– Так вот почему Алисе дали имя тети. – Пирс не говорил ей ни о том, как зовут его мать, ни о том, что та умерла прямо перед их встречей. Все это казалось странным – Лора ведь думала, что они ничего не скрывают друг от друга. Как мало же она знала его.

– Да. Так вот, кузен поправился и спустя два дня должен был вернуться в Испанию следующим военным транспортом. Но он сообщил мне, что найдет какую-нибудь отговорку и задержится на некоторое время.

– Почему? – выдохнула Лора, хотя отлично знала причину такой задержки.

– Кузен связался с какой-то ветреной девицей и захотел остаться с ней. Я напомнил ему, что по условиям завещания отца он не имеет права жениться без согласия опекуна, пока ему не исполнится двадцать один год, что должно было случиться через полтора месяца. Я не дал ему своего согласия. Кузен заявил, что в таком случае у него снова начнется жар, после чего придется пропустить транспортное судно.

– Эта девица оказалась столь незавидной невестой? – спросила Лора. Благодаря какому-то чуду ей удалось подавить дрожь в голосе.

– Нет. – Эйвери снова пожал плечом. – Нет сомнений, она была из хорошей семьи и с приличным приданым. Однако она была слишком молода, да и он тоже. К тому же оба знали друг друга всего несколько недель.

«Пять недель. Четыре недели как любовники, и этого времени оказалось достаточно, чтобы сделать ребенка».

– Пирс ужасно волновался, твердил, что проболеет шесть лет, если понадобится. А полтора месяца, оставшиеся до совершеннолетия, для него сущий пустяк.

– Но он все же вернулся на службу.

Лора вцепилась в спинку ближайшего стула. Пирс уехал, оставив лишь короткую записку: «Я должен отправиться в Испанию. Сейчас мы не можем пожениться. Жди меня. Не знаю, сколько времени пройдет…» В то утро Лора сидела держа эту записку в руке. В то утро она поняла, что означает прекращение месячных, которые наступали с точностью часового механизма. Она забеременела, а любовник бросил ее.

– Кузен был романтиком. Наивным и бестолковым романтиком, – с горечью сказал Эйвери. – Он разбил сердце матери, поступив на военную службу, он принес присягу, а вообразив, будто влюбился, решил нарушить ее. Кузен соврал, чтобы остаться в Англии, притворился больным, тогда как его товарищи вернулись на поле боя. Я говорил ему, что поступать так бесчестно, что присяга офицера стоит выше любовной интрижки с девушкой, которая вполне может подождать его. А если не сможет, тогда ей не суждено стать женой солдата. Я спросил его, – твердым голосом продолжил Эйвери, – не отговорка ли все это и не испугался ли он вернуться в армию.

Лора села, ноги уже не держали ее.

– Вы назвали его трусом?

– Да, косвенно.

– Значит, он вернулся в Испанию, бросив девушку, и почти сразу же погиб?

– Да. – Это резкое слово прозвучало в теплом воздухе, пропитанном ароматами сада, точно выстрел.

Лоре однажды уже приходилось испытать горечь разочарования. Тогда она чуть не лишилась сознания. Она чувствовала себя опустошенной, но сейчас ей было еще хуже. Лора смотрела на Эйвери. Тот отвернулся от нее. Что это было? Исповедь? Но он говорил сердито, будто Пирс сам был виноват в своей гибели.

Шпага Пирса висела совсем близко, надо было только руку протянуть. Лора живо, будто во сне, представила, как она хватает шпагу и протыкает широкую спину Эйвери. Она слышала неприятный звук, точно шпага задела кость и твердую мышцу. Лоре казалось, будто кровь течет по ее рукам. Она тряхнула головой и поморгала: шпага висела на прежнем месте. У Лоры громко стучало сердце. Когда она заговорила, казалось, будто ее голос звучит издалека. У Лоры возникло ощущение, что она вот-вот упадет в обморок.

– Вы не жалеете об этом?

– Речь идет о чести. Поэтому я должен был рассказать об этом.

– И вы не побеспокоились о девушке, которую он любил?

– Нет.

«Я спала с мужчиной, которого любила. Потому что мы любили друг друга. Я вела себя глупо, неосторожно, но разве после этого я стала никчемной женщиной? Похоже, в глазах Эйвери Фолконера я казалась именно такой. Лицемер, – подумала она. – Я была… я думала, что ты мне нравишься». Теперь Лора знала, что была права с самого начала. Эйвери был высокомерен, бессердечен, мнителен и совершенно несправедлив.

Раздался тонкий серебристый бой часов.

– Боже мой, уже так поздно, – произнесла Лора и осторожно встала, боясь, как бы ноги не подвели ее. – Мне пора идти… надо купить кое-что в городке. Я ведь обещала Меб, – добавила она.

Эйвери не успел обернуться, как Лора уже взялась за ручку двери и вышла, не давая ему возможности сказать что-либо.

– Кэролайн…

– Завтра, – ответила Лора, оглянувшись через плечо. – Правда, мне пора идти.


Эйвери расстроил ее. Сначала он воспользовался слабостью, чтобы поцеловать ее, а потом завел речь о службе в армии и смерти. Эйвери смотрел в сад, но Кэролайн не было видно. Значит, она ушла с другой стороны дома и направилась по дорожке к городку. Завтра он извинится. А теперь взять себя в руки, ведь скоро вернется Алиса.

«Вы не жалеете об этом?» – спросила его Кэролайн. Сожаление вряд ли подходящее слово, скорее надо было говорить о страшном гневе. Черт подери, Эйвери постоянно погружался в болото угрызений совести всякий раз, когда приходил в эту комнату за какой-нибудь книгой. Он мог бы спрятать портрет и шпагу на чердаке, но это стало бы проявлением слабости. Этот дом принадлежал Пирсу, а его мать пожелала бы, чтобы эти вещи оставались здесь. Алиса должна вырасти, зная, как… выглядел ее «дядя», и слышать рассказы о его доблести.

Он подвел Пирса, когда не отговорил того от приобретения офицерского патента и когда не смог втолковать молодому человеку, в чем заключается его долг. Эйвери нашел книгу, которую искал, но не отнес ее в свой кабинет, а намеренно уселся за стол, чтобы проверить нужную ссылку. Если бы Эйвери уступил, позволив Пирсу остаться и жениться на Лоре Кэмпион, после возвращения в Испанию он все равно мог бы погибнуть в очередной стычке. Кузен мог бы утонуть вместе с морским транспортом. Он мог бы подхватить лихорадку и умереть.

Кузен был бы связан по рукам и ногам с девицей, которая перешла все дозволенные границы ради смазливого юноши в пурпурном мундире. А затем этой девице не хватило смелости вести себя так, как подобает жене офицера. Эйвери прочел несколько перепачканных кровью слов, оставшихся от письма, которое Пирс хранил в нагрудном кармане, когда погиб. В письме не было ничего, кроме гнева и раздражения. Однако кузен хранил его у своего сердца. Наверное, это письмо было последним, что он читал. Ни один солдат не заслуживал, чтобы подобные слова звучали в его ушах во время боя и гибели. «Трус… измена… не хочется… забеременела… виноват… Лора».

Таким именем называли не так уж много юных барышень, а еще меньше было тех, кто покидал общество из-за семейных невзгод и уединялся в отдаленном имении. Эйвери решил найти Лору, твердя себе, что Пирс пожелал бы этого, подгоняемый горем и недовольством судьбой и самим собой. Когда же Эйвери узнал, где Лора обитает, местные жители сообщили, что ей не здоровится и имеются опасения, будто она заболела чахоткой. Этого оказалось достаточно, чтобы Эйвери отказался от встречи с ней.

Эйвери пришлось вернуться к своим обязанностям за рубежом. Так что он выжидал удобного случая, считал дни по календарю, платил опытному агенту, чтобы тот следил за Лорой Кэмпион, сообщал о ее действиях, перехватывал письма, прежде чем те доходили до места назначения. Он узнал, что эта девушка отправила своего ребенка куда-то очень далеко. После этого все было просто. Эйвери выждал некоторое время, взял отпуск на несколько недель, после чего вернулся в Вену, но уже вместе с Алисой.

Агент получил хорошее вознаграждение за умелые действия и отчеты о Лоре Кэмпион, которые он регулярно присылал. Девушка вернулась в лондонское общество, но не с разбитым сердцем, не испытывая стыда за то, что отдала кому-то своего ребенка. Конечно, она была вынуждена пойти на подобный шаг, ни одна леди в ее положении не смогла бы сохранить лицо, если бы все узнали, что она родила ребенка вне брака. Ее репутация погибла бы и тогда, если бы она оставила ребенка при себе.

Но она ведь могла пристроить ребенка поближе к себе, найти достойную семью, куда наведывалась бы, не вызывая подозрений, и следила бы за тем, как растет ее дочь. А она отправила ребенка в другой конец страны, в далекое имение, обрекая его на трудную жизнь в семье фермера. Это говорило лишь о желании избавиться от досадного бремени.

Лембтон писал, что ее зовут Грешной Девственницей. Она самая распущенная из всех дебютанток, сорит деньгами. Говорят, она оставляет после себя разбитые сердца, точно глиняную посуду. Компаньонки покачивают головой, матроны возмущены, светские хроники любят ее, а мужчины бегают за ней. Клубные книги ставок пестреют ее именем, однако никто не смог потребовать свою ставку, ибо она, похоже, всегда умела вовремя остановиться. Настоящая кокетка…

Эйвери мог бы придумать и другие слова для описания леди Лоры Кэмпион. Его больше не мучили угрызения совести за то, что он забрал ребенка. Если бы она горевала по Пирсу, если бы вела незаметную, достойную жизнь и после траура вышла замуж за порядочного человека, тогда Эйвери испытал бы страшные угрызения совести за то, что сделал.

Однако Алиса не заслуживала матери, которую не тревожила смерть возлюбленного и потеря собственного ребенка. Он сделает все, чтобы Алиса не узнала, кто была ее мать. Рано или поздно Эйвери придется сочинить какую-нибудь сказку для девочки, придумать безупречную мать и правдоподобную или романтичную причину, по которой он не смог жениться на ней.

Скоро он будет в Лондоне, где встретит ее, эту ведьму, так вскружившую Пирсу голову, что тот забыл о чести и долге, эту леди с сердцем распутницы, отправившей подальше своего ребенка, чтобы погрязнуть в удовольствиях и разбивать сердца, как она поступила и с его кузеном.