Джулиана Грей - Грехи

Эрика забралась на сиденье и громко захлопнула дверцу. Боу, слегка помедлив, обошел машину и уселся за руль.

– Мы никуда не поедем, пока ты не выслушаешь меня. Я не должен был ничего говорить, ни в коем случае.

– Но ты сказал, и я почему-то думаю, что ты сказал именно то, что было у тебя на уме. Ты занимался любовью с Эрикой Кэссиди, чтобы доказать ему, что он ошибается, что ты можешь получить все, что захочешь. Ты жеребец. А теперь отвези меня домой.

– Блю…

– Отвези меня домой!

Он опять грубо выругался, но почувствовал, что на глаза навернулись слезы.

– Да, Боу, это ругательство относится к тебе и к твоему отцу.

Они ехали молча, пока через десять минут не свернули на дорогу, ведущую к ее дому. Тогда Боу сделал еще попытку.

– Блю, пожалуйста, выслушай меня. Позволь мне рассказать о моих отношениях с Бертом. Есть вещи, о которых ты не знаешь.

– Я знаю, что ты воспользовался мной. Заставил меня поверить, что любишь меня, просто чтобы доказать что-то себе… и своему отцу. Ну, что же, ты сделал свое дело.

Эрика заплакала и от этих слез, которые не собиралась проливать перед ним, почувствовала себя еще более униженной. Боу взял ее за локоть, пытаясь притянуть к себе, но она вырвалась и открыла дверцу автомобиля. Она бросилась к входной двери, не остановившись даже, когда услышала, как он открыл свою дверцу, и снова окликнул ее.

Поднявшись до середины лестницы, она услышала, как Боу выехал из подъездной аллеи и с ревом понесся по улице.

– Эрика, дорогая, это ты? – донесся голос матери из верхней комнаты.

Эрика замерла на лестнице. «О Боже! – взмолилась она – Не дай им застать меня в таком виде». Она смахнула с глаз слезы, как будто это помогло бы убрать их из ее голоса.

– Да, мама, это я.

– Все в порядке?

– М-м-м, конечно. Все отлично. Я переоденусь, и мы снова пойдем…

– Мне послышалось, что Боу только что уехал, нет?

– А, да, он поехал в магазин за чипсами и содовой, чтобы взять с собой на вечеринку, и он вернется минут через десять.

– Хорошо, будьте осторожны.

Эрика услышала голос отца, но не разобрала слов, потом смех матери.

– Отец говорит, не делай того, чего бы он не хотел делать.

– Это означает, что я получаю карт-бланш, так, да? – Эрика усмехнулась, надеясь, что мать не услышит рыданий.

– Точно, – согласилась Линда Кэссиди. – Спокойной ночи, дорогая, мы любим тебя.

– Я… тоже… люблю… вас, – удалось произнести Эрике.

Шаги матери замерли на полпути к кровати и повернули в обратную сторону. Эрика прижала ко рту кулак, загоняя внутрь рыдания.

– Ты плачешь, дорогая?

Она зажмурилась, с трудом глотая слезы.

– Нет, мама, просто смеюсь над отцом.

Звенящий смех матери поплыл вниз по лестнице навстречу дочери.

– Ах, не делись отцовским советом с Боу. Нам не хотелось бы, чтобы он знал, какой отец либеральный.

– Не буду, – ответила Эрика, но уже сама себе, преодолевая три последние ступеньки до площадки и устремляясь в свою комнату. Она бросилась на кровать и уткнулась лицом в подушку. Вероятно, она вообще больше никогда не заговорит с Боу.

Эрика прислонилась к двери, отгораживаясь от голосов родителей наверху, но не в силах отгородиться от воспоминаний и боли, вызванной признанием Боу. Он не любил ее, он занимался с ней любовью, чтобы доказать что-то отцу, она была трофеем, который он мог представить Берту. Эрика до боли зажмурилась, но слезы ручьем текли по ее щекам, она молча покачивалась, а открыв глаза, встретилась со своим отражением в зеркале и громко всхлипнула при виде испачканного платья.

Стягивая платье через голову, она ощутила отвратительный сладковатый, тошнотворный запах крови, но он был не так страшен, как горький вкус во рту, оставшийся после предательства Боу.

Засунув запятнанное платье подальше в шкаф, она решила, что выбросит его позже, когда представится удобный случай. Потом собрала волосы на макушке и встала под душ в надежде; что горячая вода смоет все неприятные ощущения. Она терла себя, вздрагивая, когда ее руки касались воспаленных сосков и деликатного местечка между ногами. Однако, выйдя из-под душ через десять минут, она все еще чувствовала себя грязной, но, по крайней мере, слезы высохли.

Эрика натянула шорты и свитер и сунула ноги в босоножки, волосы остались стянутыми на макушке в небрежный пучок. Она отодвинула щеткой завитки, прилипшие к лицу и шее, и схватила с туалетного столика сумочку и ключи от шкафа.

– Я ушла! – выйдя из комнаты, крикнула она родителям. – До завтра!

– Веселитесь! – дуэтом напутствовали ее родители.

В течение следующих двух часов она бесцельно ездила по берегу озера, и мало-помалу умиротворяющие сельские ночные звуки начали делать свое дело. Когда в начале третьего она свернула на дорогу, ведущую к дому, она почувствовала, что к ней частично вернулись оптимизм юности, а гнев к Боу стал не таким сильным. Возможно, она была несправедлива к нему, возможно, реагировала слишком остро. Вставляя ключ во входную дверь, она решила, что, может быть, позвонит ему утром. Быть может… Но только пусть немного помучается.

Войдя в дом, Эрика удивилась, что из комнаты родителей на лестницу все еще падает свет. Обычно они закрывали свою дверь перед тем, как лечь спать. Остановившись у своей комнаты, она прислушалась, стараясь удостовериться, что они не спят. Но в доме было тихо. И тогда она почувствовала запах крови. С ужасом вспомнив о своем платье, она взбежала наверх и бросилась на колени у шкафа, чтобы вытащить его оттуда. Нужно скорее убрать его из комнаты, убрать из дома.

Через несколько минут она бросила его в мусорный бак в гараже и старательно замаскировала пластиковым пакетом.

Эрика знала, что родители, несомненно, поймут ее, но не была еще готова рассказать о том, что у них с Боу произошло в лесу. Она должна сначала сама разобраться в своих чувствах, выяснить его чувства. Она слишком поторопилась поверить, что Боу использовал ее, чтобы отплатить отцу, но последних двух часов ей не хватило, чтобы изменить свое мнение, вспомнить, что у них было раньше. Он подарил ей свой студенческий значок, сказал, что любит, ее, и доказывал это самыми немыслимыми романтическими способами. А подарок, который он сделал ей к окончанию школы! Фотографию, на которой они вдвоем, – просто любительский снимок, сделанный его матерью накануне, в субботу, – он увеличил и вставил в рамку. А как он обращался с ней, когда на следующий день они поехали на пикник в Стоун-Фолл! Он был так внимателен и вел себя, словно она была чем-то хрупким и тонким, нуждающимся в ласковом обращении. Даже родители никогда не относились к ней с такой нежной заботой.

Она вспомнила его поцелуи – шутливые, когда он поддразнивал ее, сладкие и любящие, или страстные. Он обещал не принуждать ее к тому, к чему она не готова, и, несмотря на то, что они проводили вместе по нескольку часов в день после его возвращения из колледжа, он выполнял свое обещание. Пока она сама не сказала «о'кей».

Их физическая близость была для него больше, чем просто победа над отцом. Так должно было быть.

Поднимаясь по лестнице несколько минут спустя, она чувствовала себя гораздо лучше, на сердце стало почти легко, если не считать вины за суровый вердикт, который она вынесла Боу. Она позвонитему утром.

У своей двери Эрика снова задержалась. Он все еще был здесь, этот сладковатый, с медным привкусом, запах крови. Взявшись за ручку двери дрожащими пальцами, она почувствовала, как какой-то неосознанный страх пронизывает ее руку и сжимает желудок, а сердце начинает бешено колотиться в груди.

Против собственной воли ноги сами понесли ее наверх, к родительской спальне. Но это глупо. Просто сознание вины сыграло с ней скверную шутку.

Тем не менее она продолжала подниматься к мансарде. До площадки оставалось две ступеньки, когда Эрика увидела кровь. Она была размазана по стене на уровне ее головы. Крик застрял у нее в горле, и она пошатнулась, едва ли замечая, что вся дрожит от страха.

Она застонала, заставляя себя сделать еще шаг и еще. Теперь запах крови стал таким сильным, что она согнулась пополам и ее стошнило.

Кровь была повсюду – растекшаяся, размазанная, разбрызганная и образовавшая лужицы.

Они тоже были здесь, ее родители. Мертвые, лежащие в собственной крови.

Мать лежала у ножки кровати, под ее головой и грудью разлилась лужа крови. Отец лежал на расстоянии нескольких футов, вытянув руку, как будто даже мертвый старался дотянуться до жены. И тогда Эрика увидела подлинное доказательство, что в свой смертный час он именно это и делал.

Длинная розовая полоса крови на белом ковре отмечала его путь, когда он старался добраться до матери, быть может, защитить ее.

Эрика не заплакала, она вообще не плакала. Это зрелище было таким ударом, что от боли не было слез. Она просто стояла, широко открыв глаза, дрожа и обхватив себя руками в непроизвольном стремлении к самозащите. Ее удивленный взгляд метался между мертвыми родителями.

Отец был нагой, и каждый дюйм его тела был покрыт кровью, кровь сочилась из ноздрей и рта. Голубые глаза, все еще обращенные к жене, смотрели в никуда.

Мать была одета в голубую сатиновую ночную рубашку, задравшуюся при падении, и совершенно некстати Эрика отметила, какие у нее красивые длинные и стройные ноги. На матери, как ни странно, почти не было крови, она вся была под ней. Одна ее рука лежала в луже крови, рыжие волосы были растрепаны, словно она готовилась к драматической сцене, глаза закрыты, губы сжаты в предсмертной муке, а голова повернута под неестественным углом – у нее было перерезано горло.

Эрика больше не дрожала, ее дыхание успокоилось, и даже тошнота прошла, но она была не в состоянии двигаться, думать… Однако вскоре эта способность вернулась к ней.