– Посмотрите! – сказал он, вытаскивая из-под одежды пистолет необычного устройства, снабженный обоюдоострым складным ножом, примкнутым к стволу. – Разве это не великий искуситель для отчаянного человека? Я не в силах устоять – каждую ночь поднимаюсь с ним к этой двери и пробую, насколько хорошо она заперта. И если однажды я найду ее открытой – Хитклифу конец! Я убью его, пусть за минуту до этого в голове моей вспыхнут сотни доводов против, – меня словно дьявол подначивает махнуть на них рукой и покончить с врагом. А с дьяволом можно бороться только до известного предела: коль скоро он победит и час пробьет, – все небесное воинство не спасет Хитклифа!

Я внимательно рассматривала пистолет. Меня посетила отвратительная и в то же время необычайно притягательная мысль: какой же властью я будут обладать, если смогу завладеть им! Я взяла пистолет из рук Эрншо и дотронулась до лезвия. Хозяин Грозового Перевала с удивлением следил за выражением, появившимся на краткий миг на моем лице: не ужас то был, а зависть. Он ревниво выхватил у меня пистолет, закрыл нож и вновь спрятал свое оружие под одеждой.

– Можете рассказать ему об этом, мне наплевать! – заявил он. – Предупредите его, оберегайте его, станьте его сторожевой собакой. Вы знаете, в каких мы с ним отношениях, как я вижу. Вы ведь совсем не удивились этой угрозе.

– Что сделал вам Хитклиф? – спросила я. – Чем он вас так оскорбил, чтобы заслужить столь сильную ненависть? Не лучше ли просто закрыть перед ним двери дома?

– Нет, никогда! – воскликнул Эрншо. – Если он решит покинуть меня, он покойник. А коли вы его убедите съехать отсюда, то вы – убийца! Вы считаете, я должен потерять все и не попытаться вернуть свое имущество? Чтобы Гэртон стал нищим? О, проклятье! Я должен, я просто обязан отыграться. А потом я завладею его золотом, кровь его прольется от моей руки, а душа мерзавца отправится прямиком в ад! А уж в аду с его появлением даже чертям станет тошно, провалиться мне на этом месте!

Ты, Эллен, рассказала мне об обычаях и поступках твоего бывшего хозяина, и, видит Бог, он на грани безумия. По крайней мере, вчера вечером он совсем лишился разума. Я трепетала от ужаса в его присутствии, и теперь общество старого грубияна-слуги казалось мне спасением. Мистер Эрншо вновь заходил из угла в угол, а я, открыв щеколду, проскользнула на кухню. Там был Джозеф, он заглядывал в котелок с водой, висевший над огнем. Рядом с ним на скамье стоял деревянный жбан с овсяной крупой. Вода в кастрюле закипала, и Джозеф уже собрался было запустить свою грязную лапу прямо в овсянку. Я поняла, что таким образом он, видимо, собирается приготовить наш ужин. Поскольку я изнемогала от голода, то преисполнилась решимостью сделать этот ужин съедобным и твердо заявила:

– Овсянку сварю я! – С этими словами я забрала жбан у Джозефа и принялась снимать с себя шляпу и амазонку. – Мистер Эрншо, – продолжила я, – велел мне обходиться своими силами, значит, я займусь ужином. Не буду я изображать из себя госпожу, иначе, того гляди, умру с голоду в этом доме.

– Боже праведный, великий и милосердный! – заголосил Джозеф, садясь поудобнее и поправляя свои вязанные в рубчик чулки. – Ну неужто тут кто-то новый появился, кто горазд приказы отдавать? А я только-только к двум хозяевам приладился… А коли еще и хозяйка в доме начнет распоряжаться, мне, горемычному, здесь не место. Придется, как видно, перебираться куда получше, чует мое сердце…

Я не обратила ни малейшего внимания на его сетования и сразу приступила к стряпне, вспоминая с грустью то время, когда она была всего лишь веселой забавой. Я постаралась прогнать эти мысли, но воспоминания о прежнем счастье явились предо мной столь ярко, что унять эту печаль можно было только работой, и вот в кипящую воду полетели новые пригоршни крупы, а поварешка в моих руках завертелась все быстрее и быстрее. Джозеф с все возраставшим неудовольствием следил за моими кулинарными потугами.

– Ой-ой-ой! – заверещал он. – Не будешь ты, Гэртон, кашку кушать сегодня вечером, это как пить дать. В ней комки, что мой кулак. Куды еще сыпете-то? Лучше б вы прямо весь жбан туда вбухали, честное слово. Пенку-то снимите… Вот каша и готова! Хорошо еще, что дно в котелке не вышибли, при вашей-то сноровке…

Честно скажу, каша получилась комковатая и сыроватая, когда ее разлили по четырем мискам. Также на ужин был подан галлонный[21] кувшин парного молока, который принесли из хлева. Гэртон схватил кувшин и принялся жадно и неаккуратно пить прямо из него. Я возмутилась и потребовала, чтобы ему налили его порцию молока в отдельную кружку, заявив, что не удовольствуюсь опивками.

Старый мерзавец счел нужным обидеться на меня за мою разборчивость и принялся разглагольствовать о том, что “малец, видит Бог, ничуть не хуже вашей драгоценной милости” и что “здоров он не в пример тем, кто чересчур много о себе понимают”. Между тем юный негодяй продолжал шумно хлебать, нарочито пуская слюни прямо в кувшин и косясь на меня наглым глазом.

– Я поужинаю в другой комнате, – сказала я. – Где у вас гостиная? Да есть ли она у вас?

– Что гостиная, что гостевая, – нам без разницы, – презрительно сморщился Джозеф, – нет у нас таких комнат в помине и отродясь не было. Коли вам наше общество не нравится, так ступайте в залу к хозяину, а если вам туда идти неохота, так уж будьте любезны посидеть с нами.

– Тогда я пойду наверх, – ответила я, – покажите мне какую-нибудь комнату.

Я поставила свою миску с кашей на поднос и сама пошла принести еще молока. Громко ворча, Джозеф вылез из-за стола и начал подниматься по лестнице впереди меня. Мы оказались на чердаке. Здесь старый слуга принялся открывать двери одну за другой, заглядывая в помещения, мимо которых мы проходили.

– Вот вам комната, – объявил он наконец, распахивая скрипучую неструганую дверь. – Можете тут кашку покушать. Садитесь сюда, на куль зерна, а коли боитесь платьице ваше шелковое испачкать, так расстелите сперва сверху носовой платок.

Комната на деле оказалась чуланом, пропахшим насквозь солодом и зерном. И то и другое наполняло мешки, тесно стоявшие у стен и оставлявшие немного свободного пространства в самой середине.

– Куда вы привели меня? – вскричала я в возмущении. – Спать здесь невозможно. Желаю немедленно увидеть свою спальню.

– Спальню? – издевательски переспросил он. – Вы видели все спальни, какие есть в доме. Вот моя!

Он указал на второй чулан, где мешков было поменьше, пространства у стен побольше, и где стояла широкая, низкая кровать без полога, застеленная в ногах синим покрывалом.

– Ваша спальня меня не интересует! – оборвала его я. – Думаю, мистер Хитклиф не ютится тут, под самой кровлей?

– А, так вам спальня мистера Хитклифа надобна? – воскликнул он, как будто бы только что услышал о нашем браке. – Так бы сразу и сказали! Только, доложу я, вам туда ходу нет. По правде говоря, он во все дни и ночи держит ее на запоре и никого туда не пускает!

– Какой же у вас прекрасный дом, Джозеф, – не удержалась я от иронии, – и населен милыми и учтивыми обитателями! Наверное, все безумие, которое только есть в мире, ударило мне в голову в тот день, когда я связала судьбу с одним из них! Впрочем, сейчас это несущественно – есть же здесь еще комнаты! Устройте меня наконец где-нибудь, чтобы я могла отдохнуть!

Он ничего не ответил на мою просьбу, а только поплелся вниз по деревянным ступенькам и замешкался у входа в помещенье, которое по расставленной в нем мебели и по тому, как неохотно он мне его показал, было самым лучшим в доме. Пол здесь был застелен красивым ковром, – правда, рисунок на нем скрывал слой пыли, – перед камином стоял ветхий резной экран, и еще здесь была кровать с дубовой рамой и малиновым сборчатым пологом модного фасона из дорогой материи. Полог этот знавал лучшие времена, потому что в одном месте его сорвали с колец и он висел фестонами, а с другой стороны металлический стержень, к которому он крепился, был погнут в дугу, так что ткань лежала на полу. Стулья тоже пострадали, и многие из них – серьезно. На деревянных панелях, которыми были обшиты стены, виднелись следы, как будто от ударов топором. Я все еще не решалась войти, чтобы обосноваться здесь, когда мой глупый провожатый пробормотал: “Это хозяйская спальня, ясное дело!” К этому времени ужин мой совсем остыл, аппетит – пропал, а терпение истощилось. Я потребовала, чтобы мне немедленно отвели место, где я могла бы уединиться и отдохнуть.

– Куда это вас свести? К самому черту в пекло? – загнусил старый ханжа. – Господи, спаси и сохрани! Избави нас от лукавого и от надоедливых, обуянных гордынею женщин! Все я вам в доме показал, каждый закоулок, кроме Гэртона комнатки. Сами видите, лечь больше негде…

Его слова привели меня в такое бешенство, что я швырнула на пол поднос со всем его содержимым, а потом уселась на ступени лестницы, закрыла лицо руками и залилась слезами.

– Эй! – воскликнул Джозеф. – Так уж совсем не годится! Вы прямо как наша мисс Кэти, такая же горячая да вспыльчивая! Сейчас хозяин пойдет наверх, увидит разбитую посуду и задаст жару нам всем! А вас, нечестивица, могут и посадить под замок до самого Рождества – и поделом, скажу я вам! Что же это такое – кидать под ноги драгоценные дары Божьи, коли норов решили показать. Но недолго вам тут разбрасываться разрешат – не потерпит Хитклиф такие штучки! И я с ним в этом соглашусь всенепременно.

Не переставая ворчать, он поплелся вниз в свою нору, то есть на кухню, а свечу забрал с собой. Я осталась в темноте. По здравому размышлению я заставила себя признать, что мои глупые поступки до добра не доведут и что мне надо смирить свою гордость и подавить гнев, а также устранить их последствия. В этом деле мне явилась неожиданная помощь в лице бульдожки Зубастого, в котором я узнала сына нашего старого Злыдня. Зубастый появился на свет в “Скворцах” и провел там всю прекрасную пору щенячества, а потом был подарен отцом мистеру Хиндли. Похоже, Зубастый тоже узнал меня: он приветственно лизнул меня в нос, а потом бросился подбирать кашу, пока я ощупью собирала со ступенек битую посуду и пыталась стереть брызги молока с перил собственным носовым платком. Мы едва закончили, когда я услышала поступь Эрншо в коридоре. Мой помощник поджал хвост и прижался к стене, а я укрылась за ближайшей дверью. Попытка Зубастого избежать встречи с хозяином успехом не увенчалась: я поняла это по звуку пинка, грохоту собачьего тела вниз по лестнице и долгому жалобному вою. Мне повезло больше: Хиндли прошел мимо, зашел в свою спальню и затворил дверь. Сразу же после него пришел черед Джозефа и Гэртона, которого старик повел укладывать спать. Оказалось, что я спряталась в комнате Гэртона, и Джозеф, увидев меня, заявил: