Алисе не хотелось знать таких деталей, однако теперь она знала и оттого претерпевала лихорадочное биение сердца.

Глупое-глупое сердце!

— На левой ноге морда тигра, — просветил собравшихся Эдвард, неспешно натягивая рубашку. — На ступнях несколько тату-надписей.

— В них есть смысл? — спросил парень из факультета социологии и с сомнением уставился на татуировки, обрамляющие руки Принса.

— Намного больше смысла, приятель, чем в твоём присутствии здесь.

— Зачем так грубо?

— Отвали, — раздражённо отмахнулся Эдвард и повалился на подушки, ощущая дикую усталость. Чёртов алкоголь!

— Как на счёт музыки? — поспешил сбавить поднявшийся градус сомнительной перепалки Генри и достал из чехла гитару.

Принс при виде музыкального инструмента хрипло рассмеялся и взглядом передал другу всё, что он думал о подобном предложении.

Генри и бровью не повёл, протягивая гитару Николасу:

— Давай, новичок, покажи всем класс!

Парень с радостью перенял на себя внимание окружающих, которым уже не терпелось заполнить неестественную тишину дома. Если музыкальная установка подвергала их риску, то от ненавязчивого бренчания струн никто не собирался отказываться.

Алиса в который раз за сегодня подивилась Николасу и его назначению в музыкальном клубе. И в который раз она бросила взгляд на Принса, чьё безразличие к сложившейся ситуации искренне удивляло.

«Почему он забросил музыку?»

Девушка не знала ответа и, скорее всего, уже не узнает. Потому не посчитала нужным зацикливаться на этом вопросе и полностью растворилась в мастерстве Николаса.

Струны гитары и длинные пальцы парня создавали приятную слуху музыку, которая заполонила каждый уголок помещения. Если не брать в расчёт хмельных студентов и тихий смех, то музыке удалось невозможное — поселить уют в образовавшемся кружке из горы подушек.

Красивый мужской голос плавно подстроился под музыку, и Алиса подняла взгляд на Генри.

Он пел на неизвестном ей языке, и пел настолько хорошо, что за считанные секунды заставил всех умолкнуть.

— Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus! — напевал Генри негромким голосом, и вскоре к нему присоединился женский, не менее приятный голос:

— Post jucundam juventutem, post molestam senectutem.

Алиса в заинтересованности посмотрела на Хизер, которой удалось так ловко подхватить мотив неизвестной песни. Как оказалось, песня была неизвестна только новеньким, когда как старшекурсники без запинки, в унисон запели:

— Vivat Academia! Vivant professores!

Алиса улыбнулась, переводя взгляд с одного старшекурсника на другого, и прониклась всеобщей атмосферой покоя и единения. Приобняла за плечи Рози и Марину, сидящих по обе стороны от неё, и тем самым замкнула круг из покачивающихся в такт музыке студентов.

— Vivat membrum quodlibet! Vivant membra quaelibet!

Прикрыла глаза, наслаждаясь атмосферой, и не смела противиться лёгкой улыбке. Она любила звучание гитары.

Эта любовь преследовала её с детства, и если по началу Алиса с сомнением относилась к музыкальному инструменту, который отнимал слишком много свободного времени у друга, то со временем полюбила. Не могла не полюбить инструмент, подаривший ей не одно прекрасное произведение.

И пусть гитара — это всего лишь средство, и заслуга в большей степени принадлежала другу, Алиса не могла и не хотела даже мысленно благодарить его. Принса.

Нет. Нет. Нет.

Девушка распахнула глаза и, пока не успела передумать, осторожно выбралась из кружка. Подруги озадаченно переглянулись, но останавливать не стали и вопросов лишних не задали.

Алиса резко захотелось сделать глоток холодной воды, а после подышать свежим воздухом на берегу реки. Оставалось надеяться, что морозец на улице и прохладный напиток притупят палящую в грудной клетке боль.

Боль из-за воспоминаний.

Воспоминания, которые лелеешь на протяжении многих лет, периодически предаёшься им, смакуешь, и неизбежно чувствуешь боль. На ментальном, на физическом уровне, каждым потаённым уголком души и каждой клеточкой тела чувствуешь боль.

Потому что те далёкие времена — прекрасны. Потому что те времена никогда не повторятся.

Потому что те времена — всего лишь воспоминания.

Спустилась по винтовой лестнице на первый этаж и замерла на последней ступеньке.

На первом этаже отсутствовал свет: только лунное сияние и отражение речной глади освещали небольшое помещение. Однако и этот источник света преломлялся из-за сидящего на табурете, прямо напротив единственного окна, молодого человека.

Алисе потребовалось несколько секунд, чтобы узнать парня по едва сгорбленным плечам, затылку и ногам, вытянутых и расставленных в разные стороны.

Непонимающе посмотрела вверх на лестничный пролёт, будучи уверенной, что Принс остался на втором этаже. Однако глаза не обманывали: он в действительности сидел на табурете, вертя в руках пустую бутылку из-под пива.

— Semper sint in flore!

Всё также доносилось пение ребят, но слишком приглушённо и неестественно. Будто Алиса погрузилась под воду и со дна прислушивалась к гимну студентов.

Она хотела всплыть на поверхность, задышать полной грудью, однако вместо отчаянных попыток оставалась неподвижной.

Смотрела на Принса, и воображение рисовало его лицо: задумчивое и расслабленное. Почему-то ей казалось, что холодные глаза прикрыты, отчего лунный свет переливался на кончиках чёрных, длинных ресниц.

— Гаудеамус, — пробормотал Эдвард, и девушка замерла. — Только Генри мог додуматься исполнить студенческий гимн на латинском языке.

Медленно сглотнув, что прозвучало слишком громко, Алиса преодолела последнюю ступеньку. Чёрт! Половица предательски заскрипела, и, зажмурившись, девушка поспешила к скоплению ящиков с напитками.

Она пришла за водой. Да, ей нужна бутылка воды.

— Ты пялилась на меня, Голден?

Девушка застыла на месте, так и не успев дойти до ящиков. Затылком ощущала пронизывающий взгляд, потому не решилась повернуться и посмотреть на спятившего Принса.

— Прости?

— Ты пялилась на меня.

— Я пришла за бутылкой…

— …и ты пялилась…

— …я не знала, что здесь кто-то есть.

Развязный смех вынудил развернуться и уставиться на молодого человека. Разве возможно смеяться и при этом не улыбаться? Разве возможно, чтобы глаза оставались такими холодными и безразличными?

Эдвард с громким треском опустил бутылку на пол:

— Ты стояла на лестнице, смотрела на меня и надрачивала.

— Ты-ы… — Алиса в ужасе отшатнулась назад, чуть не споткнувшись об ящики. — Ты в своём уме? Сумасшедший!

— Извращенка!

Алиса стремительным шагом направилась к лестнице, желая слиться с толпой и более не задерживаться в обществе потерявшего рассудок кретина.

— Я даже в темноте вижу, как ты покраснела. Твои панталоны уже намокли?

Девушка резко затормозила и не выдержала — громко выплюнула:

— Неужели у тебя не хватает мозгов, чтобы не развивать эту тему?

— Ну, тебе же не хватило мозгов, чтобы не палиться.

— Что ты несёшь? — вскричала Алиса и в ужасе от отчаяния, проскользнувшего в голосе, прикрыла пальцами губы. — Да мне от одной мысли…претит!

Парень резко развернулся на табурете и с такой же быстротой оказался на ногах. Его пошатнуло в сторону, но сохранить равновесие удалось. Он изрядно постарался, чтобы двинуться в сторону испуганной Голден.

Её глаза буквально искрились, будто вместо глазных яблок тлели угли.

— Неужели? — склонил голову на бок и с показанным равнодушием оглядел девушку с головы до ног. Особое внимание уделил ногам, которые сейчас не казались столь идеальными. И сама девушка не казалась красавицей, которую восхвалял Дилан.

Эдвард с наслаждением отметил, что перед ним стояло соломенное чучело. Всё тоже чучело. Разъярённое чучело.

— Ты пьян, — отчеканила Голден и выставила руки перед собой, надеясь, что этот жест остановит парня. — Не приближайся ко мне.

— А то что? Не выдержишь и набросишься на меня? — рассмеялся Эдвард и прищурился. — Оу-у, это пугает больше, чем низкие баллы в рейтинге.

И он остановился.

Самое время для девушки выдохнуть и опустить руки, пальцы которых так позорно дрожали, однако она не могла заставить себя оторвать глаз от ядовитого выражения лица Принса.

Он её ненавидел.

Ненависть ощущалась кожей: разъедала её, подобно серной кислоте. Но и Алиса не оставалась в долгу, всё больше и больше погрязнув в презрении к этой развязной ухмылке, холодным, зелёным глазам и едва заметному наклону головы.

— Какая же я дура… — обречённо пробормотала девушка и покачала головой, чем заставила Эдвард в удивлении откликнуться:

— До чего же точное наблюдение…

— …я несколько дней мучилась от угрызения совести! Я винила себя за то, что тогда сказала про твоего…

— Заткнись!

— … отца, — закончила девушка и не дрогнула даже тогда, когда Эдвард разрушил её личные границы одним стремительным шагом. — Сейчас мне не жаль!

— Ни слова о моём отце.

Алиса опустила глаза, не желая так близко видеть молодого человека, и ощутила, как болезненно обида рвалась наружу.

— Мистер Принс в гробу переворачивается от того, каким мудаком вырос его сын.

Толчок в грудь должен стать неожиданностью, но был слишком знаком девушке. Эдвард уже проделывал этот трюк прежде, несколько дней назад, и морально Алиса была готова к такой реакции.

Предплечье с не меньшей силой, чем тогда на лестничной площадке, вдавило в девичьи ключицы. Алиса ударилась спиной о поручни лестницы и зажмурилась отчасти из-за боли, отчасти из-за нежелания видеть в нескольких сантиметрах от своего лица лицо парня.