– Вообще-то, мадам, – ответила я, – хозяин не знает, что вы на грани безумия, и, конечно же, не боится, что вы заморите себя голодом.

– Ты так думаешь? Тогда скажи ему, что я обязательно это сделаю! Убеди его! Говори от себя, скажи ему, что я действительно умру!

– Вы забыли, миссис Линтон, – напомнила я ей, – что вы с аппетитом поели сегодня вечером, а завтра наверняка почувствуете себя лучше от этого.

– Если бы я только знала, что это его погубит, – прервала она меня, – я бы тут же убила себя! Все эти три долгие и ужасные ночи я не сомкнула глаз. Господь свидетель, как же я страдала! Меня одолевали видения! Представляешь, Нелли, я даже вообразила, что ты меня больше не любишь. Как странно! Мне всегда казалось, что все, кто меня окружают, как бы они ни грызлись и ни ссорились между собой, неизменно любят меня. И все они буквально за несколько часов стали врагами. Я кожей чувствую их ненависть! Как страшно встречать смерть в окружении этих пустых, холодных лиц! Вот Изабелла, я так и вижу, как она с ужасом и отвращением отказывается войти в мою комнату, потому что ей, видите ли, боязно смотреть, как Кэтрин умирает. Вот Эдгар – он торжественно застыл у моего одра и спокойно наблюдает за моей кончиной. А потом благодарит Господа за то, что тот вернул ему мир в доме, и вновь зарывается в свои книги. Вдумайся, Нелли, – в книги! Да какое ему может быть дело до книг, если я умираю!

Она не могла смириться с мыслью, которую я ей внушила, что мистер Линтон бесстрастно взирает на происходящее. Ее горестное недоумение вдруг переросло в настоящее безумие, она заметалась, разорвала зубами подушку, а потом вскочила с кровати вся в лихорадке и закричала, чтобы я открыла окно. В то время была зима, холодный ветер дул с северо-востока, и я, конечно же, начала возражать. Стремительная смена выражений ее лица и перепады ее настроения заставили меня встревожиться не на шутку и вспомнить ее предшествующую болезнь и указания доктора о том, что ей нельзя перечить. Минуту назад она была в страшном гневе, а теперь, опершись на руку и не обращая внимания на мой отказ открыть окно, она, казалось, полностью погрузилась в детскую забаву: принялась вытаскивать перья из сделанных ею дыр в подушке и раскладывать их на кучки. Мысли ее витали где-то далеко.

– Вот индюшачье перо, – бормотала она про себя, – а это – перо дикой утки, а это голубиное перышко. Они кладут в подушку голубиные перья – вот почему я не могу умереть! Не забыть разбросать их по полу, когда я лягу. А вот перо глухаря, а это принадлежало чибису: его бы я узнала из тысячи. Такая красивая птица! Помню, как чибис кружил и кружил над нашими головами посреди вересковой пустоши. Он чувствовал приближение дождя. Это перо подобрали в вереске, птицу никто не подстрелил. Зимой мы увидели его гнездо, а в нем лежали маленькие скелетики. Хитклиф поставил силок над гнездом, и родители побоялись подлететь к птенцам. После этого я взяла с него слово, что он никогда не будет стрелять чибисов, и он его сдержал. О, вот еще их перья! Так значит, он все-таки застрелил моих чибисов, Нелли? Наверное, они красные от крови… хотя бы одно из них? Дай мне посмотреть, Нелли!

– Остановитесь, моя госпожа! Вы ведете себя как ребенок! – прервала я поток ее слов, отнимая у нее подушку и переворачивая ее дырами к матрасу, потому что теперь Кэтрин вынимала из нее перья горстями. – Ложитесь и закройте глаза – у вас самый настоящий бред! Ну и беспорядок вы учинили! Пух кругом так и летает, как снег!

Я принялась подбирать его по всей комнате.

– Ах, Нелли, – продолжала говорить Кэтрин с отрешенным выражением лица, – я вижу тебя старухой, седовласой и сгорбленной. Кровать – пещера фей у подножья Пеннистонских утесов, а ты собираешь волшебные эльфовы стрелы[20], чтобы поразить ими наших телок. Вот я подхожу к тебе, а ты притворяешься, что это всего лишь клочья шерсти. Наверное, я вижу на пятьдесят лет вперед, ведь я знаю – сейчас ты не такая. Я не брежу, ты ошибаешься, иначе бы я на самом деле думала, что ты – старая, сморщенная ведьма и что я… я и вправду нахожусь у Пеннистонских утесов. Нет и нет, я точно знаю: сейчас ночь, на столе горят две свечи. Их свет отражается в дверце черного бельевого шкафа, сверкающей, как агат.

– Черного шкафа? Где же тут черный шкаф, госпожа? – спросила я. – Вы, сдается мне, грезите наяву!

– Да вот же он, стоит у стены, как всегда! – ответила она. – Но он и вправду какой-то странный. Ах, я вижу в дверце чье-то лицо…

– В этой комнате нет никакого шкафа, и никогда не было, – твердо сказала я, садясь рядом с ее кроватью и приподнимая занавесь полога, чтобы лучше видеть Кэтрин.

– Разве ты не видишь лицо? – спросила она, пристально вглядываясь в зеркало.

Я ответила, что я и вправду вижу лицо в зеркале, но не смогла убедить ее, что лицо это – ее собственное. Пришлось встать и занавесить зеркало шалью.

– Там, за занавесом, какое-то существо! – продолжала она, заметно волнуясь и находясь во власти своего бреда. – Смотри, смотри, оно шевелится! Кто это? Только бы оно не вылезло наружу, когда ты уйдешь… Ах, Нелли! Эта комната проклята, она населена призраками! Я боюсь оставаться здесь одна!

Я взяла ее руку в свою и попробовала ее успокоить, потому что по ее телу вновь и вновь пробегала дрожь, и она, как зачарованная, не могла отвести глаз от зеркала.

– Никого тут нет! – настойчиво повторяла я. – Вы видите свое отражение, миссис Линтон. Это вы сами!

– Это я сама? – в ужасе вскричала она. – И часы бьют двенадцать! Значит, это правда! Как это ужасно!

Она вцепилась в простыни и натянула их на голову, чтобы закрыть лицо. Я попыталась пробраться к двери, чтобы позвать ее мужа, но меня остановил пронзительный вопль – шаль упала с рамы зеркала.

– Ну-ну, успокойтесь! Ничего не случилось! – воскликнула я. – Нельзя же быть такой трусихой! Очнитесь, мадам! Это же всего-навсего зеркало. Вы видите в нем себя, и еще видите меня – вот я стою рядом с вами.

В полном смятении она крепко держала меня, но ужас постепенно сходил с ее лица. Вместо смертельной бледности на нем появилась краска стыда.

– О Господи! Мне показалось, что я дома, – вздохнула она. – Я решила, что лежу в своей комнате на Грозовом Перевале. Я еще очень слаба, у меня все в голове мешается, поэтому я и закричала. Ничего не говори, просто останься со мной. Я боюсь спать, меня терзают кошмары.

– Вам нужно хорошенько выспаться, – ответила я, – и, надеюсь, ваши мучения, мадам, заставят вас отказаться от идеи уморить себя голодом.

– Ах, если бы мне очутиться в моей постели в старом доме! – продолжала она с горечью, ломая в отчаянии руки. – И чтобы ветер выл в елях за окном… Дай мне снова его почувствовать. Дай мне снова услышать, как он дует с вересковой пустоши! Дай мне опять вдохнуть его полной грудью хоть один раз!

Чтобы успокоить ее, я на секунду растворила окно. Оттуда так и понесло лютым холодом. Я закрыла окно и вернулась на свое место у постели Кэтрин. Теперь она лежала спокойно, но лицо ее было залито слезами. Полный упадок телесных сил совершенно истощил ее дух. Наша неистовая Кэтрин превратилась в плаксивого ребенка.

– Сколько времени я уже сижу здесь взаперти? – спросила она, словно бы воспрянув.

– Вы заперлись в понедельник, а сейчас вечер четверга, скорее даже утро пятницы, – ответила я.

– Как? Той же недели? – воскликнула она. – Такой короткий срок!

– Достаточный для той, кто питается одной холодной водою и собственной злостью, – заметила я.

– А мне показалось, что часы тянутся бесконечно, – пробормотала она в сомнении. – Должно было пройти гораздо больше времени. Помню, я осталась в гостиной после их ссоры, и Эдгар принялся говорить мне ужасные вещи, а я в отчаянии убежала в свою комнату. Как только я заперла дверь, на меня навалилась тьма и я упала на пол. Там, в гостиной, я не могла объяснить Эдгару, что у меня точно начинается припадок, что я просто-напросто сойду с ума, если он продолжит бросаться своими нелепыми обвинениями! Язык меня не слушался, мысли вихрем проносились в голове, а он, должно быть, и не догадывался, как я страдаю. Мне едва достало сил убежать от него и его голоса. Когда ко мне вернулись зрение и слух, уже светало. И знаешь, Нелли, вот о чем я думала, вот какая картина меня неотвязно преследовала, пока я лежала на полу, головой упершись в ножку стола и вперив взгляд в едва различимый серый квадрат окна: мне показалось, что я снова дома, в своем алькове с дубовыми панелями, и мое сердце терзает какое-то большое горе, которое, проснувшись, я не могу припомнить. Я просто места себе не находила от того, что не помнила, что это было, и – что самое удивительное – семи последних лет моей жизни как будто и не бывало! Они изгладились из моей памяти, стерлись совсем. Вообрази, я снова – маленькая девочка, отца моего только что похоронили, и я несчастна из-за того, что по приказу Хиндли мы разлучены с Хитклифом. Меня в первый раз уложили спать одну в нашей с Хитклифом комнате. Вот я стряхиваю с себя тяжелое забытье, в которое провалилась, проплакав всю ночь, протягиваю руку, чтобы раздвинуть створки алькова…Но вдруг рука моя наталкивается снизу на столешницу! Чувствую ковер под собой, и… и тут память ко мне вернулась полностью, нахлынув в одно мгновенье. Мое прежнее горе потонуло в волнах настоящего отчаянья. Не могу объяснить, почему я чувствовала себя такой несчастной. Наверное, у меня случилось временное помрачение рассудка, потому что никакой причины не было. Но представь себе: я двенадцатилетняя девочка, – и вдруг оторвана от Грозового Перевала, от моей тогдашней жизни, от того, кто был моим миром – от Хитклифа, – и в мгновение ока превращена в миссис Линтон, хозяйку усадьбы «Скворцы», жену другого человека, бедную отверженную изгнанницу, выпавшую из привычного бытия. Вообрази, какая передо мной разверзлась бездна! Ты можешь качать головой сколько хочешь, Нелли, но именно ты помогла ввергнуть меня в нее! Ты должна была поговорить с Эдгаром, должна была убедить его оставить меня! О, я вся горю! Выпусти меня отсюда! Я снова хочу быть вольным ребенком, снова хочу бродить по полям, не зная страха и не ведая обид, а не сходить с ума от беспокойства и досады! Отчего такие перемены во мне? Почему моя кровь мгновенно закипает ядовитым ключом от любого вскользь брошенного слова? Но стоит мне вновь очутиться среди вереска и родных скал – и я стану самой собою! Я верю, я знаю! Отвори же скорее окно, распахни его во всю ширь! Скорее, что ты стоишь?