Хотя мсье де Сегиран ни за что бы не согласился принять какое бы то ни было участие в этой сладострастной суете и искренне осуждал чувственную и распутную жизнь, которую вел как бешеный этот Ла Пэжоди, он все же не без грусти оглядывался на свое собственное существование. Оно представало перед ним во всем своем мрачном одиночестве и унылой праздности. Он вспоминал свои долгие дни в Кармейране, в тиши кабинета, свои прогулки в саду, свои остановки перед тумбой солнечных часов и тревогу пустых ночей. И добро бы у него еще было, как у мсье де Ла Пэжоди, какое-нибудь занятие, вроде игры на флейте! Это было, впрочем, единственное развлечение, в котором он завидовал мсье де Ла Пэжоди, ибо развлекаться с женщиной казалось ему особенно преступным, даже с одной единственной и в состоянии брака. Поэтому он отклонил предложения, сделанные ему в этом смысле его матерью, равно как не пожелал обратить внимания на некоторые взгляды, брошенные ему мадам де Листома, по менее законным побуждениям.

А между тем разве не делает их таковыми потребность тела? Его собственное, он не мог не сознаться, начинало упрямиться и бунтовать против навязанного ему столь длительного воздержания. Не говорится разве, однако, будто отсутствие упражнения притупляет чувства? Мсье де Сегиран убеждался в ложности этой аксиомы. Быть может, в этом следовало винить не столько его самого, сколько те примеры, которыми он был окружен, и те речи, которые он слышал не только из смелых уст мсье де Ла Пэжоди, но даже из уст родной матери. Рассказы об интригах и любовных похождениях, которые она любила слушать и повторять, окружали бедного Сегирана сладострастной атмосферой, отнюдь не помогавшей ему забыть, что, быть может, среди всех знакомых ему мужчин и женщин он один пребывает в целомудрии, для какового создан не более чем остальные.

Это ему стало ясно, когда однажды, придя в турвовский дом к мсье де Ла Пэжоди, он застал его шалящим с одной из горничных. При виде мсье де Сегирана эта девица вскрикнула, но, пока она опускала юбку, взоры мсье де Сегирана успели упасть на некое место, на котором они были бы рады остановиться подольше. Мсье де Ла Пэжоди сделал вид, что не заметил, как его гость покраснел и смутился, но на следующий день сообщил о своем наблюдении мадам де Сегиран. Та высказалась в том смысле, что только удачная и скорая женитьба может рассеять меланхолический и скучающий вид бедного мсье де Сегирана, не вяжущийся ни с его возрастом, ни с его личным достоинством, хотя он по-прежнему ничего не желает об этом слышать. Но ему все-таки необходимо прибегнуть к этой мере, если и не для удовлетворения чувств, то хотя бы для продолжения рода раз он не мог этого добиться от милейшей Маргариты д'Эскандо.

Однако мсье де Сегиран, несмотря на неоднократные попытки, делавшиеся его матерью за то время, что он у нее жил, по-прежнему упорствовал в своем вдовстве, с чем строго согласовалось и его поведение. Мсье де Сегиран разглядывал женщин ровно настолько, чтобы уметь их отличать одну от другой, и ни разу не позволил себе ни с одной из них хоть сколько-нибудь двусмысленных речей. Поэтому он был крайне удручен случаем с горничной и чувствовал себя виноватым,, как если бы он нарушил обет. С этого дня он стал вести себя еще более сдержанно. Он старался иметь дело преимущественно с пожилыми людьми, а то и вовсе избегал общества. Нередко вместо того, чтобы сойти в залу, где мадам де Сегиран слушала флейту мсье де Ла Пэжоди или его городскую хронику, он оставался сидеть у себя в комнате, ничего не делая или читая романы, что почти одно и то же. Таким-то образом он и напал на некое сочинение, где герои, после тысячи невероятных приключений, сходились в очарованном саду и проводили время, изображая в письменном виде приятные и лестные портреты друг друга. Мсье де Сегиран, от нечего делать, начал придумывать такие же и в том же духе. Первым образцом, пришедшим ему на ум, была, разумеется, его покойная жена. Она рисовалась ему такой благородной и такой нежной, что сначала он не находил слов; но, попытавшись несколько раз, он написал небольшой отрывок, которым остался скорее доволен и где покойная мадам де Сегиран была представлена во всей своей добродетели и красоте.

И вот мсье де Сегиран решил, что он нашел то развлечение, которое ему было нужно, и стал предаваться ему предметом неисчерпаемым, и он возвращался к нему порядок и отчетливость. Его дорогая Маргарита казалась ему предметом неисчерпаемым, и он возвращался к нему предпочтительно перед всеми остальными, принимаясь за него всякий раз по-новому и не замечая, что покойная мадам де Сегиран мало-помалу превращается под его пером в особу, которой при жизни она никогда не была, К воспоминанию, которое он хранил о своей супруге, мсье де Сегиран добавлял кое-какие черты, которые незаметно преображали ее в упоительно неузнаваемое создание, украшенное прелестями и телесными чарами, безусловно, никогда не принадлежавшими этой превосходнейшей и достойнейшей даме.

Так могло бы продолжаться еще долгое время, если бы мсье де Сегиран не вздумал, в один прекрасный день, перечесть испещренные им листки. Открытие, которое они ему готовили, привело его в совершенное изумление. Он описал не свою жену, а другую женщину. Мсье де Сегиран был ошеломлен. Он оказался игралищем плотского демона, принявшего невинный супружеский образ для того, чтобы проснуться в нем, ибо из этой дьявольской пачкотни возникало не спокойное и покорное лицо Маргариты д'Эскандо, а скорее манящая и похотливая улыбка горничной мсье де Турва, которая его дразнила своими юбками, задранными дерзкой и непристойной рукой мсье де Ла Пэжоди…

III

Такая ретивость собственного воображения очень огорчила мсье де Сегирана и стала для него предметом довольно беспокойных размышлений. Они привели к тому, что своему помрачению он усмотрел двойную причину, которая до известной степени таковое извиняла. И действительно, наши тайные мысли зависят не от нас самих, а возникают под влиянием внешних обстоятельств. В этой зависимости не волен и самый порядочный человек. У духа, равно как у тела, бывают свои причуды, и мы являемся не столько их господами, сколько свидетелями. Разве, например, не достоверно, что времена года, в своем разнообразии, влияют на наше поведение и что мы поступаем различно, смотря по тому, тепло или холодно, ясно или пасмурно, тяжел или легок воздух? Разве не общепризнанная истина, что осень располагает к меланхолии, а весна порождает веселость, что зимняя стужа сворачивает нас в клубок, а летний жар распахивает и зовет к наслаждению? Когда воздух зноен, мы себя чувствуем как бы нагими в своем платье, и эта наша нагота вызывает в нас мысль о чужой наготе. Отсюда рождаются малопристойные образы, и один-то из них и смутил мсье де Сегирана. Виновата была в этом сильная жара, нависшая над городом Эксом, который пылал на солнце всеми своими порыжелыми камнями. Действительно, стояла середина августа, который в этом году выдался исключительно знойным, Даже ночи не приносили облегчения дневной духоте, а послеполуденные часы были почти нестерпимы. Мостовые, крыши и стены дышали раскаленным пылом. Собаки обжигали себе лапы, ступая по земле, огонь которой чувствовался сквозь кожу подошв. Атланты у подъездов, казалось, обливались потом под тяжестью карнизов, а в просторном нижнем зале сегирановского дома, славившемся, однако, своей прохладой, притирания стекали со щек, так что лицо старой мадам де Сегиран походило на старинную живопись, пострадавшую от времени, в то время как неутомимый мсье де Ла Пэжоди, развалившись в кресле и не унывая ни перед чем, продолжал перебирать четки своих любовных историй, осушая большие стаканы воды с лимонным соком и обмахиваясь веером.

В такой же мере, как жаркой погоде, мсье де Сегиран приписывал воспаленным речам мсье де Ла Пэжоди резвые шалости своего воображения и позывы своих чувств. За то время, что он жил в Эксе, он ни о чем другом не слышал, как только о любви. Любовь, любовные интриги, хитрости и забавы были предметом всех бесед. Только и было речи, что об альковных проделках, о поцелуях, объятиях, о данных и нарушенных обещаниях, о связях и размолвках, о нежностях и коварствах, и неумолимый мсье де Ла Пэжоди вел изо дня в день эту любовную хронику, поясняя ее с чертовским воодушевлением и разбирая в самых скользких ее подробностях, нередко с бесстыдной откровенностью. А из этих рассказов возникало множество соблазнительных образов, заводивших вокруг бедного мсье де Сегирана свой лихорадочный хоровод и отплясывавших у него в голове сумасшедшие сарабанды. Нельзя было вдыхать безнаказанно такой нечистый воздух без того, чтобы его незримый яд не проник вам в жилы, и не этим ли тлетворным миазмам мсье де Сегиран был обязан плотскими парами, в которых его мыслям рисовались непристойные фигуры, толпившиеся там помимо его воли и чью сладострастную пагубу он ясно сознавал?

Эти размышления, неоднократно повторенные, побудили, наконец, мсье де Сегирана, в один прекрасный день заявить матери, что он уезжает к себе в Кармейран. Старая мадам де Сегиран сперва было воспротивилась такому решению и не хотела отпускать сына. Она принялась жаловаться, что он оставляет ее одну, забывая при этом, что она лишь редкие минуты виделась с ним наедине, ибо у нее почти во всякое время дня собиралось многолюдное общество, либо для игры, либо для беседы. К тому же он очень неудачно выбрал время для отъезда. Как он может так ее обречь одиноким материнским тревогам? Разве он не знает, что от кавалера де Моморона нет вестей? Разве не ходит слух, что «Отважная», галера его брата, потеряв своего мателота, отстала от эскадры и опасаются, не потопил ли ее какой-нибудь варварийский пират? Быть может, в эту самую минуту Моморон на дне моря со всей своей шиурмой; если только в плену у неверных он не сидит, в свою очередь, на веслах, под флагом Полумесяца, и его не хлещут по спине теми же бычьими жилами, которыми аргузины и комиты так щедро потчевали его каторжан. И потом, что скажут Эскандо, когда узнают, что Моморон погубил вместе с собой молодого и блестящего Паламеда? Подымется отчаянный крик, и мсье де Сегирану следовало бы быть тут, чтобы на него ответить. Наконец, разве теперь время ее покидать, тем более что у него опять приличный вид, он, по-видимому, уже переболел своим вдовством и следовало бы серьезно заняться подыскиванием новой мадам де Сегиран, которая помогла бы ему продлить древнюю честь их рода? Как ни горячилась старая мадам де Сегиран, призывая на подмогу своего маленького Ла Пэжоди, мсье де Сегиран не пожелал отказаться от своего намерения, и его пришлось отпустить, тем более что пришли успокоительные вести относительно судьбы кавалера де Моморона, благополучно настигшего свою эскадру. Когда это сделалось известно, мсье де Сегиран не стал более медлить с отъездом. В одно прекрасное утро за ним явилась карета, доставившая было его в Экс, и напрасно атланты у подъезда делали вид, будто хотят удержать своими могучими руками упрямого путешественника, который, усевшись на подушки, облегченно вздохнул, когда завертелись колеса. Так как день был знойным никто не выходил на порог посмотреть на проезжающего, хотя ему и показалось, что в особняке Листома приподнялся уголок оконной занавески, посылая ему иронический привет, а на балконе турвовского дома он как будто узнал хорошенькую горничную маркиза, которая стояла, облокотившись на перила. Но мсье де Сериган опустил глаза и поднял их, только выехав за город. К его нетерпению вернуться домой и снова увидеть свой опустевший замок, свой безлюдный сад, свои бассейны, свои солнечные часы, вздымающие на каменой тумбе острое крылышко стрелки, присоединялось желание быть ближе к воспоминанию о покойной жене, в местах, где они вместе жили. Ее тень не могла не встретить радостно приход безутешного супруга, который возвращался к ней, не отдав своего сердца никакой иной привязанности. С мыслью о столь почтенной верности и предвкушая меланхолическую радость, смешанную с некоторым чувством гордости, мсье де Сегиран взошел по ступеням, ведшим в его покои. В них ничто не изменилось за время его отсутствия. На столе все еще лежала раскрытая книга, которую он читал в тот день, когда письмо матери вызвало его в Экс. Со стены ему улыбался из рамы портрет его дорогой Маргариты д'Эскандо. Как непохожа она была на тех дам, которых он встречал в городе и о подвигах которых ему рассказывал мсье де Ла Пэжоди! Небо даровало ему в ее лице несравненную супругу, и провидение поразило его жесточайшей утратой, похитив у него эту бесподобную спутницу, которая ему оставила, увы, лишь память о себе ибо ей не удалось продолжиться в потомстве, носящем их подобие! Но эту память мсье де Сегиран чтил в достаточной мере для того, чтобы устранить из мыслей греховные образы, которые туда вторглись. И теперь, вернувшись в Кармейран, под эгиду своей дорогой Маргариты, он мог уже не бояться потаенного вызова своих чувств.