Но все же он не двигался, свернувшись на своей половине кресла, его мышцы были удовлетворены и пресыщены. Через минуту он услышал, как дверь открылась. Прошла долгая минута, и он почувствовал ее долгий взгляд на себе, такой же горячий, как луч солнца.

Потом дверь закрылась, и на него накатил прежний холод, замораживая его изнутри. Солнце ушло.

Он медленно открыл глаза, чтобы осмотреться в пустынной гостиной. Никого. Темно–синий цвет приближающегося рассвета лился из–за дамасских драпировок. Его взгляд прошелся по закрытым, облицованным панелями дверям, живой и голодный, в поисках мимолетного видения ее там, где ничего не было.

Вздохнув, он перевернулся и поднес руку ко лбу, думая одеться, прежде чем кто–то из слуг обнаружит его нагим в кресле.

Он мог бы открыть глаза, пока она одевалась. Мог завести разговор, который, вероятно, не дал бы ей покинуть его. Он мог бы умолять.

Или просто попросить.

Но зачем? Он не мог ей дать больше, чем уже предложил. А она желала большего. Черт, она заслуживала большего. Заслуживала кого–то лучше него. Он предложил ей все, что мог, но этого было недостаточно.

Да, он все еще хотел ее. Она его поглотила. Она наполнила его голодом, потребностью… дикими, отчаянными эмоциями, к которым он не осмеливался слишком приглядываться. Но это не продлится долго. Это было нереальным. Он придет в себя. Вернется к старым привычкам. Онемелость найдет на него, и его отнесет от нее, в поисках тех способов, которые хоть на некоторое время заставляли его чувствовать. Он плотно закрыл глаза.

Нет, лучше он позволит ей найти собственное счастье вдали от него. Она найдет свой дом. И он найдет путь к знакомой темноте, забыв тот свет, который он ненадолго нашел в ней.

Глава 28

Фэллон сидела на диванчике и ждала, когда лорд Хант зайдет в комнату, саквояж стоял у ее ног. Она нетерпеливо постукивала ножками в тапочках. Подняв голову, она изучала полосатый и цветастый рисунок обоев в гостиной лорда Ханта. Пытаясь не думать о той ночи, которую провела в гостиной Доминика. Он уже должен был проснуться. Он уже должен был узнать, что она ушла…

Она крепко зажмурила глаза от внутреннего жжения, и снова открыла их, в ее горле комком встала решительность. Обстановка комнаты напомнила ей поместье Ханта в Литтл Сомс. Заполненное цветами, забитое всякими безделушками и безвкусной роскошью.

Фэллон пробиралась в главный дом раз или два, чтобы шпионить за сестрами лорда Ханта, которые играли на фортепиано. Вот явно, что рукоделие его матери было тут в изобилии. Фэллон предположила, что виконтесса, модная леди, которая всегда старалась сделать все вокруг себя красивым и стильным, все еще жива.

Фэллон посмотрела на свои поношенные темно–синие юбки, такие грязные и неуместные на парчовом диване. Вероятно, любезная леди никогда не представляла, что такие, как Фэлон «почтят» своим присутствием одну из ее гостиных.

Виконт появился, остановившись в дверном проеме гостиной при виде нее, выражение его лица было само внимание.

– Мисс О'Рурк, — он поспешил войти в комнату, энергично поклонившись ей. – Я так рад, что вы меня вызвали. Я намеревался дать вам больше времени, чтобы еще раз рассмотреть мое предложение, прежде чем снова являться к вам, — его лицо приняло выражение раскаяния, — Боюсь, что в прошлый раз все было в таком беспорядке.

Он вздохнул, его губы скривились грустно и словно извиняясь, и она внезапно поняла, почему столько девушек отдали ему свои сердца.

– Я хорошенько подумал, и я на самом деле ценю все, через что вы прошли,через что заставила вас пройти вся моя семья. Я извиняюсь за то, что был невежественным грубияном. Я надеюсь, что смогу убедить вас передумать, не обижая вновь.

Фэллон кивнула, когда он опустился в кресло напротив нее.

– Я поэтому пришла. Я бы хотела сейчас принять ваше предложение.

Его лицо осветилось улыбкой, облегчение расслабило сжатые уголки.

– В самом деле? Мой отец был бы счастлив.

Она сдержала волну горечи и жалящее возражение, которое вертелось у нее на языке, прямо–таки умирая от желания выразить, насколько ей наплевать на то, что бы доставило радость его покойному отцу. Она больше не желала жить в постоянном состоянии горечи. Она желала измениться. Она желала покоя. Даже если это означало, что она перестанет ненавидеть мир голубых кровей, в особенности за все ее несчастья. Па хотел бы этого. Он не желал бы ей жизни с ненавистью в сердце.

Кивая, она прошептала.

– Мой тоже обрадовался бы.

Теперь она была готова выслушать то, что Хант пытался объяснить ей прежде, она откашлялась.

– Какое обеспечение закрепляется… за мной?

— Вы получите пособие, разумеется, — лорд Хант откинулся в своем кресле, переплетя пальцы вместе. – И там еще есть коттедж.

«Дорогая Эвелин,

Я надеюсь, что это письмо найдет тебя в добром здравии. Я представляю, как ты греешься на солнышке Барбадоса сейчас, а струя морской моды освежает твое лицо. Позаботься о своем светлом цвете лица. Я узнала, что тропическое солнце может хорошенько попортить такое лилейно–белое личико, как у тебя. Без сомнения, ты живешь теми приключениями, которых всегда желала, и заслуживаешь.

Ты узнаешь, вернувшись, что мое положение очень изменилось. Не беспокойся, я не попала в тюрьму. Я знаю, что ты очень беспокоилась насчет моей последней работы. Позволь мне тебя успокоить. Ты наверно удивишься, что теперь живу в собственном доме, милом коттедже в Литтл Сомс.

Я никогда не думала, что вернусь сюда, так близко к тому месту, где моя жизнь приняла такой скверный оборот. Последний виконт Хант упомянул меня в своем завещании. Сначала у меня не было никакого желания принять подачку от семьи, которая ответственна за смерть моего отца, но я научилась прощать. Удивительно, у меня теперь есть дом — как я и мечтала, когда мы были маленькими. Я едва могу в это поверить. Я не могу дождаться, когда мы встретимся, и молюсь, чтобы это случилось поскорее. Маргарит будет со мной справлять Рождество. Разумеется, ты знаешь, что у тебя всегда есть дом, если ты когда–нибудь устанешь от приключений. Тебе не нужно снова умолять о приюте одного из твоих братьев. Пусть тебе сопутствует любовь и Господь в твоих путешествиях.

Твоя дорогая подруга Фэллон.»

Фэллон вышла из домика священника — ее ботинки — сверкающая новая пара, прекрасно подходящая для дороги домой по грязи — и направились с истинной готовностью по протоптанной тропинке в церковь. Она подтянула плотный, шерстяной шарф на горло, чтобы не подхватить простуду.

Приближалось время обеда. Укладка цветочных украшений заняла больше времени, чем ожидалось. Мистер Симмонс желал выслушать ее мнение насчет завтрашней проповеди. Ее губы скривились. Она едва ли считала себя самой набожной душой. Но она очень постаралась перед молодым преподобным… даже вспоминая аромат куриного бульона и свежеиспеченного хлеба, дразнящего ее нос и зовущего домой. Она растерла свои ладони в перчатках, ужасно стремясь добраться до своего уютного коттеджа.

Она больше не просыпалась до рассвета. И когда она один раз проснулась, то это было из–за того, что кто–то готовил — для нее. Благословенная перемена. Она пошла быстрее, зная, что горшочек куриного бульона Миссис Редли уже давно готов. Ее желудок проурчал, предвкушая его, и, несмотря на холод, ее охватило тепло, при воспоминании о своем теплом коттедже – доме — и кухарке, и экономке, которые там работали. Она не могла пожаловаться на одиночество. Или, скорее, ей не стоило. Две миссис Редли хлопотали по дому в течение дня, болтая как сороки. Как и остальные жители Литтл Сомс, они приняли ее в свою среду. И теплый прием молодого священника был наиболее заметным. Она была уверена, что стоило бы ему получить немного ободрения, и он начал бы официальное ухаживание.

Жизнь была хороша. Вдыхая холодный воздух, она ожидала, что на нее нахлынет чувство удовольствия.

И ждала.

Она ждала этого с самого своего приезда, когда оказалась в таком выгодном положении в Литтл Сомс. Фыркнув от отвращения, она выдохнула. Она достигла всего, чего хотела. Ей не было нужды чувствовать себя такой… одинокой.

Но она чувствовала одиночество.

Она боролась с этим чувством, сопротивлялась ему, словно простуде, которая прокрадывалась в ее легкие. Она с головой окунулась в свою новую жизнь: устроилась в своем доме, встречалась и здоровалась с любопытными, хорошо настроенными соседями и жителями деревни, проводила время в своем саду. В саду. Она остановилась. И испытала шок, даже подумав об этом.

Поддавшись капризу, она решила создать убранство для церкви. Это была небольшая плата тому обществу, которое так тепло приняло ее. Некоторые жители помнили ее отца. Даже ее саму. Она так полагала, что в этом что–то было. Как будто она действительно вернулась домой. Что–то ее отвлекло от боли из–за человека, не способного на чувства. Не способного любить. Человека, которого она больше никогда не увидит.

Она не опасалась встретить здесь Доминика. Хоть Вэйфилд–Парк был совсем близко, это было последнее место, куда бы он направился. Ее коттедж на юго–восточной границе Литтл Сомс представлял даже меньшую угрозу.

Она убедила себя, что боль не продлится долго. Как любая болезнь, она пройдет, и она станет сильнее от этого.

Она прошла по церковному двору, остановившись у ворот кладбища. Тусклый свет лился в трех направлениях. Она заметила неловко склонившуюся над могилой фигуру, опирающуюся на палку с латунным набалдашником, кладя цветы. Экстравагантные желтые тюльпаны. Слишком радостные для унылого дня.