Накинув зимнюю куртку, которая велика мне на целых два размера, тихо выскальзываю в подъезд и буквально выдыхаю от облегчения. Теперь на несколько часов можно смело забыть о страхах и побыть обычной девушкой с простыми проблемами. Я много рассуждала о том, как сложилась бы моя жизнь, будь я сиротой. Большинство наверняка осудили бы меня за такие мысли, — мол, не знаешь, о чём говоришь. Но я скажу так: лучше не иметь никаких, чем быть «девочкой для битья» и сиротой при живых родителях. По крайней мере, дети, потерявшие семью, могут верить и надеяться на то, что их любили, и иметь возможность получить второй шанс. А моим родителям нет дела до того, что со мной происходит и где я. По крайней мере, до тех пор, пока им не начнёт мозолить глаза бардак в квартире.

За собственными мыслями совершенно не замечаю, как добираюсь до университета. Здесь царит абсолютно другая атмосфера, более раскрепощённая, что ли, и я вбираю её в себя каждой клеточкой тела, молясь, чтобы этого хватило для выдержки всех последующих невзгод.

Возле входа замечаю маячившую туда-сюда фигуру лучшей подруги, которая хмурилась и без конца проверяла свой телефон. Увидев меня, она облегчённо выдыхает и несётся навстречу.

— Слава Богу! — Она крепко обнимает меня за плечи. — Я уж думала тебя сегодня не дождусь…

Алиса Кокорина — не родственница футболиста, мы проверяли — это самое необъяснимое, странное, но светлое пятно в моей жизни. Не могу сказать, почему из всей группы более презентабельных однокурсников она выбрала именно меня, да и знать не хочу, но я была искренне благодарна судьбе за это. Если бы не Алиса, не знаю, что бы было со мной. Её задорный характер был способен вытащить меня из самой глубокой выгребной ямы, которая только существует в этом отнюдь недружелюбном мире. При этом девушка была довольно симпатичной и регулярно получала знаки внимания и приглашения на свидания от противоположного пола. Несколько раз она даже ставила своим кавалерам условие, что примет приглашение, если её спутник приведёт друга и для меня. После таких жёстких ультиматумов большинство её поклонников испарялись, потому что встречаться с замухрышкой вроде меня никто желанием не горел. Не скажу, что я сильно расстраивалась, потому что отношения сейчас — последнее, что мне надо, но было очень неловко перед Алисой, которая из-за меня тоже теряла ухажёров.

— Я жива, как видишь, — неудачно шучу, отчего подруга хмурится ещё больше.

А после берёт моё лицо за подбородок и крутит его во все стороны и осматривает с внимательностью ювелира.

— Это что, тональный крем? — «звереет» подруга. — Этот гад снова тебя ударил?!

Конечно, она знает о том, что временами мне бывает «непросто», и постоянно удивляется тому, что я до сих пор живу под одной крышей с «нелюдями». Алиса уже пару месяцев настойчиво уговаривает меня перебраться к ней, но я не могу злоупотреблять её дружбой; к тому же, эти проблемы касаются только меня и, как бы сильно я ни любила Алису, решать их предстоит только мне.

— Всё нормально.

— У тебя постоянно всё нормально, — бурчит она. — Когда-нибудь он окончательно перегнёт палку, и отвечать «всё нормально» будет некому.

Я знаю, о чём она говорит. Это именно те мысли, которые посещают меня последние полгода, потому что отец в прямом смысле слова начал лютовать. Из-за них я подолгу не могу заснуть или просыпаюсь посреди ночи в холодном поту и ощущением, будто только что воскресла.

Алиса протягивает ко мне руку, и только сейчас я замечаю, что она держит стаканчик кофе из «Кофе-бук».

— Держи, а то ты своими кругами под глазами солнечное затмение устроишь…

Мне очень хочется ей возразить, особенно потому, что сегодня и так облачно, но я благоразумно прикусываю язык и с благодарностью принимаю бодрящий горячий напиток.

Всю дорогу до аудитории я бреду под болтовню Алисы про очередного кавалера, которого она встретила в каком-то ночном клубе. Но все эти подробности я слушаю в пол-уха, потому что на уме лишь мысли о том, как успеть убрать квартиру до возвращения родителей.

На семинаре по патопсихологии мне всё же удаётся вспомнить всё то, что я полночи так старательно учила, и получить пятёрку, отчего сведённые нервным напряжением плечи расслабляются. Однако по мере приближения конца учебного дня моя нервозность возвращается. Удивительно: все студенты только и ждут этого момента, а я была бы рада, если бы пар было больше — чтобы проводить в универе львиную долю времени и не видеть этой домашней «грязи».

После последней пары мы с Алисой расстаёмся, и она выбивает из меня обещание позвонить ей вечером. До дома плетусь медленно, словно на эшафот, но облегчённо выдыхаю, когда понимаю, что в квартире никого нет. От голода практически валюсь с ног, но пытаюсь оставаться в сознании, потому что во что бы то ни стало должна навести в доме порядок. Отцу не будет никакого дела до того, что я на грани голодного обморока, потому что единственная причина, по которой мне разрешается не убирать — это внезапная кончина. И она обязательно будет, если к приходу родителей квартира не будет сверкать чистотой. Если, конечно, неотдираемая грязь вообще может сверкать…

К вечеру выдыхаюсь настолько, что для подготовки к завтрашним парам не остаётся никаких сил. Осколки в очередной раз портят и так жутко выглядевшие руки, и я в серьёз подумываю над тем, чтобы начать носить перчатки без пальцев. Не выдерживаю и, войдя на кухню, перерываю полки в поисках продуктов, из которых можно было бы что-то приготовить, но не нахожу ничего кроме пустых пакетов из-под крупы. Обещаю сама себе с ближайшей стипендии купить продукты, которые можно хранить без холодильника, и спрятать их в своей комнате. Без особой надежды открываю холодильник и с удивлением обнаруживаю, что бутерброды всё еще лежат на месте. Мозг приблизительно прикидывает, чем это для меня обернётся, но желудок берёт бразды правления в свои руки, и я попросту уничтожаю свой нехитрый ужин.

Закончив с уборкой, возвращаюсь в свою комнату и вновь окунаюсь в мир психологии, благо, мне была интересна моя будущая профессия, а потому и трудностей в учёбе я особо не испытывала. Пару часов корплю над учебниками, а после собираюсь хоть ненадолго прилечь, но замираю на месте и перестаю дышать, когда в замке поворачивается ключ. По привычке юркнув на кровать, отскакиваю в дальний угол, с нервной дрожью ожидая свой «приговор».

Несколько мучительно долгих минут слышу отчётливо раздающиеся в доме шаги — отец проверяет чистоту квартиры — а после они устремляются в сторону моей комнаты. Когда моя прикрытая дверь распахивается настежь, я автоматически сжимаюсь в комочек.

— Ну вот, можешь же, когда захочешь! — восклицает родитель. — А то времени у неё нет! Я так и знал, что ты притворяешься!

На его лице расцветает ехидная ухмылка, и он наконец покидает мою обитель. Я могу расслабленно выдохнуть: из его уст подобные фразы — это практически похвала. Но потом я понимаю, что родители, скорее всего, сейчас направятся на кухню, продолжать вчерашний банкет, а я съела их единственную закуску…

Я с содроганием ожидаю услышать очередные ругательства и готовлюсь переносить побои, которые сегодня в лучшем случае лишат меня сознания. Но проходит полчаса, а в мою комнату так никто и не входит; более того, в квартире стоит абсолютная тишина, что тоже меня настораживает, но не настолько, чтобы я вышла. Должно быть, они напрочь забыли о том, что вообще оставляли в доме хоть что-то съестное…

Кажется, я успеваю заснуть, потому что прихожу в себя, когда в квартире становится чересчур шумно, и мозг лихорадочно соображает, что я слышу больше двух голосов. Значит, к родителям пришли «друзья», и заснуть сегодня раньше двух ночи мне вряд ли удастся. Привычно задёргиваю защёлку на двери и вновь сажусь за учебники. Правда, долго сосредотачиваться на уроках мне не удаётся: из кухни доносятся дикие завывания, которые мои родители ошибочно считают пением, и я совершенно не запоминаю то, о чём читаю. Это заставляет меня нервничать: одно дело — пьяные родители, и совершенно другое — их неадекватные собутыльники.

Примерно в одиннадцать вечера, когда моя голова уже начинает нещадно болеть от бездарного пения, словно по ней колотили молотком, улавливаю чьи-то шаги в направлении своей комнаты.

«Ну вот, отец увидел пустой холодильник, и теперь мне конец», — проносится в голове за секунду до того, как с треском выдирается защёлка и открывается дверь моей спальни, и я вижу «посетителя».

Волосы на затылке становятся дыбом от ужаса, потому что на пороге вовсе не отец, а один из его «гостей», который едва стоит на ногах.

— Ты не сказал, что твоя дочь такая красавица, — произносит шепелявым голосом визитёр, слегка развернув голову в сторону кухни, и я замечаю отсутствие у него двух передних зубов. — Такой экземпляр запрятал! Неужели тебя не учили делиться?

Меня начинает мутить от запаха перегара, грязных намёков и раздевающего взгляда, направленного на меня, так что мне приходится сделать над собой огромное усилие, чтобы подавить рвотный позыв. Мужчина двигается с места и направляется прямиком ко мне, и нет нужды быть гением, чтобы понять, что у него на уме. Правда, моя собственная реакция несказанно меня удивила: вместо того, чтобы застыть столбом от страха, я хватаю с тумбочки свой рюкзак и обрушиваю его на голову шатко стоящего передо мной гостя. Он оседает на пол, словно куль с мукой, а я как будто наблюдаю за собой со стороны. Вот я вместе с рюкзаком выскакиваю в коридор, натягиваю ботинки и куртку и, пока никто не успел опомниться, выскакиваю за дверь квартиры. Из-за громко грохочущего в ушах сердца даже собственных шагов по лестнице не слышу, но останавливаться и проверять, нет ли погони, даже в мыслях нет.

Останавливаюсь только в соседнем дворе, где без сил опускаюсь на промёрзшие детские качели. Смахиваю в глаз непрошеные слёзы, которые всё равно ничего не могут исправить, и думаю, как теперь быть. Домой возвращаться точно нельзя, потому что после того, что я сделала, вряд ли смогу ходить: отец выполнит свою вечную угрозу, и на мне живого места не останется. И его совершенно не будет волновать тот факт, что я всего лишь защищалась. Скорее всего, он будет крайне недоволен тем, что я отказалась сделать приятное его «хорошему другу».