Все время со страхом наблюдала за ними, все время ждала, когда же это проявится. И ты все это время молчала, хотя сама слышала, как отец сказал мне, что он душевнобольной Элизабет недовольно сморщила нос. Не желала она слышать про Марка и Мелиссу.

— Ты и представления не имеешь, что это такое! А теперь оказывается, что мне совершенно не о чем было беспокоиться.

— Конечно, нет! С какой стати? Ты-то здесь при чем? Это вовсе не твои проблемы.

Изабель изумленно смотрела на мать.

— Что… Мама, что ты такое говоришь?

В этот момент Элизабет Уинтер выложила главную новость. Она заговорила тоном мягкого укора, слегка улыбаясь:

— Пора тебе прекратить меня так называть. Я тебе не мама. А мой муж не был тебе отцом. — Она обернулась к Кристиан:

— Тебе тоже.

Где-то вдали заплакал ребенок. Он хныкал от усталости, возвращаясь домой с пляжа с полным ведерком ракушек и водорослей. Лаяла собака, кричали чайки, по радио неподалеку Синди Лопер нашептывала о том, как девушкам хочется удовольствий. Они ничего этого не слышали. Для них время остановилось.

Кровь отхлынула от лица Изабель. Она не отрываясь смотрела на Элизабет, непроизвольно подняв руки, словно намереваясь встряхнуть мать, заставить ее отказаться от своих слов. Потом руки ее медленно опустились. Кристиан, раскинувшись на траве, не спускала с матери изумленных, чуть прищуренных глаз. Арран переводила глаза с одной сестры на другую. Потом на мать, которая наконец-то выглядела удовлетворенной.

Звенящая тишина стояла в воздухе.

Изабель пронзительно вскрикнула:

— Как же это?! Я ничего не понимаю.

— Я тебе не верю, — прошептала вслед за ней Кристиан.

— Мама, — произнесла Арран, — расскажи нам все по порядку.

Все трое застыли на месте, не сводя глаз с Элизабет.

Впервые в жизни Элизабет оказалась в центре внимания, и ей это, похоже, очень нравилось.

— Расскажи нам все с самого начала, мама, — повторила Арран.

Однако Элизабет не торопилась. Как всегда, очередная ее история сосредоточилась на Джордже, и новые откровения причудливым образом переплетались с предыдущими.

— Джордж всегда был слишком чувствительным, слишком ранимым. Он не переносил ужасов войны. Он обладал натурой художника… поэта. Хотел видеть жизнь прекрасной, всегда. Когда пришел призыв в армию, у него внутри что-то сорвалось. Так мне говорили… Он никого не узнавал, ни меня, ни родителей. Не помнил, кто он такой, не мог самостоятельно одеться. Просто сидел на кровати и плакал… плакал… Мочился под себя. Стал беспомощным, как ребенок.

Глаза Элизабет сверкнули торжеством.

— Но я его не бросила. Я была рядом весь тот год, что он пролежал в больнице. И потом оставалась с ним.

Он так во мне нуждался. Кроме меня, он ни с кем не мог разговаривать. А мне рассказывал все. Без меня ему бы не выжить. Родители Марджи запретили ей с ним встречаться — они его стыдились. Потом его наконец освободили от военной службы, и мы поженились. Я увезла его.

Заботилась о нем, хотела сделать его счастливым. Мы всегда были с ним вдвоем, и больше никто мне не был нужен. Никакого ребенка я не хотела. Джордж был моим ребенком.

Глаза ее затуманились болью.

— Но он хотел детей. Хотел иметь семью… хотя и не мог. Видите ли… он не мог… не способен…

Элизабет залилась румянцем.

— Для меня это не имело значения. Я его любила.

Секс для меня никогда не имел значения…. И тогда я… в общем… у меня еще сохранились старые связи с агентствами, занимавшимися усыновлением детей. Возможностей было сколько угодно. Так много детей рождалось во время войны. Чтобы сделать Джорджу приятное, я удочерила двух девочек.

С торжествующим видом она обернулась к Изабель.

— Твой отец был немецким военнопленным. После войны он остался в Англии работником на ферме. Твоя мать — горничная из Ирландии. — Она перевела взгляд на Кристиан. — А твоя мать — лондонская потаскушка.

Она говорила, что твой отец — официант из Италии.

— А я? — тихо спросила Арран.

— Ты…

Элизабет остановилась на дочери долгим взглядом.

Глаза ее потемнели при воспоминании о давнем предательстве.

— Твой отец так радовался своей новой семье… двум хорошеньким девочкам. Одна даже оказалась похожа на него. В общем, он успокоился, расслабился и в течение нескольких недель даже спал со мной.

С востока, из черноты, донеслись первые раскаты грома.

Арран перевела дыхание.

— Значит, меня не удочерили?

— Тебя — нет. И после того как ты родилась, он всегда любил тебя больше, чем меня. Что бы я для него ни делала, какие бы жертвы ни приносила… Я всегда защищала его от мира… от позора. Никто ведь даже не догадывался ни о чем.

Элизабет оглядела всех троих по очереди. Они стояли словно загипнотизированные.

— Вон какие, гладкие. И какие дружные.

Голос ее поднялся до крика.

— Всегда вместе, голова к голове. Всегда что-то замышляли, строили какие-то планы. Заботились друг о дружке… такие близкие… сестрички! — Она расхохоталась. — А ведь вы даже не родня друг другу. Ни одна из вас!

Они не сестры… Они никому не принадлежат в этом мире…

Глава 3

Лудо Корей упрямо карабкался из темноты к свету. Он взбирался наверх с упорством первобытного существа, рожденного в море и выбиравшегося на сушу миллиарды лет назад. Тьма постепенно рассеивалась, свет приближался. Однако вместе с этим Лудо начал ощущать боль, и она все усиливалась, разрасталась, пульсировала во всем теле. Он почувствовал, что больше не может выносить эту боль, и с облегчением ушел от нее, провалился обратно во тьму.

Через некоторое время он снова стал выбираться на свет. На этот раз добрался почти до самой поверхности.

Вспомнил о боли, инстинктивно потянулся к Кристиан.

Она здесь, она избавит его от этой нестерпимой муки.

Еще усилие, и он оказался еще ближе к поверхности.

В мозгу промелькнули неясные образы, но он их пока не мог узнать. Не понимал, откуда они появились — из его памяти, из реальности или из кошмаров. Он даже не знал, какова его собственная роль в том, что происходит, — наблюдателя или участника событий. Он видел себя на быстроходном судне с длинным сверкающим корпусом.

Стояла ночь. Он вел корабль по штормовому морю, вокруг вздымались волны, и он ощущал безудержный страх.

Он чувствовал этот страх, словно кислый привкус во рту.

Потом в глаза ударил слепящий сноп света. Мимо промчался другой корабль. Его корпус мелькнул высоко над головой Лудо. Темным силуэтом выделялась фигура человека с комически воздетыми вверх руками (его собственная или чья-то еще?). Через несколько секунд странная фигура исчезла.

Что-то стучало об пол его рубки. Пистолет… Тот человек обронил свой пистолет. Этот стук оказался первым реальным звуком, который распознал Лудо. Однако в следующий момент он в растерянности зажмурил глаза.

Корабль куда-то исчез. Теперь он лежал в комнате с приглушенным желтоватым освещением. Из тумана вырисовалась фигура человека в белом, толкавшего к нему металлическую тележку.

В этот момент его внезапно пронзила острая боль. Он выкрикнул имя Кристиан, понимая в то же время, что не произнес ни звука. Фигура в белом подплыла ближе. Огромные глаза смотрели на Лудо. Казалось, все лицо состояло из одних глаз. Боль чудесным образом исчезла, и Лудо с облегчением провалился в беспамятство.

Наконец он пришел в себя. Рядом сидел какой-то человек и пристально наблюдал за ним. Лудо знал этого человека, однако никак не мог припомнить его имя. Но где же Кристиан? Лудо почувствовал острое разочарование. Разве она не знает, что он здесь, что она нужна ему?

Почему же ее нет с ним?

Увидя, что Лудо пришел в сознание, Жозе Эстевес улыбнулся:

— Добро пожаловать обратно на этот свет.

Лудо смотрел на него, не веря своим глазам. Облизал пересохшие губы. Эстевес подал ему бутылку с водой и соломинку:

— Пей пока понемножку.

Лудо с трудом заговорил едва слышным хриплым голосом:

— Где я?

— Больница округа Дэйд, Майами. Тебя здорово ранили, но ты выберешься.

Лудо не мог повернуть голову, и глаза болели, но все же он рассмотрел нагромождение склянок, пробирок, трубок, колбочек и разных инструментов. Впереди какой-то огромный белый кокон простирался чуть ли не в бесконечность.

Эстевес снова заговорил, на этот раз как бы обвиняя Луд о.

— Если бы ты вовремя убрался с дороги, на верхний мостик, тебя бы не задело, когда подошел катер таможенников.

Лудо прикрыл глаза. Он и не знал, что можно чувствовать такое изнеможение.

— Но ты совершил настоящее чудо, — с энтузиазмом продолжал Эстевес. — Ты привел корабль в гавань, по такой погоде! Сохранил всю тысячу килограммов!

Больше тонны кокаина… Неудивительно, что Эстевес так счастлив. Что касается самого Лудо, то ему абсолютно все равно. Ему нужна только Кристиан.

Он почувствовал, что возвращается боль.

Эстевес заметил крупные капли пота на побелевшем лице Лудо. Поднялся, подошел к двери, кивнул охранникам и позвал сестру.

— Где Крис? — спросил Лудо.

Она так нужна ему… И в этот момент он вспомнил.

О Господи, Крис ждет ребенка! Как она была прекрасна в тот момент, когда сказала ему об этом. Как горда и счастлива, как уверена в том, что и он тоже обрадуется.

Но он в тот момент видел лишь еще одного маленького Лудовико Гименеса, голодного, избитого, в синяках и ссадинах, роющегося среди отбросов в поисках пищи. Он все-таки принял последнее предложение Эстевеса, в отместку ей. А потом она уехала.

Вошла медсестра, молодая, хорошенькая. Из-под белой шапочки выбивались завитки черных волос. Карие глаза смотрели ласково и дружелюбно. На белой с голубым карточке, приколотой на груди к халату, значилось имя — Розалия Кастилло. Она подошла к нему, поправила трубки, подсоединенные к его телу.