— Ладно, я думаю, ты найдешь кого-нибудь еще.

— После всего этого? Ты что, сумасшедший? Ты думаешь, я способна пережить еще раз то, что испытала за последние сорок восемь часов?

— Прости меня.

К несчастью, я понимал, что из-за своего тупого эгоизма лишил ее тайных возможностей быть счастливой и снова запер ее в пустом бесплодном замужестве. Я сгорал от стыда, понимая, что она должна презирать меня не меньше, чем Джейк.

— Мы разведемся, — торопливо сказал я. — Это единственный выход. Слишком много путаницы и боли, несправедливо заставлять тебя все это снова терпеть…

— О нет! — резко возразила она. — Только не развод! После всего, через что я прошла? Если я потеряю тебя, это будет означать, что все мои страдания — напрасны, я не смогу с этим смириться. Если ты попытаешься развестись со мной, я…

— Я не хочу развода.

— Тогда зачем об этом говорить? — Она отбросила журнал и встала. — Я все-таки поеду к Эндрю и Лори. Побуду там с неделю, а после моего возвращения мы больше никогда не будем возвращаться к этому, ты понимаешь? Мы просто будем жить как раньше, как будто ничего не было. Это наилучший выход. Люди много болтают всякой ерунды насчет того, как ужасно лицемерие, но они не понимают, о чем говорят. Так называемое лицемерие, а на самом деле — разумное управление своими чувствами, позволяет соблюсти приличие и сберечь душевное здоровье, — это ширма, за которой прячутся, когда правда слишком ужасна, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Много ли людей на самом деле осмеливаются жить по правде? Во всяком случае, не я. И не ты. Легче жить, выдавая желаемое за действительное. Спокойной ночи, Корнелиус. Я очень устала и пойду спать. Извини…

Я пошел в библиотеку и долго сидел там в одиночестве. Подумал, не позвонить ли Скотту, но в шахматы играть не хотелось, а разговаривать о своих личных делах я был не в состоянии. Мы со Скоттом обычно говорили либо о бизнесе, либо о вечности, и ни о чем другом. Я вспомнил об освещенной комнате в притче Беды и подумал, что эта комната не так хорошо освещена, как полагал сей ученый монах: в дальних ее углах прятались тени.

Я вспомнил последнего из Стьювезантов, умирающего в одиночестве в своем громадном доме на Пятой авеню. Но со мной этого не произойдет. Около меня всегда должен быть человек, к которому я смогу обратиться, что бы ни произошло, человек, который поддержит меня в моем одиночестве.

Рука моя сама собой вывела на блокноте имя Вики и обвела его кружком.

Мне стало ясно, что я должен вернуть Вики обратно. Вернуть любой ценой, чего бы это ни стоило. Мне было просто необходимо, чтобы она снова была со мной здесь, в Америке, и никто, даже Сэм Келлер, не мог мне в этом помешать.

Келлеры не могли присоединиться к нам в Бар-Харборе в августе, так как Сэм в это время проворачивал одну сделку, рассчитывая на солидный куш, и Вики была нужна ему для организации важных деловых встреч. Я предложил им вернуться в Нью-Йорк в ноябре, чтобы отметить День благодарения в семейном кругу.

Ответ Вики буквально перевернул мою жизнь. Она писала, как это замечательно, что не надо будет рыскать по «Фортнум и Мэйсон» в поисках импортного клюквенного соуса, и как ей не терпится попробовать настоящий американский тыквенный пирог.

Наконец-то она заскучала по дому! Отлив сменился приливом.

Когда после этого я разговаривал с Сэмом по трансатлантической телефонной связи, он снова заговорил про Германию, но я резко остановил его.

— Я не могу и думать об этом сейчас. У меня по горло проблем с налаживанием отношений с Рейшманами. Разве я не рассказывал тебе об ужасной ссоре с Джейком, которая была спровоцирована этими антисемитскими сплетнями вокруг помолвки Себастьяна и Эльзы?

— Боже, разве об этом не было еще объявлено в газетах?

— Да не в газетах дело, нам нужно объясниться. Опасность того, что все разладится, очень велика. Боюсь, как бы не пришлось вызывать вас в Нью-Йорк, Сэм.

— Но…

— Хорошо, оставайся в Англии, но забудь пока о Германии. Я не хочу слышать об этом.

Последовала длинная пауза. Я почувствовал, что он в бешенстве. Заговорив, Сэм стал было напоминать мне о моем обещании позволить ему открыть офис в Германии в 1956 году, но я прервал его.

— Вики, кажется, очень обрадовалась возможности приехать домой к Дню благодарения, — сказал я как бы между прочим. — Мне показалось, что она тоскует по дому в последнее время.

Помолчав, Сэм вдруг сказал с раздражением:

— Она тоскует по дому только в состоянии депрессии, а депрессия у нее — результат беременности. Доктор считает это обычным делом.

Я неопределенно хмыкнул.

Снова пауза. Я ждал, что он опять заговорит о Германии, но этого не произошло, и с глубоким удовлетворением я понял, что мои предчувствия были верными. Соотношение сил, наконец-то, изменилось. Я заставил его считаться с моими желаниями.

Однако не успел я сделать следующий шаг, чтобы разрушить европейскую идиллию Сэма, как мне позвонила Вики из Лондона. Она вообще часто звонила в последнее время.

— У меня потрясающая новость, папа, — я опять ожидаю ребенка следующим летом! Надеюсь, что родится девочка и составит компанию Саманте!

— О, действительно, замечательная новость! — кисло ответил я, разочарованный тем, что победное завершение моей эпопеи с Сэмом придется отложить до рождения ребенка. Мне не хотелось волновать Вики во время беременности, тем более что это случилось так быстро после рождения Саманты. Я вспомнил рассказы Сэма о ее послеродовой депрессии и почувствовал тревогу. — Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросил я, волнуясь. — Все в порядке?

— Конечно! Разве может быть иначе, когда я так счастлива и имею все, о чем только можно мечтать? Я иногда даже ночью просыпаюсь и думаю, какая же я счастливая!

Я подумал, что она стала бы еще счастливее, если бы я смог привезти ее в Нью-Йорк, но говорить об этом не стал, чтобы не волновать ее перед предстоящей борьбой за власть с ее мужем. Женщин не следует втягивать в дела их мужей. Они должны заниматься домом и детьми, и я считал своей нравственной обязанностью оградить Вики от неприглядного мужского мира борьбы за власть, чтобы ничто не мешало ей стать безупречной женой и матерью. Я погрузился в мысли о том, что единственным успехом моей жизни была Вики и ее благополучная судьба.

Со вздохом я подумал о Сэме, но мне не было так уж его жаль. Вполне вероятно, что ему не понравилась бы постоянная жизнь в Германии. Я знал, что он считает себя немцем, жаждущим вернуться на родину, но готов был держать пари, что сами немцы будут воспринимать его как американского эмигранта, кем, по существу, он и был; немцы не дураки, и его иллюзии рассеятся столь же неизбежно, как неизбежно ночь сменяет день, В сущности, приглашая Сэма в Нью-Йорк, я оберегал его от многих разочарований — так, по крайней мере, я думал. В то же время я хорошо понимал, что Сэму трудно воспринять мое приглашение в таком свете. Мне следовало действовать очень осторожно. Баланс сил, быть может, сдвинулся слегка в мою сторону, однако Сэм был опасный противник, способный перетянуть канат, если я сделаю даже небольшой неверный шаг в наших переговорах. Я должен был пустить в ход все доступное мне искусство дипломатии, чтобы добиться успеха в перетягивании его домой через Атлантику, так или иначе, это будет сложнейшей скачкой с препятствиями.

Глава седьмая

В мае следующего года Вики родила вторую дочь, которую назвали Кристина (американизированный вариант еще одного немецкого имени), и после радостных трансатлантических телефонных переговоров Сэм прислал мне длинный меморандум из филиала банка Ван Зейла в Лондоне. Он писал, что отложил на некоторое время свои планы относительно Германии и предложил трехнедельную встречу в Бонне в июне для предварительных обсуждений, затем совещание в сентябре в Нью-Йорке и, наконец, открытие филиала в Германии в январе 1957 года.

Я понимал, что он решил атаковать меня в надежде, что я отступлюсь от своего решения. С грустной улыбкой я покачал головой. Мне было совершенно ясно, что Вики Сыта Европой, и, хотя она прямо этого никогда не говорила, я чувствовал, как она тоскует по дому.

Я написал Сэму тщательно продуманное письмо. С сожалением сообщил, что решил не открывать филиала в Германии, так как считаю, что дополнительная ветвь в бизнесе сделает филиал банка Ван Зейла трудно управляемым в той манере, к которой мы привыкли за много лет. С притворным энтузиазмом я хвалил его за достижения в Лондоне. Затем я сообщил, что планирую произвести перестановки в банке на Уиллоу-стрит, Г, и хочу, чтобы он вернулся домой.

Он ответил телеграммой: прибываю Айдлуайлд 14.30 среду обсуждения будущего Сэм.

Назавтра, в среду, я посылал «кадиллак» для встречи Сэма в аэропорту, предварительно убедившись, что это последняя модель года.

Он позвонил от Пьера. «Благодарю за то, что снял для меня пышный номер», — воскликнул он, так тонко намекнув на отсутствие приглашения остановиться на Пятой авеню, что нейтрализовал холодность моего приема.

— Я сейчас немного посплю, а затем, возможно, мы встретимся за обедом.

Я не мог спустить ему этого. Если он будет диктовать расписание наших встреч, наша конфронтация возобновится, что ослабит мою позицию.

— Жду тебя здесь через полчаса, — сказал я и повесил трубку.

Он явился вовремя. По-видимому, решил, что лучше не опаздывать и не идти на риск углубления нашего антагонизма.

Когда он вошел в мой кабинет, я осмотрел его с головы до ног, как боксер на ринге, оценивающий силы своего противника, и обнаружил детали, ускользавшие от меня ранее во время напряженных деловых встреч и суетливых домашних сборищ. Его черные волосы поседели, а морщины на лице стали глубже. Я тоже наверняка постарел, но на внешности светловолосых людей возрастные изменения отражаются менее заметно: мои волосы были тускловатого желтого цвета, но проседь не была видна, и хотя мое лицо тоже было в морщинах, но не было ни мешков под глазами, ни вислых щек. Постоянные физические упражнения, отсутствие привычки к курению помогали мне сохранить неплохую физическую форму, несмотря на некоторые неполадки с дыханием, кроме того, я вовсе перестал пить после того, что узнал об Алисии. Сэм выглядел неважно. Как только мы уселись после обычного спектакля, изображающего сердечную встречу, он закурил, чтобы успокоить нервы.