Эта перспектива его совсем не радовала. Да, ему нравилось в Нью-Йорке, однако Калифорнию он полюбил гораздо больше. Ему нравились эти просторы, цветы, яркое солнце, а теперь еще и новый друг Марк.

Марку Брайан тоже понравился. И не только потому, что у него не было других приятелей. Во-первых, Брайан всегда держался независимо и прекрасно владел собой, во-вторых, внешне он как две капли воды был похож на самого Марка, и это рождало в Марке чувство принадлежности к одному и тому же племени. В-третьих, день рождения Брайана приходился на Рождество, и Марк ему по этому поводу очень сочувствовал. Сострадание оказалось для него новым и очень приятным чувством. Марк ощущал себя добрым и великодушным, и от этого проникался еще большим теплом по отношению к Брайану.

У них оказалось много общего. Например, оба мечтали научиться играть на пианино, и у обоих ничего не получилось. Правда, по разным причинам.

— Мама мне не разрешает, — пожаловался Брайан, — потому что папа играет на пианино. Она не позволяет мне делать ничего такого, что делает папа.

— Но это же глупо.

— Конечно, глупо, потому что я все равно на него похож. Бабушка… ей уже восемьдесят лет, и она немного того, — он постучал себя пальцем по лбу, — так вот, она часто принимает меня за отца.

— У меня дома есть большой «Стейнвей». В прошлом году я брал уроки.

Но теперь Марку больше не хотелось садиться за рояль. Мама, как всегда, все испортила. Чуть ли не в тот же момент, как он заявил, что хотел бы играть на пианино, в гостиной появился «Стейнвей» и мама немедленно организовала занятия с одним из лучших преподавателей музыки в Калифорнии.

Непонятно почему, но его это больше не привлекало.

Вся радость исчезла. У него обнаружили хороший слух и хорошие руки, однако, словно наперекор самому себе, он оказался нерадивым учеником, вялым и равнодушным.

Через несколько недель он перестал даже прикасаться к великолепному роялю со сверкающим корпусом из красного дерева, гладкими, как шелк, клавишами из слоновой кости и богатым, сочным звучанием. Ему на это все вдруг стало, наплевать.

— Не буду заниматься, и все!

Марк сам не понимал, почему это произошло. Точно так же случилось с шотландскими пони, которых ему подарили на день рождения, когда ему исполнилось четыре года. Перед этим он как-то сказал маме, что хорошо бы иметь пони, и она молниеносно исполнила его желание. То же самое произошло с собакой. Ему так хотелось собаку… Мама сказала: смотри, что тебе принесли добрые феи. Марк увидел щенка, самого красивого на свете. Он вприпрыжку бежал к нему через весь холл, стуча когтями по мраморному полу. Но это оказалось совсем не то, о чем мечтал Марк. Ему хотелось настоящую собаку, а не это комнатное украшение. Собаку, пахнущую псиной, может быть, немного грязную, может быть, даже с блохами, одним словом, настоящую собаку. В ярости и отчаянии он расплакался. Мама смотрела на него в ужасе и не могла понять, что же ему надо. Не хочет эту собаку — хорошо. Пусть только скажет, какую он хочет, и она тут же ему достанет.

Мама так старалась ему угодить… Может быть, слишком старалась. Марк пытался отогнать эту внезапно пришедшую в голову «взрослую» мысль. Мама слишком старалась и этим отнимала у него всю радость. Марк не понимал, в чем дело, раздражался, капризничал, и Мелисса начинала плакать вслед за ним. А мама смотрела на них испуганными глазами и тоже ничего не понимала.

И вот теперь Брайан жалуется, что хочет играть на пианино, а мама не разрешает. Марк внезапно почувствовал огромное удовлетворение оттого, что может противостоять запрету матери, пусть даже и не своей собственной.

— Приходи ко мне после школы и играй, сколько хочешь. Я тебе покажу ноты и все свои учебники.

Брайану очень понравилось бывать в доме у Марка.

Он полюбил его «Стейнвей», и даже Мелисса ему понравилась.

Этого Марк не мог понять.

— Да она же круглая дура.

— Совсем она не дура.

Мелисса влюбилась бы в него без памяти, не будь он на полгода моложе ее. Но и теперь она повсюду ходила за ним по пятам и всячески пыталась произвести на него впечатление. Втайне Брайана это умиляло. Он всю жизнь чувствовал себя одиноким, и ему страшно хотелось иметь брата или сестру. Несколько лет назад он спросил маму об этом, и она ответила: «Только через мой труп».

Теперь он воображал, будто Марк — его брат, а Мелисса — сестра. Ему совсем не хотелось возвращаться в Нью-Йорк.

Придя к ним в дом в третий раз, он познакомился с мамой Марка и Мелиссы, знаменитой кинозвездой Изабель Уинн.

Они с Марком сидели за роялем. Брайан старательно разучивал менуэт из «Маленького музыкального альбома» Анны Магдалены Бах. Изабель подъехала к парадному входу и, не убирая машину, побежала в дом. Она очень торопилась — у нее было всего полчаса на то, чтобы переодеться и ехать в студию на фотосъемки для рекламы. Неожиданно она услышала неуверенные звуки рояля из гостиной. Осторожно открыла дверь и увидела за роялем точную копию своего сына. Две копии. Две одинаковые головы с густыми черными кудряшками, две пары золотисто-карих глаз с тяжелыми сонными веками, одинаковой формы губы.

На какую-то долю секунды она не поверила своим глазам. Она что-то пила за ленчем. Но ведь не настолько же…

Мальчики подняли головы.

— Привет, ма.

— Привет, ребята.

— Это мой школьный товарищ.

— Очень приятно.

Изабель вздохнула с облегчением. Слава Богу! Какой красивый мальчик… И какое удивительное сходство с Марком!

Она одарила его улыбкой.

— Как тебя зовут, дорогой?

Мальчик вежливо встал.

— Брайан Уиттэкер. У вас прекрасный рояль, миссис Уинн.

Оставшуюся часть дня Изабель прожила как в тумане. Чувства, которые она считала давно похороненными, вновь вырвались наружу. Она, конечно, знала о том, что у Дэвиса и Стюарт есть сын. Он родился через семь месяцев после того, как они поженились. Изабель восприняла это как пощечину. Она не могла избавиться от, мысли о том, что Дэвис занимался любовью со Стюарт в тот же день, что и с ней. Всеми силами она старалась прогнать эти мысли, однако перед глазами все время вставали образы Дэвиса и Стюарт, занимающихся любовью.

В памяти вновь возникла кошмарная сцена свадебного вечера с такой ясностью, словно это происходило вчера.

Стюарт, эта стерва, с видом кошки, только что проглотившей канарейку, держащая Дэвиса под руку, уже беременная Брайаном… Холл Дженнингс со своей напыщенной речью…

Если верить слухам, их брак распался уже в первый; год после свадьбы. И теперь они наконец разводятся. Эта мысль не давала Изабель покоя. Что, если сейчас, через столько лет, пойти к Дэвису и сказать… Что сказать?

Она принялась рисовать себе воображаемую встречу.

Вот она с жизнерадостным видом входит в его кабинет, садится напротив на вращающийся стул, соблазнительно кладет ногу на ногу и одаривает его своей улыбкой в миллион долларов.

— Привет, Дэвис! Сколько лет, сколько зим. Как приятно снова увидеть тебя. Угадай, что я хочу тебе сказать. Ты ведь знаешь моих близнецов, Марка и Мелиссу?

Ну так вот…

Дэвис слушает не перебивая, холодный и сдержанный. Только он один умеет так держаться.

— Очень интересно. Подумать только, какая ирония судьбы.

А может быть, он скажет что-нибудь совсем другое, например:

— Если ты насчет денег, обратись к моему адвокату.

Конечно, я буду щедр, насколько это возможно в данных обстоятельствах.

Изабель договорилась пообедать вместе с Рефуджио Рамиресом. Время от времени она разыскивала его, потому что он был единственным человеком, который ее понимал, и, кроме того, единственным, с кем она могла поговорить о Дэвисе. Бывали дни, когда ей отчаянно хотелось услышать имя Дэвиса, произносимое вслух кем-нибудь другим, пусть даже и с нелестными эпитетами.

Они сидели в мексиканском ресторанчике, где, по словам Рамиреса, готовили лучшие национальные блюда. Рамирес страшно растолстел. Сейчас он аккуратно разрезал рыбу на тонкие кусочки, обмакнул в масляный чесночный соус, завернул в маисовую лепешку и со вздохом наслаждения отправил в рот.

— Я не видел этого пижона уже несколько месяцев.

Изабель знала, что Дэвис живет один и трудится, как робот, по шестнадцать часов в сутки. По вечерам возвращается в одиночестве к себе в отель, где он снял номер, расставшись со Стюарт. Он снискал себе репутацию одного из самых удачливых и богатейших агентов Голливуда, Славится тем, что умеет заключать самые крутые сделки.

— Ты же помнишь, ему всегда это нравилось. Сам процесс. Помнишь, как он радовался, когда удавалось выжать чуть побольше в пользу клиента. Он смотрел на это как на занимательную игру и был отличным игроком.

Теперь… теперь он еще больше преуспел в этой игре, но она его больше не увлекает. Для него это уже не игра. Его теперь ничто не радует. Эта тугозадая шлюха, на которой он женился, все из него выжала. А теперь затеяла бракоразводный процесс и хочет наложить лапу на все его имущество. Так что, если он вырвется от нее в чем есть, может считать, что ему повезло.

Изабель слушала болтовню Рамиреса, смотрела на его рот, набитый рыбой с маисовыми лепешками, и умирала от желания вскочить с места, помчаться к Дэвису в отель, в его объятия… сделать так, чтобы ему снова стало хорошо.

— Дружить с ним теперь не очень-то легко, — пожаловался Рамирес, вытирая рот салфеткой. — Я-то еще держусь, но я, пожалуй, единственный, кто у него остался. Не знаю, сколько еще выдержу. Этому пижону, похоже, на все наплевать.

Изабель осталась сидеть на месте. Дэвису она не нужна. Он ее не захочет, даже если она расскажет ему о близнецах. Ему наплевать… С какой стати он вдруг проникнется к ним любовью, через столько лет? Ведь он с самого начала даже не пытался выяснить, не его ли это дети.

Поздно ночью Изабель расхаживала по своей огромной спальне со стаканом в руках, не в состоянии заснуть, не в силах успокоиться. Потом все-таки легла в постель и долго без всяких мыслей смотрела на игру тени и света на потолке. Наконец забылась тяжелым сном.