– В чем дело, милая? – спросил он. – Ты ушиблась? Поранилась?

По его тону и виду она поняла, что не он нашел ее тайный клад.

– Нет, папочка, – еле выговорила она. – Эллен, Эллен, проводи меня наверх! Мне дурно!

Я вняла ее призыву и пошла с ней в ее комнату.

– Ах, Эллен! Они у тебя! – сразу же перешла она к делу, когда мы остались одни, а затем упала на колени и взмолилась: – Пожалуйста, отдай их мне, а я обещаю больше никогда-никогда так не делать! И папе ничего не говори! Ты ведь ему пока не сказала, Эллен? Я вела себя очень плохо, но этого больше не повторится, обещаю!

Строгим голосом я попросила ее встать.

– Итак, мисс Кэтрин, – начала я, – вы, видно, зашли довольно далеко, раз вам так стыдно за них! Что за ерунду вы читаете и перечитываете в часы досуга? Может быть, стоит ее напечатать? И что, как вы полагаете, подумает ваш папа, когда я разложу их перед ним? Я их ему еще не показывала, но не льстите себя надеждой, что я буду хранить ваши постыдные секреты. Вам должно быть неловко! Я уверена, что именно вы стали зачинщицей в этом обмене глупыми признаниями, а Линтон даже и не думал начинать переписку.

– Нет, это не я! Я не виновата! – Кэти рыдала так, словно у нее сейчас разобьется сердце. – Я даже и не думала полюбить его до тех пор, пока…

– Полюбить?! – воскликнула я со всем возможным презрением. – Полюбить его? Слыханное ли это дело? Представляете, если я вдруг заявлю, что полюбила мельника, который приезжает к нам раз в год, чтобы купить у нас зерно. Когда это вы успели в него влюбиться? Неужели за те четыре часа, что длились обе его встречи с вами? И теперь эта стопка ребяческих записочек – я сейчас же отправляюсь с ней в библиотеку, и мы посмотрим, что ваш отец скажет по этому поводу!

Она подпрыгнула, чтобы вырвать у меня свои драгоценные послания, но я держала их высоко над головой. Из уст ее полились новые отчаянные мольбы о том, чтобы я сожгла письма… Сделала бы с ними что угодно, только не показывала их ее отцу. И так как мне скорее хотелось посмеяться над Кэтрин, чем бранить ее – потому что я видела в этой переписке лишь девичье тщеславие – я решила немного смягчиться и спросила: «Если я соглашусь сжечь эти письма, обещаете ли вы больше никогда не отправлять и не получать от Линтона ни писем, ни книг (потому как была уверена, что она передавала ему кое-какие книги), ни локонов, ни колец, ни игрушек?»

– Мы не обменивались игрушками! – воскликнула Кэтрин, гордость которой взяла верх над стыдом.

– Одним словом, больше ничем не обмениваться, моя милая! – сказала я. – Если не дадите такого обещания, то я иду к вашему отцу.

– Обещаю, Эллен! – закричала она, хватая меня за платье. – Скорее брось их в огонь! Умоляю!

Но когда я стала разгребать кочергой угли в очаге, готовя место для сожжения свидетельств любовного безумия, жертва показалась ей невыносимой. Она принялась упрашивать оставить ей несколько посланий.

– Всего пару писем, Эллен! Я буду хранить их на память о Линтоне! – попросила она.

Я развязала носовой платок и принялась бросать исписанные страницы в камин одну за другой, а огонь стал жадно их пожирать.

– Пусть у меня останется хоть одно, жестокая ты ведьма! – закричала она и сунула руку прямо в огонь. Обжигая пальцы, она выхватила из пламени несколько наполовину сгоревших листков.

– Отлично! Тогда у меня будет что показать вашему папе! – сказала я, заворачивая в платок оставшиеся письма и поворачиваясь к двери.

Она швырнула спасенные ею почерневшие обрывки обратно в камин и отступилась. Я завершила начатое, разворошила пепел и бросила на него сверху полный совок угля. Кэтрин же, не говоря ни слова, с лицом, застывшим от обиды, ушла в свою комнату. Я спустилась вниз доложить хозяину, что юная леди уже почти преодолела свое недомогание, но я решила на всякий случай уложить ее ненадолго в постель. К обеду Кэтрин не вышла, а появилась только к чаю – бледная, с красными заплаканными глазами, непривычно тихая. На следующее утро я ответила на письмо Линтона сама, написав: «Просим господина Хитклифа-младшего более не посылать записок мисс Линтон ввиду того, что она не будет их принимать». И с тех пор маленький разносчик молока приходил к нам с пустыми карманами.

Глава 22

Лето пришло к концу, наступила ранняя осень. Потом и Михайлов день[24] прошел, но урожай в тот год запаздывал и некоторые поля стояли неубранными. Мистер Линтон с дочерью часто выезжали из дома посмотреть за работой жнецов. Когда убирали последние снопы, отец с дочерью остались в полях дотемна. Вечер был сырой и холодный, мой хозяин подхватил сильнейшую простуду, которая перекинулась на легкие, и проболел всю зиму. Хворь его оказалась прилипчивой и нипочем не хотела его отпускать.

Бедная Кэти, напуганная тем, что ее маленький роман мог открыться, заметно поскучнела и выглядела опечаленной после разлуки с возлюбленным. Ее отец, не догадывавшийся о причинах, настаивал на том, чтобы она меньше проводила времени за уроками и больше – на свежем воздухе. Но подарить ей радость совместных прогулок он из-за болезни не мог, потому я почитала своим долгом по возможности заменять его. Такая замена никуда не годилась, ведь я могла выкроить из своих ежедневных дел не более двух-трех часов на то, чтобы сопровождать Кэтрин, да и общество мое она с некоторых пор не жаловала.

Однажды октябрьским днем – а может быть, то было уже начало ноября, – когда стояла холодная и сырая погода, опавшие листья шуршали под ногами на газонах и дорожках, студеная синева неба наполовину скрылась за серыми, свинцовыми тучами, быстро надвигавшимися с запада и грозившими дождем, я попросила юную мисс отложить прогулку, так как боялась, что нас захватит сильный ливень. Она отказалась, и мне пришлось с неохотой натягивать плащ и брать зонт, чтобы пройтись с нею до ограды нашего парка. Этот маршрут Кэтрин выбирала обычно без всякого удовольствия, когда пребывала в подавленном состоянии духа, а такое состояние всякий раз находило на нее, если мистер Эдгар чувствовал себя хуже обычного. Он никогда не жаловался, и мы с ней могли только догадываться об очередном приступе болезни по его неразговорчивости и грустному выражению лица. Прогулка мисс Кэти была печальной: она даже не думала о том, чтобы пробежаться или пуститься вприпрыжку, как раньше, несмотря на то, что холодный ветер подгонял нас. Не раз я замечала, что она украдкой поднимала руку и как будто бы смахивала что-то со щеки. Я поглядывала по сторонам в поисках чего-нибудь, что смогло бы рассеять ее невеселые мысли. С одной стороны дорога была ограничена крутым косогором, за который цеплялись оголенными корнями кусты орешника и молодые дубки. В этой рыхлой почве дубки не могли надежно укорениться, и некоторые из них из-за постоянного воздействия ветра выросли так, что их стволы почти горизонтально нависали над землей под косогором. Летней порою мисс Кэтрин любила забраться по такому стволу и усесться среди ветвей, раскачиваясь в добрых двадцати футах над землею, а я, втайне радуясь ее ловкости и детскому бесстрашию, принималась ее бранить, если заставала на дереве на столь большой высоте, но таким тоном, по которому она догадывалась, что слезать нет нужды. С обеда и до вечернего чая могла она лежать в своей раскачиваемой ветром колыбели из веток, распевая старинные песни, которым я ее научила, и наблюдая за тем, как птицы парами вьют гнезда, кормят птенцов и учат их летать, либо погружаться, смежив веки, в легкую дрему с ощущением невыразимого счастья и приятности.

– Взгляните, мисс! – воскликнула я, указывая на ложбинку в корнях одного из узловатых дубков. – Сюда зима еще не добралась. Видите там маленький цветочек, последний из тех колокольчиков, которые в июле сплошным лиловым ковром покрывают зеленые склоны? Не хотите забраться наверх, чтобы сорвать его и отнести папе?

Кэти долго смотрела на одинокий колокольчик, трепетавший в своем земляном укрытии, а потом сказала:

– Нет, Эллен, я его не трону. Какой-то у него печальный вид… не правда ли?

– Да, вы правы, – сказала я. – Он выглядит таким же чахлым и страдающим, как вы. Но пусть ваши щеки сейчас бледны, нет нужды унывать: возьмемся за руки и немного пробежимся. Вы нынче потеряли немного прежней резвости, потому, сдается мне, я вполне смогу за вами угнаться.

– Нет, не хочу, – угрюмо произнесла она, продолжая медленно идти по дорожке, время от времени останавливаясь в задумчивости и разглядывая клочок мха, пук засохшей травы или гриб, чья оранжевая шляпка ярко выделялась на фоне палой листвы. Украдкой она вновь и вновь смахивала слезы со щеки, отвернув лицо.

– Кэтрин, милая моя, почему вы плачете? – спросила я, подходя к ней и обнимая за плечи. – Нельзя так расстраиваться только из-за того, что у вашего папы простуда. Будьте благодарны, что у него не что-нибудь более серьезное.

Она перестала сдерживать слезы, дыхание ее прервали рыдания.

– А я чувствую, что он заболел тяжело! – сказала она. – И что я буду делать, когда вы с папой покинете меня? Не могу забыть твоих слов, Эллен, они постоянно звучат у меня в голове. Как же сильно изменится жизнь, каким ужасным станет мир, когда вы с папой умрете!

– Никому не дано знать день и час своей смерти! – возразила я. – Может быть, вы покинете сей мир вперед нас, кто знает… Негоже ожидать плохого раньше, чем ему суждено свершиться. Будем надеяться, что пройдут еще многие годы, прежде чем кто-нибудь из нас умрет. Папа ваш еще молод, да и мне только-только сорок пять исполнилось. Мать моя прожила до восьмидесяти лет, сохраняя до самого конца бодрость и светлую голову. Предположим, что мистер Линтон дотянет до шестидесяти лет – значит, ему еще больше лет отмерено, чем вы прожили на этом свете, мисс. И не глупо ли лить слезы над бедою, которая настанет лет через двадцать?

– Но тетя Изабелла была моложе папы, – заметила она, глядя на меня с затаенной надеждой, как будто ожидая от меня утешительного разубеждения.