— Не сразу, — честно выдала я свое предположение.

— Ага. Пока рос, прям решил по-жесткому: не нужен оказался — так и гори оно огнем. Уже когда в ментовке работал, все же не сдержался.

— И?

— Да нормально у нее все. Новая семья, детей… сестры у меня две. Завуч в престижной гимназии. Жизнь состоялась.

— Простил?

— Выражаясь по-твоему — забил. Я ее-то и помнил едва, но то, что помнил, было хорошим. Как по волосам гладила. На ранки дула и что-то нежное приговаривала. Как обнимала. Ну и все на этом. Я ведь давно не ребенок был, взрослый мужчина, чего же детские обидки в себе вынашивать?

У меня аж горло драло от вечной необходимости высказаться, не считаясь ни с чем. Забил он, как же. Это потому что забил, уход чертовой сучки жены его так нокаутировал? Херня! Мамаша гризли ножом в сердце саданула, а стерва продажная второй раз провернула подобное, типа контрольный в голову. Вот только… Как так выходило, что меня всю аж бомбит, а он говорит об этом спокойно. Просто показывает мне всю правду о себе, а не давит на жалость, не устраивает трагедии, не корчит из себя побитого жизнью страдальца или конченого засранца, стремящегося доказать на каждом шагу, что мир — говно, а все люди — мрази. Ага, я ведь эгоистичное до мозга костей существо, зацикленное исключительно на собственной персоне, так что да, как обычно, в первую очередь о себе любимой. А я любимая почему-то вдруг себе показалась мелочной, истеричной и безосновательно стервозной вечной обиженкой на весь свет на фоне этого его… блин, я даже определения подобрать сразу не могу… умиротворения? Да нет, наверное, это как-то по-другому называется. В любом случае я не знаю, как быть такой. Яр ведь как камень. Валун такой огромный, основательный. Не в смысле каменюка бесчувственная. А в том, что вот встал и стоит на двух ногах, и ничем его не сдвинешь. А я… Меня мотыляет постоянно. Все время что-то бесит. По большей части все. И вот даже сейчас меня подбешивает это его «я всем простил». Это несправедливо, ясно?

— Взрослый мужчина — это то, что мне надо в данный момент, — фыркнула я, сворачивая все дурацкие размышления на тему аналогий между нами. Сосредоточимся лучше на различиях. Особенно на одном конкретном, что упирается мне в живот и так и напрашивается на незамедлительное использование по прямому назначению.

Вывернулась из-под удерживающей мою голову на месте лапищи и, нарочно сильно извиваясь, поднялась выше, уперлась локтями, расположив наши лица напротив. Прихватила зубами его нижнюю губу, чуть потянула, глядя Яру в глаза. Глубоко посаженные, зеленые, загорающиеся ответной похотью мгновенно, без промедлений. И это хорошо. Похоть — это то, что я прекрасно знаю. Это для меня просто и понятно, она честнее всего. А все остальное…

— Рокс, — хрипло выдохнул гризли, как только я отпустила его губу, и заграбастал волосы на моем затылке, принуждая к полноценному поцелую. Именно так. К полноценному. С ним все почему-то такое. Вот только я та, кто обязательно все испортит, разрушит, изгадит.

Я проскользнула руками между нами, стремясь добраться до его члена, но Яр поймал мою руку, остановил на полпути, заработав мое недовольное ворчание и новый укус.

— Гадость ты моя кусачая, — пробормотал он, резко сел, поднимая и меня, и сдернул мою футболку разом с лифчиком. Что-то подозрительно треснуло. Таким темпом я скоро не только без обуви, но и без белья останусь.

— Должен будешь! — буркнула между короткими требовательными поцелуями, постаравшись залезть опять в его штаны.

Но была снова остановлена, и зарычала уже всерьез.

— Какого хрена?

Черт, мне нравится хватать его за член. Нравится гонять туда-сюда тонкую кожу по горячей пульсирующей живой стали ствола. Я тащусь от того, насколько он отзывчив на каждое мое провокационное движение. Кайфую от того, насколько там массивный, от того что могу нащупать все эти толстые вены, подразнить пальцами, накрыть ладонью блестящую протекшей смазкой, вздувшуюся в нетерпении головку. Сжать ее, предвкушая, как она станет протискиваться в меня, и от этого мышцы внутри зайдутся в тягучих жадных спазмах, добавляя удовольствия всему.

— Не торопись, — велел Яр мне в губы и как-то моментально и необычайно ловко перевернулся на нашем нешироком лежбище, подминая под себя.

— А чего ждать? — Я заерзала под ним, потянула спортивки с его задницы, намекая, что и ниже пояса на нас до фига лишнего.

— Тихо, я сказал! — строго прикрикнул гризли, изловил мои неугомонные конечности и вытянул в струну под собой, как делал уже однажды.

От этого положения и воспоминания о том его неспешном, но охрененно прочувствованном мною проникновении возбуждение прямо за горло меня взяло, лишая воздуха, а с ним и способности четко соображать.

— Гризли, ну давай же! — обхватила я его бедра ногами, потираясь о его стояк, насколько это было возможно под его обездвиживающей тяжестью.

Но хрен он меня послушал. Поймал свободной рукой за подбородок и взялся снова целовать. Неторопливо, откровенно смакуя, но при этом глубоко, давая вздохнуть обоим, только когда совсем уж звенеть начинало в башке. Спускался на шею и грудь, вылизывал, прикусывал, играл языком с сосками. Сосал их с силой, оглаживал языком, бормоча, что они у меня как конфетки. Утыкался лицом между сисек, терся об кожу, как кот, царапая щетиной, возвращался к губам, снова зацеловывал до звона и полной пустоты в голове. Я сначала требовала, потом ругалась матом, провоцируя, проклиная все эти слюнявые лобызания бесполезные, силясь взбрыкивать под ним и выдрать запястья из захвата. Я хотела, чтобы он меня трахнул. Отодрал. Вы*бал, что ту течную кошку. Дошла в какой-то момент до состояния горящего гудящим белым пламенем бешенства и такого же по силе возбуждения. В голове будто что-то взорвалось, и вдруг все стало по-другому. Гризли утянул-таки меня в свое коварное пространство наслаждения нежностью. Ну и пусть. Здесь в этой чертовой избушке в лесу нет никого, кроме нас. Нет реального мира с его дерьмом. Здесь я могу побыть иной.

Глава 26

Слов не знаю описать, что за кайф я словил, поняв, что моя погремушка сдалась. Это был какой-то оргазм, но только не для тела. Не только для него. Внутри все распирало, фонтанами забило, искрами перед глазами рассыпалось, когда ее вдруг перестало скручивать и колбасить от моей нежности. В один миг все, как выстрел, прямо в мою гудящую от вожделения башку. Только билась, рвалась, сопротивляясь, отвергая, закрываясь. Требовала трахнуть. И тут раз — и поплыла вся, раскрылась навстречу. Волшебное превращение из куска льда в мягкое теплое обволакивающее масло. Даже голос поменялся, сломался, как та преграда между нами, за которую она упорно сражалась. Запричитала, завсхлипывала. Тающая, податливая, теплой патокой по мне потекла. И от такого я совсем умом тронулся. Целовал с ног до головы, сдирая тряпки. Вылизывал, как чокнутая мама-кошка котенка, каждый изгиб. Всю на вкус испробовал: губы, шею, ключицы торчащие, соски отвердевшие, живот вздрагивающий. Уткнулся в жар между ног, исцеловал там, терся мордой наглой небритой, весь ее запахом пропитался, улетая от криков и дрожи. Перевернул на живот и снова обласкал всю-всю: позвонки выступающие губами перебрал, ягодицы, плечи, затылок — ничего не пропустил. Подминал ее под себя и трахал-трахал-трахал. То на колени ставил, заставляя покорно спину прогибать, то снова под собой вытягивал. Переворачивал, ноги на плечи закидывал, упивался взглядом ее потерянным, дорожками слез по щекам, криками, уже сиплыми от изнеможения. И даже когда кончил, еще не мог остановиться. Всего дергало, перед глазами была муть, сердце где-то в глотке колошматило, а бедра все равно работали как заведенные, пока не накрыло окончательным экстазом, как тяжеленным одеялом, роняя на Рокс. А она обняла руками и ногами, уткнулась мне в шею, ловя воздух между всхлипами.

Мокрые оба, пьяные, одуревшие. Так и не отлипли друг от друга. Руки покоя не знали у обоих. Все гладили, трогали, ласкали. Губы от поцелуев потрескались. Ели наскоро разогретое голышом из одной банки, одной ложкой, погремушка у меня на коленях. Кормила меня, а я ее сиськи без остановки щупал, лапал, куда только доставал. Уняться не мог. Она в туалет — я следом. Смеялась, ругалась, а сама-то ничем не лучше. Я дров порубить для бани — смыть хоть с себя пот, пару раз топором махнул — Роксана к спине притерлась, обняла, ладонями от груди до члена прошлась — и все… Опомнились только у стены, опять оба потные и трясущиеся в оргазме. А уж что в бане творили… В дом к утру приползли, вырубило, только головой коснулся подушки, умостив погремушку сверху и укрыв нас.

— Яр! — хриплый голос Роксаны просочился в мой сон, и первым делом я стиснул ее ягодицы, располагая на себе так, чтобы воткнуть поудобнее. — Бля, проснись же ты, медведина озабоченная!

— М? — Я потерся лицом о ее подбородок, прицеливаясь поцеловать, не открывая глаз.

— Не слышишь меня, что ли?

— Хочешь сзади?

— Придурок, да очнись же ты! Сюда едет кто-то. Я машину слышу.

Теперь и я услышал. И судя по звуку, двигалась в нашу сторону совсем не одна машина. Быстрее, чем я рассчитывал. Все же надо было вчера собраться с погремушкой в поселок за обувью и заодно позвонить этому ее недодругу неугомонному. Но после «да в п*зду эту обувь пока» от Роксаны я последние мозги порастерял. Но чего уж теперь, не жалеть же об этом. Ни об одной минуте с ней.

— Одевайся, — скомандовал я Роксане, быстро поднявшись и натянув штаны.

Уже подошел к двери, когда в нее замолотили. Похоже, прикладами. Так и есть. Стоило открыть, и омоновец в бронежилете и камуфляже направил на меня ствол.

— Камнев, на выход с поднятыми руками! Быстро!

— Эй, какого хера тут происходит! — рванулась вперед погремушка, успевшая только натянуть мою футболку.