– Ты знаешь, кто я? – спросил Хитклиф, убедившись в том, что его сын не может похвастаться крепостью рук и ног.

– Нет, – ответил Линтон помертвевшими от ужаса губами.

– Но ты, надеюсь, слышал обо мне?

– Нет… – повторил мальчик.

– Нет? Плохо, что твоя мать не внушила тебе надлежащего уважения к отцу! Слушай же хорошенько: я – твой отец, а твоя мать – злобная тварь, державшая тебя в неведении о том, какой у тебя отец! Хватит жаться, мяться и краснеть, как девчонка! Впрочем, коль скоро ты краснеешь, значит, кровь у тебя все же правильного цвета. Будешь хорошим парнем, и я стану обходиться с тобой по справедливости. А ты, Нелли, если устала, сядь и передохни, а если нет – отправляйся домой прямо сейчас. Надеюсь, по прибытии в усадьбу ты дашь самый полный отчет о том, что здесь видела и слышала, но пока ты тут мешкаешь, наше дело не улажено.

– Я сейчас уйду, – сказала я, – но прошу вас: будьте добры к мальчику, мистер Хитклиф, а не то долго он на этом свете не заживется. Помните: он ваша родная кровь, и другой родни у вас нет в целом свете, а коли и есть, так вы о ней не знаете!

– Не бойся, я буду добр к нему, – заявил Хитклиф, посмеиваясь. – Но только я и никто другой. Видишь ли, я ревнив и не хочу ни с кем делить его привязанность. А свою доброту я начну проявлять прямо сейчас: Джозеф, принеси мальчику завтрак! Гэртон, глупый теленок, за работу! Знаешь, Нелл, – добавил он, когда мы остались одни, – мой сын может в один прекрасный день стать владельцем вашей усадьбы, и я не хочу, чтобы он умер прежде, чем я закреплю за собой все права наследования. Кроме того, он мой во всех смыслах этого слова, и я жажду полного торжества! Хочу, чтобы мой отпрыск стал законным хозяином их поместий, чтобы мой ребенок нанимал их детей за плату обрабатывать землю, принадлежавшую их отцам. Только в рассуждении этого готов я терпеть здесь плаксивого крысеныша, которого презираю за то, что он собой представляет, и ненавижу за воспоминания, навеваемые им! Но моего терпения хватит: мальчишка со мной в безопасности и будет содержаться здесь с тем же бережением, с которым твой хозяин пестует собственную дочь. Я ему приготовил комнату наверху, отделанную в лучшем виде, я ему нанял учителя, который будет приезжать сюда за двадцать миль три раза в неделю и учить его всему тому, что он пожелает. Я приказал Гэртону слушаться его. Видишь, Нелл, я все устроил так, чтобы преумножить в нем благородные черты, сделать из него джентльмена и господина над окружающими. Жаль только, что усилия мои, похоже, будут потрачены впустую. Если и просил я чего в этом мире, то лишь одного: найти в своем ребенке достойный предмет гордости, а этот маленький плакса с лицом как снятое молоко жестоко меня разочаровал.

Пока Хитклиф говорил, Джозеф вернулся с миской овсяной каши на молоке и поставил ее перед Линтоном. Мальчик поболтал в каше ложкой, поджал губы и заявил, что этого есть не может. Я видела, что старый слуга в большой степени разделяет презрение своего хозяина к ребенку, но вынужден держать свои чувства при себе: Хитклиф ясно дал понять своим домочадцам, что они должны обращаться с мальчиком почтительно.

– Не можете этого есть? – повторил Джозеф, обращаясь к Линтону и понизив голос до шепота из боязни, что его подслушают. – Но молодой Гэртон только это и кушал, когда был маленьким, а что для него было хорошо, должно бы и для вас сгодиться.

– Я не стану этого есть! – отрезал Линтон. – Убери миску!

Джозеф в негодовании забрал кашу и понес ее нам.

– Спортилась каша, что ли? – спросил он, сунув миску Хитклифу под нос.

– Почему испортилась? – изумился Хитклиф.

– Да потому, что ваш драгоценный сыночек, видите ли, есть ее не может. Вспомните его мамашу – яблочко от яблони недалеко падает – ее послушать, так мы не годились даже на то, чтобы сеять зерно ей на хлеб, слишком грязные были.

– Не упоминай при мне о его матери, – сердито сказал хозяин. – Просто дай ему что-нибудь, что он сможет съесть, вот и все. Чем его обычно кормили, Нелли?

Я посоветовала дать мальчику кипяченого молока или чаю, и Хитклиф тотчас дал своей домоправительнице соответствующие указания. «Вот и славно! – подумала я. – Себялюбие отца обеспечит его сыну безбедное существование. Хитклиф понял, что мальчик слабого здоровья, значит, обращение с ним будет терпимым. Я расскажу мистеру Эдгару, что Хитклиф задумал, и он успокоится, уверившись, что племяннику не причинят вреда».

У меня не было предлогов оставаться дольше на Грозовом Перевале, посему я попыталась исчезнуть незаметно, пока Линтон боязливо пытался отклонить попытки дружелюбно настроенной овчарки познакомиться с ним поближе. Но мальчика не так просто было обмануть! Едва я закрыла за собой дверь, как услышала его отчаянные крики:

– Не оставляй меня! Я здесь не останусь! Я здесь не…

Я услышала, как на двери поднялся и упал засов: выбежать из дому Линтону не позволили. Я села на Минни и пустила лошадку рысью в сторону усадьбы. Так кончилось мое недолгое попечительство.

Глава 21

Горькое разочарование постигло на следующий день мисс Кэти: как весела она была, когда проснулась, как хотела поскорее увидеть своего кузена и какими горькими слезами залилась после сообщения о его отъезде! Эдгару Линтону самому пришлось утешать дочь, уверяя ее, что мальчик скоро вернется. Правда, он добавил: «Если мне удастся его забрать», а на это надежды не было. В тот день обещание скорой встречи с братом не помогло развеять ее горе, однако время оказалось лучшим лекарством от печали. Хоть и спрашивала она своего отца иногда, когда вернется Линтон, но его облик настолько изгладился из ее памяти, что, когда они встретились вновь, она его не узнала.

Иногда мне удавалось увидеть в Гиммертоне домоправительницу Грозового Перевала, и я пользовалась случаем и расспрашивала ее об их молодом господине. Других сведений о нем у меня не было: жил он почти так же уединенно, как Кэтрин, и с ним никто не виделся. По рассказам экономки я поняла, что он по-прежнему не может похвастаться крепким здоровьем, да к тому же извел домашних капризами. Она сказала, что мистер Хитклиф явно испытывает к мальчику неприязнь, которая растет с каждым днем, хоть он и старается скрывать это чувство. Даже голос Линтона отцу противен, и он старается долго не находиться с сыном в одной комнате. Разговаривают они между собой мало: Линтон учит уроки и проводит вечера в комнатке, которую они именуют гостиной, либо целый день лежит в постели: то он простужается, то кашляет, то страдает от каких-то еще недомоганий и хворей.

– Никогда в своей жизни не видела я такого трусишку, – добавила домоправительница. – И никого, кто бы так заботился о себе. Чуть замешкаюсь вечером окно закрыть, а он уже бежит жаловаться и плакаться, как будто глоток свежего вечернего воздуха его убьет! На дворе лето в разгаре, а в его комнате извольте поддерживать огонь, дым от трубки Джозефа – самый страшный яд, и подавать нашему прекрасному принцу можно только сласти да лакомства, да еще молоко, кружку за кружкой, а уж как зимой мы будем обходиться со всеми его причудами, ему и дела нет! Целыми днями сидит сиднем, закутавшись в меха, у камина, перед ним тосты, питье горячее или еще какие яства, а коли Гэртон к нему придет развеселить да подбодрить (Гэртон парень грубый, простой, но не злой, можно даже сказать, отзывчивый), то дело ничем хорошим у них не кончается: один плюнет, выругается и уйдет, а другой сидит и плачет в три ручья. Если б мальчонка не приходился хозяину сыном, сдается мне, мистер Хитклиф был бы не прочь, чтоб Гэртон малость поучил неженку уму-разуму. А может, отец и за порог бы этого Линтона выставил, коли узнал бы обо всех его штучках. Но мистеру Хитклифу недосуг – в гостиную он не заглядывает, а ежели Линтон в зале при нем канючить начинает, хозяин его в два счета наверх спроваживает.

Из рассказа экономки я поняла, что Хитклиф-сын в отсутствии любви и привязанности сделался неприятным, черствым и самовлюбленным юнцом, если только не был таковым с самого начала по своей природе. Интерес мой к мальчику от этого ослабел, хотя в душе моей жила печаль из-за его незавидной участи и уверенность в том, что, останься он с нами, он был бы сейчас другим человеком. Мистер Эдгар поощрял мои усилия собрать побольше сведений о своем племяннике, думал о нем постоянно и, как мне кажется, готов был пойти на риск, чтобы увидеть его. Однажды он велел мне справиться у экономки, бывает ли Линтон в деревне. Та рассказала, что мальчик только дважды ездил туда верхом с отцом, а потом три-четыре дня жаловался, что чувствует себя совершенно разбитым. Экономка, у которой я черпала эти сведения, ушла от мистера Хитклифа, если мне память не изменяет, через два года после приезда его сына на Грозовой Перевал, а с той, что пришла ей на смену и до сих пор там живет, я тогда знакома не была.

Время в усадьбе «Скворцы» по-прежнему текло без забот и хлопот до той поры, пока мисс Кэти не исполнилось шестнадцать лет. В день ее рождения мы никогда не устраивали празднеств, потому что он совпадал с годовщиной смерти хозяйки. Каждый год мистер Линтон проводил этот день, запершись в библиотеке, а в сумерках шел к Гиммертонской церкви, где иногда оставался на могиле жены заполночь. Предоставленная сама себе, Кэтрин вынуждена была развлекаться, как умела. В том году двадцатого марта погода стояла прекрасная, и стоило ее отцу уединиться в библиотеке, моя молодая госпожа спустилась вниз, одетая для прогулки. Она сказала, что мистер Линтон отпустил ее побродить у края вересковых пустошей вместе со мной, но с условием, что мы не уйдем далеко и вернемся через час.

– Поторопись, Эллен! – весело воскликнула она. – Я знаю, куда мы пойдем. На пустоши нынче живут куропатки, и я хочу взглянуть, свили ли они уже гнезда.

– Что-то далековато вы задумали идти, мисс, – ответила я. – Не вьют они своих гнезд у края пустоши.