— Не нужно канонизировать Сэма, — решительно говорю я. — Это было бы большой ошибкой. Сэм не был святым, Вики. Он был человеком, и у него были свои ошибки, так же как и у каждого из нас, но он со своим знаменитым обаянием так умело скрывал их, что ты, вероятно, их и не замечала. Ты имеешь право сердиться на Сэма за некоторые вещи, так же как и любить его за другие. Ну, рассердись же! Выйди из себя! Не говори просто: «О, во всем я была виновата — я обманула ожидания своего мужа!» Не сердись на себя! Попытайся вместо этого сказать: «Этот сукин сын Сэм Келлер — он повернулся ко мне спиной, когда я нуждалась в нем — он был плохим мужем!» Это, возможно, не истинная правда, но я на последний свой доллар, готов держать пари, что это гораздо ближе к правде, чем твой миф о твоих неудачах и недостатках, которого ты так усердно придерживаешься.

Она пристально смотрит на меня, пока у меня не возникает чувство, что я зеркало, одно из тех зеркал из фильмов ужасов, которое отражает маску смерти вместо человека, находящегося перед ним.

Я наливаю ей еще немного виски и передаю бокал.

— Извини, — бормочу я.

— Нет, — говорит она. — Не извиняйся и не…

— И не говори такое слово «оргазм»? Хорошо, Вики. Все, что ты хочешь. В отличие от Сэма я не собираюсь сердиться только из-за того, что ты не мечешься в постели подобно какому-то новообращенному исполняющему ритуальные пляски, посвященные богу Дионисию. По правде говоря, мне совершенно наплевать на то, что ты делаешь, лишь бы я не заставлял тебя чувствовать себя несчастной. Я делаю тебя несчастной?

Она целует меня.

— Нет. Ты делаешь меня очень, очень счастливой. Ты заставляешь меня верить… — Она замолкает.

— В себя. Я заставляю тебя верить в силу твоей личности, которая скрывается под оболочкой невротической неудачницы. Я заставляю тебя не чувствовать вины за то, что ты не получала удовольствия от своего мужа? И убедил ли я, наконец, тебя, что любые осмысленные отношения между мужчиной и женщиной строятся на принципе «ты мне — я тебе», а не на том, что одна сторона всегда берет, а другая подчиняется, тушуется и отдает?

Она не отвечает. Слезы катятся по ее щекам. Наконец она говорит:

— Все было так несправедливо, а? Так не должно было быть. Я была как те военнопленные в Корее, которым потом промыли мозги.

Я обнимаю ее и прижимаю к себе. После одной долгой паузы она говорит:

— По-моему, я начинаю сердиться. — Я понимаю, что она, наконец, бросила свои костыли и самостоятельно двинулась из дальнего конца ада в сторону новой жизни, которая пока еще не началась.

Я в магазине «Ф. Шварц», чтобы купить подарок для Постумуса. В прошлом году Алфреду подарили безвредные цветные четки, которые он жевал, и я думаю, что Постумусу тоже понравится такой подарок.

Я выхожу из магазина «Ф. Шварц», беру такси и еду в верхнюю часть города, но вдруг вспоминаю, что у меня нет презервативов. «Черт, где здесь ближайшая аптека?» — думаю я и, наклоняясь к водителю, говорю:

— Поезжай на Мэдисон.

Шофер думает, что я сумасшедший, но мы едем на Мэдисон и я вижу перед собой вереницу маленьких магазинов, в витринах которых виднеется по одному платью без ценника.

— Поезжай на Лексингтон.

— Что ты ищешь, приятель?

— Аптеку.

— Почему ты мне раньше не сказал?

Шофер едет по Мэдисон в сторону верхней части города и через три квартала останавливается у аптеки на углу. Попросив его подождать, я вбегаю в нее.

Нет нужного мне сорта. Я покупаю другой презерватив и бегом возвращаюсь в такси, которое поворачивает в сторону Пятой авеню. Я зря теряю время, ведь я должен быть дома к восьми, иначе Эльза не поверит, что я задержался на работе.

В холле натыкаюсь на маму. Черт!

— О, дорогой, я думала, это Корнелиус! Заходи, присоединяйся к нашей выпивке. Он должен быть дома с минуты на минуту.

— Я купил подарок для Бенджамена. Может быть…

— Привет, Себастьян! — кричит Вики с верхнего конца лестницы и пытается придумать, как спасти меня. — Ты сказал — подарок для Бенджамена? Какой приятный сюрприз — поднимайся в детскую!

Входит Корнелиус.

— Себастьян, давай что-нибудь выпьем!

Я обычно стараюсь прибыть до того, как начинаются приглашения к выпивке, но на этот раз покупка подарка и поиск презерватива нарушили мое расписание.

— Идем, и расскажи нам последние новости об Алфреде! — говорит мама. Она действительно рада меня повидать, и я чувствую себя виноватым перед ней, так как провожу слишком много времени в западной части дома с Вики.

Мы все идем в «золотую комнату», чтобы что-нибудь выпить. Корнелиус и мама сидят на диване и держат друг друга за руки. Мы с Вики сидим напротив друг друга и стараемся выглядеть целомудренными. Атмосфера перенасыщена сексуальностью. Даже грекам было бы трудно это вынести.

Когда, наконец, нам удается ускользнуть, мы забываем о Постумусе и бежим в нашу отдаленную спальню.

— Я должен идти через десять минут! — бормочу я.

— Стоит ли ложиться в постель? Почему бы нам просто не поболтать и не выпить еще?

— Я всю ночь не буду спать, думая о тебе.

Мы бросаемся на кровать, и через несколько минут мы на верху блаженства, но затем происходит один из тех несчастных случаев, которые случаются обычно с юнцами, полагающимися на негодную продукцию, выдаваемую автоматами в мужских туалетах. Подобную продукцию не следовало бы пускать в продажу — она не прошла контроля качества.

Я ничего не говорю, только про себя молюсь. Вики тоже молчит и, после того как я спускаю этот хлам в туалет, проскальзывает мимо меня в душ.

Как бы там ни было, на этот раз нам повезло, так как этот случай не имел последствий. Через десять дней Вики сказала, что снова неподходящий день месяца. Наверное, я с таким облегчением вздохнул, что она прибавила:

— Послушай, Себастьян, почему бы мне не взять заботу о контроле над рождаемостью на себя? Я как-то в течение короткого периода пользовалась колпачками и хочу снова попробовать.

— Ты уверена?

— Абсолютно.

Для меня это огромное облегчение. Я спрашиваю ее три раза, довольна ли она переменой, и она говорит, что не в восторге, но чувствует себя в большей безопасности, чем когда я пользуюсь презервативами.

Именно в этот момент я понимаю, что она не доверяет контролю над рождаемостью, если он обеспечивается ее партнером, и, подумав, я нисколько не удивлен. В духе Сэма Келлера было бы заниматься контролем за рождаемостью на манер самоубийцы-игрока в русскую рулетку. Она даже горячо говорит мне, что я должен позволять ей пользоваться ее колпачками, и когда я признаю, что русская рулетка никогда не была моим любимым развлечением, ее глаза наполняются слезами, ее одолевают ужасные воспоминания. Я обнимаю ее и прижимаю к себе, чтобы преградить им путь.

Я не Сэм Келлер, и никогда, никогда не займу его место.

12 июня 1959 года.

В детской Постумус ждет свои четки и оценивающе улыбается своему приятному доброму дяде Себастьяну. Его два брата достаточно умны, чтобы держаться от меня подальше, но маленькая Саманта кокетничает со мной, а Кристин улыбается мне улыбкой Сэма Келлера.

Дома Эльза приняла политику вежливого нейтралитета в общении со мной, она красит волосы, становится блондинкой и покупает книгу о диете. Алфред бегает вокруг, таская за собой свой ксилофон, и пытается заново выкрасить прихожую Эльзиным лаком для ногтей, но я сильно шлепаю его по заднице. Крики и плач. Эльза зовет меня грубияном, но Алфред хоть и смотрит на меня свирепыми глазами, но в них светится уважение. Алфред больше этого не сделает.

Кажется, все развивается удовлетворительно, но по мере того, как наступают летние дни, на горизонте появляется маленькое облако, которое становится все больше и больше.

Мы с Вики ожидаем, когда наступят неподходящие дни, но оказывается, что все дни подходящие, и мы медленно осознаем, что ждем напрасно.

На смену спокойным дням приходят бурные.

Она беременна.

— Как, черт возьми, это могло случиться?

— Доктор сказал, что мне нужно было правильно подобрать колпачок.

Я не верю своим ушам и не в силах найти подходящие слова.

— Ты не купила новый? — наконец говорю я ошеломленно.

— Да, я купила. Я посмотрела на мой старый, но резиновая часть показалась мне странной, так что я купила в одной из этих огромных аптек в центре — я не хотела просить у моего доктора новый колпачок, поскольку он знает, что в настоящее время у меня нет мужа. Он мог начать читать мне лекцию.

— Что-что??!

— О, доктора всегда читают лекции женщинам — ты понятия не имеешь, что это такое. Когда я захотела сделать аборт, забеременев Постумусом, они набросились на меня — я просто не могла этого выдержать — после этого я возненавидела всех докторов, особенно гинекологов…

— Ладно. Остановись. Я понимаю. Доктора — это проповедники, фундаменталисты, обученные техническим приемам ведения допросов в КГБ, которые в засаде ожидают женщин, живущих вблизи Парка авеню. Но ведь есть больницы, где все считают, что совершенно нормально подобрать колпачок для женщины тридцати лет с пятью детьми. Почему ты не…

— Ты не понимаешь. Ты не понял, в чем дело. Я считала, что нет необходимости снова подвергать себя процедуре примерки колпачка. Я знала свой размер и думала, что он не меняется в течение всей жизни — точно так же, как размер обуви у взрослых. В конце концов человеку не нужно каждый год мерить себе ноги, чтобы удостовериться, увеличились они или уменьшились…

— Но кто-то должен был сказать тебе об этом!

— Нет. Никто. Знаешь, я пользовалась колпачком только в течение короткого времени, когда вышла замуж — менее одного года. Когда доктор дал мне его, он действительно сказал, что я должна проверять размер каждый год, но он не сказал почему, и я подумала, что он просто хотел убедиться, что колпачок не сломан. Но когда я забеременела и когда позднее Сэм снова начал настаивать на применении противозачаточных мер…