— Поедем со мной в Лондон, — сказал я резко. — Мы будем жить вместе. Так же как и ты, я не хочу, чтобы мы жили раздельно.

Она перестала плакать и посмотрела на меня.

— А как дети?

— Ну… — Внезапно я понял, что не знаю, что сказать. — Ну, я уверен, что ты любишь своих детей, Вики, но я, во всяком случае, думаю… если существует какой-то другой доступный для тебя способ… я уверен, Корнелиус будет счастлив помочь тебе…

— Давай поставим все точки над — сказала Вики. — Я не покину своих детей. Куда поеду я, туда поедут и они.

— Но мне казалось, что когда мы были на пароходе, ты дала мне понять, что ненавидишь свою жизнь здесь и останешься с детьми только потому, что чувствуешь свою вину!

— Это правда. Я чувствую себя виноватой. Я дала своим детям жизнь, хотя не хотела этого, а что может быть более неправильным, чем это? Чтобы попытаться искупить вину, я, по крайней Мере, должна быть с ними и постараться по мере своих сил показать им, что они для меня много значат.

— А если это не так, не является ли это просто лицемерием?

— Боже мой, легко говорить тебе, бездетному холостяку! Я действительно проявляю заботу о моих детях. Я люблю их очень сильно. Я люблю их всех и ненавижу за то, что они испортили мне мою жизнь и терзают меня эмоционально день за днем, день за днем. Но если ты не можешь отказаться от жизни, которую тебя заставляет вести твое чувство вины, так почему же ты должен ожидать, что я откажусь от своей?

Я поднялся с постели, пошел в ванную комнату и провел там три минуты, тяжело раздумывая. Потом я спустил воду в туалете для оправдания моего отсутствия и вернулся в спальню. Она была все еще в нижнем белье, но зажгла еще одну сигарету и напряженно стояла у окна. Я надел халат и завязал пояс.

— Выпьем еще немного кофе.

Мы сидели за кухонным столом и молча пили кофе. Наконец, я сказал:

— Должен же быть какой-нибудь выход из положения. Я уважаю твои чувства, но, пожалуйста, попытайся понять мои трудности. Я не привык к детям. Я никогда не жил вместе с ними. Мне хотелось бы сказать тебе, что я мог бы справиться со всеми вами с одной рукой, привязанной за спиной, но я был бы лжецом. Мне нужно решать эти проблемы не все сразу, а по очереди.

— Но у нас на это нет времени!

— Да, но если мы можем продолжать видеться… Я признаю, что ты не можешь разрушить свою жизнь, чтобы жить со мной все время в Лондоне, но…

— Трудность состоит в том, — прервала она, — что межконтинентальная любовная связь со всем элитарным великолепием должна тебя полностью устраивать. Ты привык к долгим периодам безбрачия, прерываемым взрывами высокой активности, и если я соглашусь принять предложенную тобой схему, зачем тебе беспокоиться о каком-нибудь другом образе жизни?

— Когда я вернусь в Нью-Йорк…

— Это ведь через четыре года! Я сожалею, ты, может быть, сможешь вести такой образ жизни целых четыре года, но я не смогу. Я сойду с ума. Я не смогу выдержать всего напряжения и ужасных разлук, и разочарования, если тебя не окажется поблизости, когда я больше всего тебя хочу, — Боже, понимаешь ли ты, как все это безнадежно? Во всяком случае, у меня было достаточно стресса в моей личной жизни, и я просто не готова выдержать его еще.

Наступило молчание. Мы выпили кофе. Она погасила сигарету.

— Хватит, — сказала она, — слишком много для неразрушимого будущего. У нас, несомненно, сегодня вечером было более чем достаточно невыносимого прошлого. Остается только настоящее. Это немного, однако, кажется, что это все, что у нас есть.

— Я не могу с этим согласиться.

— Ох, Скотт, я тоже не могу…

Она была в моих объятиях. Полы моего халата разошлись. Она сбросила свою одежду. Через десять секунд мы были вместе в постели, и тогда время стало несущественным, по крайней мере, когда ночь раскрылась перед нашими глазами в полном блеске.

Она позвонила мне в девять часов следующего вечера, когда я диктовал последний памятный листок машинистке. Голова моя болела, а глаза резало от света настольной лампы. Резкий звонок телефона был настолько громким, что я вздрогнул.

— Алло, — сказала она. — Как ты себя чувствуешь?

— Плохо. Извини, что я не позвонил.

— Не хочешь ли ты приехать ко мне, когда закончишь дела?

— Ты знаешь, что я приеду. Но я очень устал. Я тебе составлю плохую компанию.

— Ты что-нибудь ел сегодня?

— Нет. Да, подожди минуту, у меня на столе лежит полбулочки с сосиской, но у меня не было возможности доесть ее. Очень много дел перед отъездом…

— Уезжай из этого ужасного места и иди прямо ко мне.

Я уехал.

Когда я прибыл в ее квартиру, она была в белом стеганом халате, без макияжа, а ее светлые волосы были гладкими и мягкими под моими пальцами.

— Я достала немного жареного цыпленка и картофеля фри по-французски в закусочной «обеды на дом» по соседству, — сказала она, — и упаковку из шести бутылочек кока-колы. Я подумала, что нам нужен контраст по сравнению с рестораном «Времена года».

Мы съели всех цыплят и весь картофель фри и выпили всю кока-колу.

— Тебе лучше?

— Я как заново родился.

Мы пошли в постель.

— Есть у тебя еще что-нибудь выпить? — спросил я позже.

— Я достала немного хинной воды, англичане называют эту штуку «тоник» и пьют с джином. Если ты собираешься ехать в Лондон, тебе лучше научиться это пить.

Не говоря ни слова, я встал с постели и пошел на кухню. Хинная вода была на нижней полке в дверце холодильника.

— Я отрежу тебе кусочек лимона — он очень к этому подходит, — сказала она.

Я все еще ничего не говорил.

— Я сожалею, — сказала она. — Я не должна была упоминать слово «Лондон», но я не смогла удержаться. Я весь день думаю о будущем.

Я сделал глоток хинной воды и решил, что ее можно пить. Я сделал еще глоток.

— Есть хоть малейший шанс, чтобы папа изменил свое решение?

— Нет.

— Но ему так сильно будет не хватать тебя! С кем он будет по вечерам играть в шахматы?

Я молчал.

— Сейчас ему очень тяжело, — сказала она. — Алисия с ним не разговаривает из-за Себастьяна. Бедный папа очень несчастен.

— Это ужасно. — Я налил себе еще немного хинной воды и добавил еще кубик льда.

— Может быть, он отзовет тебя через несколько месяцев, как ты думаешь?

— Нет никакого шанса.

— Предположим… Предположим…

— Да?

— Предположим, ты просто категорически откажешься ехать. Он уволит тебя? Он не сможет, не правда ли, потому что, как ты сказал мне, он напуган тем, что может случиться, если ты станешь президентом фирмы Рейшманов.

— Нет, теперь он меня не уволит. Он уволит меня позже, как только у него будет возможность это сделать.

— Но, может быть, он простит тебя к тому времени!

— Нет. Ни за что! Никто, даже я, не может безнаказанно бросить подобный вызов Корнелиусу и унести после этого ноги.

— Но предположим… предположим… Скотт, предположим, мы поженимся…

Я отвернулся и стал следить за двумя розовыми рыбками, плавающими в аквариуме.

— Не понимаешь? — спросила Вики дрожащим голосом. — Если ты женишься на мне, ты получишь то, что ты хочешь. Как может папа обойти тебя по службе, если ты станешь его зятем?

Я пил хинную воду и продолжал наблюдать за розовыми рыбками.

— Я знаю, ты испытываешь неприязнь к детям, но…

— Я не испытываю неприязни к ним, — сказал я, сдерживая воспоминания о Розе и Лори, отнимавших в прошлом году слишком много времени у Эмили.

— …но Эрик и Пол вскоре будут большую часть года проводить в школе, а девочки доставляют так мало беспокойства — воспитывать девочек намного легче, чем мальчиков, — и остается только Бенджамин, а он и правда очень добр, и я смогу с ним справиться — в любом случае я не разрешу ему беспокоить тебя…

Она замолчала. Затем она неловко засмеялась и сказала:

— Обычно я не делаю мужчинам таких предложений, поверь мне, но это единственное решение наших проблем, которое я могу придумать.

Я знал, что должен подобрать следующие слова с большой тщательностью.

— Это очень привлекательное решение, — сказал я тепло, целуя ее. — А в теории это очень хорошая идея.

— В теории? Не на практике? Ты думаешь, что она не сможет осуществиться?

— Нет, не сможет. Время для этого выбрано неудачно. — Я знал, что лучше всего попытаться поцеловать ее снова, но я взял ее руки в свои и сжал их крепко. — Слушай, Вики. Если я женюсь на тебе сейчас и не поеду в Лондон, Корнелиус будет очень расстроен. Он не поверит, что я женюсь на тебе из-за любви к тебе. Он сразу же убедит себя, что я женюсь на тебе только для того, чтобы обеспечить свое будущее, и кто будет упрекать его за то, что он пришел к такому выводу при таких обстоятельствах?

— Ох, противный папа! Я с ним все улажу!

— Я сомневаюсь в этом. У тебя, возможно, есть большое влияние на него, но не в сфере банковских дел.

— Понимаю. Итак, у тебя не хватает мужества жениться на мне, потому что ты боишься огорчить папу! — Она резко отдернула руку и встала.

— Это не так-то просто, как ты себе представляешь. Предположим, мы сейчас поженимся, но не сможем наладить нашу супружескую жизнь. Это возможно. Нас очень многое связывает, но супружеская жизнь часто не бывает устлана розами, и у нас могут быть размолвки. И тогда в каком положении я окажусь? Я согласен, что смогу сделать с Корнелиусом то, что хочу, если я буду его зятем, но в каком положении я окажусь, если стану его экс-зятем к тому времени, когда мы придем к заветной дате — первого января 1968 года? Меня используют и выбросят за дверь.

— Теперь я понимаю, что имел в виду Кевин, — сказала она. — Я начинаю думать, что в конечном итоге он был прав. Ты не можешь подобающим образом общаться с людьми. Ты можешь общаться только со своим честолюбием.