– Они хотят, чтобы я его тоже возненавидел?

– Я думаю, они считают, что вам о нем знать не надобно, – ответила я.

– Но он будет в моей власти, когда я того захочу, – сказал он. – Пусть на другое и не рассчитывают!

К счастью, мать юного Линтона умерла раньше, чем это пророчество сбылось, то есть лет через тринадцать после кончины Кэтрин, когда ребенку только-только исполнилось двенадцать.

На следующий день после неожиданного появления в нашей усадьбе Изабеллы я не смогла переговорить с моим господином: он упорно избегал общения и отказывался обсуждать что-либо. Когда он смог собраться с силами и выслушать меня, я поняла, что он доволен уходом своей сестры от мужа. Мистер Линтон ненавидел Хитклифа с такой силой, на которую, казалось бы, не была способна его мягкая натура. Это же чувство заставило хозяина впредь избегать тех мест, где бы он мог повстречать Хитклифа или услышать о нем. Эта ненависть в сочетании с горем превратили мистера Линтона в сущего отшельника: он отказался от должности мирового судьи и даже перестал ходить в церковь, чтобы не бывать лишний раз в деревне. Теперь он вел замкнутую и уединенную жизнь в пределах своего парка и своих владений и только иногда бродил в одиночестве по вересковым пустошам или посещал могилу жены, да и то старался оказаться там рано утром или поздно вечером, когда вокруг никого не было. Но он был натурой положительной и не мог слишком долго упиваться своим горем. Совсем не в духе Эдгара Линтона было бы просить душу Кэтрин преследовать его. Время частично исцелило его скорбь и принесло с собой глубокую печаль о ней, более сладостную, чем обычная радость разделенного чувства. Он вспоминал о жене с пылкой, нежной любовью и с надеждой на встречу в лучшем мире, куда, как он был уверен, отлетел ее дух.

Были у него и земные утешения, земные привязанности. Как я уже рассказывала, первые дни после смерти Кэтрин он как будто бы не замечал оставленную вместо нее на этом свете малютку, но холодность эта растаяла как снег в апреле, и скорее, чем малютка научилась лепетать и уверенно держаться на своих крохотных ножках, она установила над сердцем своего отца полную и абсолютную власть. Малышку назвали Кэтрин, но отец никогда не называл ее полным именем, как никогда не называл он свою жену уменьшительным от Кэтрин – возможно, потому, что так звал ее Хитклиф. Девочка всегда была для нас Кэти, и в этом имени заключалось и отличие ее от матери, и связь между ними. Мне кажется, что в Кэти он больше любил образ покойной жены, чем свое собственное продолжение.

Я часто сравнивала его и Хиндли Эрншо и ломала голову над тем, почему поведение этих двух людей в сходных обстоятельствах разнилось так сильно. Оба они были любящими мужьями, оба были искренне привязаны к своим детям, почему же они не пошли в беде и в радости по одному и тому же пути? Может быть, подумалось мне, Хиндли, хоть и был изначально более упрямой и цельной натурой, проявил в минуту слабости худшие качества? Когда корабль его потерпел крушение, капитан бежал с мостика, а команда подняла мятеж, не оставив судну надежды на спасение. Линтон же показал истинную отвагу, свойственную верным и преданным душам. Он уповал на Господа нашего, и тот послал ему утешение! Один надеялся, другой – отчаялся. Каждый из них выбрал для себя свою ношу и должен был теперь нести ее до конца.

Но вам, верно, наскучили мои пространные рассуждения, мистер Локвуд, да вы и сами можете судить обо всех этих вещах не хуже меня, или вам так кажется, что едино. Конец Эрншо был такой, какой и следовало ожидать: он не задержался на этом свете и менее чем через шесть месяцев последовал за своей сестрой. Мы в «Скворцах» так и не узнали точно, что же непосредственно предшествовало его кончине. Кое-что мне рассказали лишь тогда, когда я пришла на Грозовой Перевал, чтобы помочь подготовить похороны. Моему хозяину о случившемся приехал сообщить мистер Кеннет.

– Ну, Нелли, – молвил доктор, въезжая во двор усадьбы так рано утром, что я сразу же поняла, что нас ждут плохие новости, – теперь наш с тобой черед лить слезы над покойником! Кто, как ты думаешь, оставил нас нынче?

– Кто? – спросила я в тревоге.

– Догадайся! – ответил он, спешившись и наматывая поводья на крюк у двери. – И приготовь уголок передника, чтобы поплакать в него вволю: чую, без этого не обойдется!

– Случайно не мистер Хитклиф? – воскликнула я.

– Как? Стала бы ты лить слезы о нем? – усмехнулся доктор. – Нет, Хитклиф пребывает в полном здравии, сегодня я сподобился увидеться с ним, и этот молодой человек просто источал силу и крепость. Он уже выглядит гораздо бодрее, чем тогда, когда потерял свою лучшую половину.

– Кто же тогда умер, мистер Кеннет? – нетерпеливо спросила я.

– Хиндли Эрншо! Твой старинный друг Хиндли, – ответил доктор, – и мой злоречивый приятель. Впрочем, в последнее время я с ним отношений не поддерживал – он вел себя отвратительно! Ну вот, говорил же я, что без твоих слез нам не обойтись. Но не убивайся так сильно! Он умер так, как жил – пьяным как сапожник. Бедняга! Я ведь тоже жалею о его кончине. Старый друг лучше новых двух, хотя он пускался на дикие выходки, а уж шутки надо мной шутил самые что ни на есть подлые. Ему было-то всего двадцать семь, кажется, столько же, сколько тебе. Если вас с ним сравнивать, то невозможно поверить, что вы родились в один год.

Признаюсь, что удар был для меня тяжелее того, который я испытала в день смерти миссис Линтон. Воспоминания прежних дней нахлынули как река и переполнили мое сердце. Я опустилась на крыльцо, закрыла лицо руками и зарыдала так, как не плачут по самым близким. Я даже позвала другую служанку, чтобы она доложила хозяину о приходе доктора Кеннета. Я не могла не спрашивать себя: «А не умер ли Хиндли Эрншо насильственной смертью?» Этот вопрос не давал мне покоя, что бы я ни делала и чем бы ни занималась, до такой степени, что я решила отпроситься из усадьбы, дабы пойти на Грозовой Перевал и отдать последние почести покойному. Мистер Линтон ни за что не хотел меня отпускать, но я красноречиво описала ему, как Эрншо лежит на ложе смерти, а рядом с ним нет ни одного друга, и добавила, что мой прежний хозяин и молочный брат имеет такие же права на мою службу, как и новый господин. Кроме того, я напомнила ему, что юный Гэртон – племянник его жены и в отсутствии других близких родственников он должен стать ему опекуном. Также прямым долгом и обязанностью моего хозяина является наведение справок о том, кому завещано имение и какие последние распоряжения сделал его шурин относительно своего имущества. Мистер Линтон был не в состоянии тогда заниматься этими делами, однако разрешил мне поговорить со своим поверенным и наконец позволил мне сходить на Грозовой Перевал. Его поверенный также был поверенным Эрншо, я нашла его в деревне и попросила пойти со мной. Законник отказался и посоветовал не связываться с Хитклифом. По его словам, Гэртон, если я уж так хочу знать правду, почти что нищий.

– Отец его оставил после себя одни долги, – сказал он. – Все имение заложено, и единственная возможность для наследника получить хоть что-то – это исторгнуть каплю жалости и снисхождения из сердца кредитора.

Когда я пришла на Перевал, то сразу объяснила, что моя задача – проследить, чтобы все прошло с соблюдением приличий, и Джозеф, который казался глубоко несчастным, заметно приободрился и обрадовался моему присутствию. Мистер Хитклиф заявил, что не видит нужды в моей помощи, однако я могу остаться и заняться устройством похорон, если мне будет угодно.

– По всем правилам, – заметил он, – тело этого болвана стоило бы зарыть на перекрестке дорог без всяких последних почестей. Я оставил его вчера вечером всего на десять минут, и за это время он умудрился запереть обе двери дома от меня и нарочно за ночь упиться до смерти! Мы утром взломали двери, когда услышали, что он хрипит, как лошадь, и нашли его на скамье, лежащим недвижно, как колода. С него можно было сдирать живьем кожу или скальп снимать – он бы не почувствовал. Я послал за Кеннетом, и тот пришел, но уже после того, как этот дурак околел. Он к этому времени был уже холодный и окоченелый, и, как сама понимаешь, хлопотать над ним было уже без надобности!

Старый слуга подтвердил рассказ Хитклифа, но вдобавок пробурчал:

– Лучше б он сам за доктором снарядился, как Бог свят! Уж я бы лучше его за хозяином доглядел… Когда я уходил, господин вроде как умирать не собирался, не было такого…

Я настаивала на приличных похоронах. Мистер Хитклиф в этом со мной согласился и позволил поступать, как я сочту нужным, но наказал помнить, что денежки на них пойдут из его кармана. Он держался в прежней жестокой и бездушной манере, не выказывая ни радости, ни печали. Было в нем только какое-то затаенное удовольствие, как будто от успешного окончания трудной работы. Лишь один раз наблюдала я на его лице нечто вроде торжества – в тот момент, когда гроб выносили из дома. У него хватило лицемерия изобразить скорбь: перед тем как идти с Гэртоном провожать покойного в последний путь, он поставил несчастного ребенка на стол и проговорил с особым смаком: «Ну, мой милый мальчик, теперь ты мой! И мы посмотрим, вырастет ли одно дерево таким же кривым, как другое, если его будет пригибать к земле тот же ветер!» Ничего не подозревавший малыш с восторгом внимал этой речи, играя бакенбардами Хитклифа и гладя того по щеке. Но я сразу разгадала зловещий смысл этих слов и резко заявила:

– Мальчик отправится со мной в усадьбу «Скворцы», сэр. Не ваш он и никогда им не был!

– Это Линтон так сказал? – осведомился Хитклиф.

– Конечно. И он распорядился, чтобы я взяла ребенка с собою, – ответила я.

– Ну хорошо, – промолвил этот негодяй, – сейчас не будем спорить, не время. Однако мне пришло в голову, что нынче, в новых обстоятельствах не грех мне заняться воспитанием молодых. Посему передай своему хозяину, что коль скоро он попытается отобрать у меня вот этого ребенка, я обязательно приведу на Грозовой Перевал своего собственного сына. Не рассчитывайте, что я уступлю Гэртона без борьбы, а уж что касается другого мальчика, то его я потребую к себе всенепременно! Не забудь передать это Линтону слово в слово.