Она бросила на него взгляд из уголков своих чуть раскосых миндалевидных глаз, но никакой другой поддержки с ее стороны не последовало.

— Я тоже буду скучать о вас, Поль. И обо многих других, если уж на то пошло. Ну так как насчет того, чтобы отвезти меня домой? А то там по мне соскучатся раньше времени, и придется выдумывать кучу объяснений.

Совершенно выбитый из колеи Поль завел машину и, не говоря ни слова, поехал дальше. Когда ярко-синий „додж“ проезжал по главной улице Брайтстоуна, ни Поль, ни Алли не заметили, как в окне городской библиотеки мелькнуло бледное лицо Джоан, полускрытое грудой тяжелых томов истории города, которые она штудировала, готовясь к столетнему юбилею; как Мик Форд, пропускающий с ленцой свою послеполуденную стопочку в городском пабе, удовлетворенно крякнул, получив информацию, неотложность которой, по его мнению, давала ему возможность напроситься к Джиму Калдеру на ужин.


Это поистине была ночь любви, ночь чувственного пиршества и невероятной страсти. А он не чувствовал себя насытившимся, не устал от тела, лежавшего рядом на широченной гостеприимной кровати, утомление как будто не коснулось его. Он снова хотел ее, был во всеоружии. Ну не чудо ли, думал он, чувствуя, как твердеет в нежной, но настойчивой ладони. И она его хотела. Боже, вообразить трудно, как она его хотела Ее ненасытность, ее желание, ее любовь ни на шаг не отставали от него, отвечая на каждое его движение, и ей невозможно отказать. Это чудо, невероятное чудо, думал он.

Она нежно провела рукой по его волосам, погладила висок, твердый подбородок, теплую ямочку на шее. Прикоснувшись к плечу, она стала водить ладонью кругами по мускулам предплечья, по груди; движения были медленными, успокаивающими и возбуждающими одновременно. В плотной тьме он чувствовал себя слепым, беспомощным ребенком, но тело его откликалось на ее призыв как тело мужчины. Она склонилась над ним, осыпая его лицо шквалом поцелуев, а рука ее совершала свои круговые движения все ниже и ниже, гладила твердый плотный живот и гладкие сочленения бедер. Стоны и ликующий смех одновременно вырывались из его груди; сдерживаясь как мог, он всем телом отдался этим утонченным ласкам, предоставив себя на волю ее мастерству и точности движений.

Наконец, убедившись, что желанный момент наступил, она откинулась назад, оседлала его простертое тело и обхватила его бедрами. С безошибочной уверенностью она вобрала его, затем медленно, расчетливо опустилась и приникла к нему, смеясь низким горловым смехом. В ответ он издал крик радости, ощущение было невероятно — ничего подобного он в жизни не испытывал, даже в мечтах.

Тьма, тьма, полная тьма… маленькие ладони вновь гладили его грудь, большие и указательные пальцы нежно сжимали его соски, посылая одну чувственную волну за другой, отчего сотрясалось все его тело. Он чувствовал, как растет волна наслаждения, выходя за пределы возможного управления. Вытянув руки, он нашел ее груди в восторге извечного узнавания и в то же время потрясающей новизны — маленькие округлые соски, изящные и крепкие, как весенние бутоны, они были лишены привычной тяжести и полноты. В изумлении он исследовал шелковистую кожу, мягкий венчик, душистый, маленький бутон соска, распускающийся под его пальцами. Она вновь издала низкий горловой клекот, звук этот не был ему известен.

Темно… так темно… если б он мог увидеть…

Скачка набирала дикую скорость, он уже не мог сдерживаться. Крепко обхватив ее, он полуподнялся на постели и перевернул ее на спину, несмотря на сопротивление. С неистовой жадностью он проник в нее и, смеясь, крича и задыхаясь, взорвался ликующим извержением. И в этот миг взошло солнце, и комната начала светлеть. Взглянув вниз, он увидел тонкое, золотисто-коричневое тело и спутанную массу белокурых волос. Дрожа, он отвел их в сторону: глаза его смотрели не на Клер, а на незнакомку.


Внезапно Роберт проснулся: весь в холодном поту. Ему стоило немалых усилий не закричать. Что это было? Сексуальные фантазии, близость с незнакомкой, прекрасной незнакомкой! Он попытался успокоиться, остановить бешеное биение сердца и нервную дрожь.

Одно по крайней мере ясно: наступил рассвет. Один за другим длинные янтарные персты света проникали в спальню, пока наконец вся комната не озарилась золотом. Роберт попытался сориентироваться. Подле него высился холм — это, несомненно, Клер, темные локоны разметались по простыне, тело свернулось калачиком, словно пушистый зверек в норке, Как это могло случиться, что он изменил ей, пусть и в кошмаре?

И все же… и все же… Разве это был кошмар? Он не мог припомнить в сне ничего ужасающего, пугающего или хотя бы враждебного. Не было и того безошибочного признака, отличающего кошмары, — он знал, знал еще до того, как задал себе этот вопрос, что на протяжении всего сна ни разу не хотел проснуться…

Передернувшись, он попытался взять себя в руки. Какой сегодня день? Вторник? Вторник всегда ознаменовывал начало „серьезной работы“ после полуотдыха, который он позволял себе в понедельник. После того первого — и, увы! последнего — потрясающего дня на пляже с Полем, Джоан и Клер Роберт сознательно пытался следовать уроку, который извлек тогда, а именно: никогда впредь не погружаться в работу, забыв о законных требованиях организма. Спортивные развлечения необходимы для здоровья. Он взял в привычку при любой возможности совершать долгие одинокие прогулки каждый понедельник, когда ему удавалось малость сэкономить время.

Но второй день недели он встречал во всеоружии, готовый к новым подвигам, и в немалой степени благодаря краткой передышке. Эту неделю он рассчитывал посвятить составлению планов и организационным вопросам в связи с брайтстоунским Столетием. В городе уже начинали поговаривать о юбилее. Однако на самом деле ничего еще не было сделано, и Роберт знал, что ему придется с головой уйти в подготовку праздника, чтобы освободиться от неясного, но все сильнее дающего о себе знать чувства вины, которое теперь охватывало его при одном упоминании о близящемся событии.

Он сообщил о своих намерениях Клер, и она с готовностью согласилась к утру подготовить ему материалы. Клер! Сердце его вновь сжалось от боли, которую он испытал до этого — как мог он предать ее, пусть мысленно?

Как, как, как? — безжалостно вопрошал он свою совесть. Как и почему? Разумеется, это был только сон. Но он-то знал, что сны это вестники наших подавленных желаний. Ему приснилась девушка? Какая девушка? Он не знает никаких девушек!

Кроме одной. Могла ли это быть девушка из кафе, Алли Калдер? Да нет, конечно, нет! Он так о ней не думал — в этом плане. Его ум пытался ускользнуть, уклониться от ответа. Юная девушка, такая юная — да к тому же одна из его прихожанок, даже если бы он не был женат, — и священник…

Он слишком много о ней думал, вот в чем дело. Перегруженный работой, перенапрягшийся, да еще смерть Джорджа и дела на шахте — вот он и позволил ей угнездиться в его сознании. Ясно, больше этого не будет! Сон — это предостережение, безусловно, предостережение, что в его сознании, пока что в сознании, не все обстоит благополучно. Он не вправе позволять этой девушке занимать непропорционально большое место в его мыслях, его жизни, его суждениях, ставя под угрозу его самообладание, его достоинство и даже приличие, наконец. Он больше ее не увидит — не будет ее искать — он будет избегать любой встречи с нею. Само собой разумеется, ее тут винить не за что. Да он и не считал, что сам совершил что-то дурное. Но ответственный человек — а человек, служащий Богу тем более — обязан заботиться о ближних и о себе. Надо быть осторожным — очень осторожным.

Встав с постели в свете начинающегося дня, он бодро сбегал под душ; решимость его с каждым мгновением укреплялась. Наскоро позавтракав, он некоторое время провел за составлением предварительного плана праздника Столетия и затем забежал в церковь. Там, после длительной молитвы он изложил Создателю все, что его смущало, и страстно пытался очистить ум и сердце от мрачной тени, набежавшей столь неожиданно в ночной тиши.

Наконец покой вернулся к нему. Он поднялся с колен обновленный и освеженный, а главное — с твердым убеждением в правильности принятого решения всячески избегать девушки, покончить с искушением — если это было искушение — раз и навсегда. Чувство ясности, бодрости и силы вернулось к нему окончательно, и он обратился, радуясь, к проблемам дня насущного. Вернувшись домой он взял письма со старинного дубового стола, что стоял подле входной двери, и направился к кабинету.

— Клер! — позвал он по дороге. — Клер! Ты готова? Я прямо сейчас приступаю к работе.

Он остановился в холле.

— Я здесь, — отозвалась Клер из столовой.

Роберт открыл дверь и вошел в комнату. Клер стояла около обеденного стола красного дерева, который буквально ломился от тяжести наваленных на него старинных томов по истории края, книг, писем, бумаг — все в связи с празднованием Столетия. На губах ее играла детская озорная улыбка, и весь вид говорил о том, что она приготовила какой-то восхитительный сюрприз.

— Роберт, — заговорила она, насмешливо глядя на него. — Видишь ли, я поняла, что в одиночку нам с работой явно не справиться. Это меня, разумеется, беспокоило. Мы бы подвели кучу людей, понадеявшихся на нас. И я обратилась к Полю, мол, так и так, нет ли у него какой идеи. И у него на уме оказалось кое-что — вернее, кое-кто — да, кое-кто — и я уверена, что идея тебе понравится. Он подыскал нам помощника. Лишнюю пару рук. — Она засмеялась. — Приданных, надо сказать, очаровательной юной особе.

Клер отошла в сторону. Позади нее за столом сидела девушка. Она просматривала книгу и делала выписки, а по небольшой стопке бумаги подле нее можно было заключить, что работа уже кипит вовсю. Выглядела она совершенно спокойной, уверенной, совершенно…