл холодильник, достал оттуда парочку авокадо и пожонглировал ими в воздухе, – девочки любят, – усмехнулся он, – внутри сладкий, сверху – зеленый, и можно есть прямо ложкой изнутри.

Аля погружала в мякоть чайную ложку и ела с наслаждением.

– Мне нравится, как ты ешь.

Аля посмотрела на него. Странный комплимент.

– Ты знаешь, если тебе нравится, как человек ест, это уже говорит о том, что он тебе вообще понравится. В постели, кстати, тоже.

– Ха-ха, – изобразив смешок, она впервые за последние сутки почувствовала себя уютно.

Владу и правду было хорошо с этой маленькой женщиной, поедавшей недельный запас его авокадо. Он видел в ней противоречия его самого. И так как ему самому часто хотелось совершить какой-нибудь побег, он чувствовал солидарность с ней, тем более, она не ощущала его возраста. Впрочем, так и должно было быть.

Впервые за этот завтрак он взглянул на выглядывающий из-под полотенца сосок.

– А где рубашка? – вдруг спохватился он.

Алька смутилась и покраснела. Влад, почувствовав себя виноватым за ее смущение, сказал:

– Да я не намекаю ни на что. Может, у нас вообще не будет секса? – он проверял ее, отмечая борьбу души и плоти на бледном и удивительно живом лице.

Аля выпятила нижнюю губу и, поправив полотенце, засмеялась.