Разговор прекратился. Себастьян, сидя на краю кушетки, уставился на ковер. Вместо того чтобы оправдываться, он хранил упорное молчание.

Вернувшись назад к камину, я осторожно ткнул каминный экран носком ботинка.

— Себастьян, — сказал я, повернувшись к нему спиной, но наблюдая за ним в зеркале, — ты должен помочь мне добраться до сути этого дела. Ты же понимаешь, что, если мы не решим эту проблему, все это может повториться? Давай остановимся на фактах. Не бойся, меня ничем удивить нельзя. Начнем с очевидного вопроса: почему ты ударил эту женщину?

Себастьян поднял глаза. Его взгляд был суров и враждебен.

— Почему ты читаешь Маркиза де Сада? — спросил он.

Он меня поразил. Как же так, говорил я себе, это сын Алисии, я воспитывал его с девятилетнего возраста, и он должен быть в глубине души славным парнем.

— Ты имеешь в виду, — сказал я медленно, — что ты получал сексуальное удовольствие, когда избивал эту женщину?

— Да, это так.

Мой разум, хорошо настроенный на ложь после двадцати пяти лет выживания в трудных условиях, сразу почувствовал фальшивую ноту в его голосе.

— Ты притворяешься, Себастьян, — сказал я холодно. — Пожалуйста, не трать попусту мое время таким образом. Это только усилит презрение, которое ты вызываешь у меня своим поведением.

Он отвернулся и перестал смотреть на меня.

Поскольку строгость, по-видимому, ни к чему меня не привела бы, я переменил тактику, сел рядом с ним на кушетке и положил руку на его плечо.

— Слушай, — сказал я, — скажи мне правду. Я твой отец и хочу помочь тебе.

— Ты не мой отец. — Он встал пошел прочь.

Я сжал кулаки. Я вскочил на ноги, но перед тем как я заговорил, он пробормотал:

— Она сказала нечто глупое, и я потерял терпение. Я ненавижу глупых людей.

Он заходил по комнате, иногда останавливался, ковыряя каблуком ковер. — Она сказала, что я ударил ее, — пробормотал он. — Но я только собирался это сделать. Я взбесился от ее глупых слов. Что я был обязан делать — исчезнуть? И она сказала это в такой дурацкий момент, как раз когда я… А затем она пыталась вырваться, и я обезумел и оттолкнул ее от себя, а она упала навзничь с кровати и ударилась головой о ночную тумбочку, из носа потекла кровь, и она начала кричать, — все это было так глупо, что мне хотелось быть за тысячу миль оттуда. Я ушел, но в спешке оставил бумажник, и, как только она увидела мой адрес на Пятой авеню, она, разумеется, не смогла удержаться от попытки извлечь из этого какую-нибудь выгоду… Я сожалею, Корнелиус, но ты должен понять, как это было, все это просто глупая случайность, и это не должно повториться. Ты не должен беспокоиться обо мне, на самом деле не должен.

— Но я очень беспокоюсь о тебе, Себастьян, — вырвалось у меня. Я забыл о своем раздражении, забыл о холодной официальности комнаты, в которой вел допрос, и о своем стремлении проявить власть. Передо мной был несчастный молодой человек, за которого я нес ответственность, и ради его матери должен был сделать все, чтобы помочь ему. Зная, что он будет снова избегать любого проявления привязанности, я сказал нарочито холодным голосом:

— Я думаю, ты должен попытаться создать в некотором роде… социально приемлемые отношения с особами противоположного пола. Я не могу поверить, что тебе нравятся… — Я остановился опять, чтобы подобрать нужные слова, — подобного рода встречи. Я полагаю, ты должен найти умную девушку, к которой ты будешь чувствовать физическое влечение, и тогда — после испытательного периода — сделаешь ей предложение. Тебе двадцать шесть лет, и я считаю, ты должен подумать о соответствии своих естественных физиологических потребностей нормам своей социальной среды.

— А твои физиологические потребности соответствуют нормам? — взорвался Себастьян. — И кто ты, чтобы критиковать меня за то, что я хожу к проституткам?

Я подошел прямо к нему и ударил его по лицу.

Мы оба дрожали. Я ненавидел его за то, что он заставил меня потерять самообладание, когда я хотел быть только добрым. Он ненавидел меня по причине, которую я предпочитаю не анализировать, но которая, вероятно, возникла из-за того, что я отобрал у него его мать, когда он был ребенком. Теперь мой очевидный отказ от нее дал ему еще одну причину недовольства.

— Я сожалею, Корнелиус, но…

— Упокойся! — Я неистовствовал. — Теперь заруби себе на носу: я никогда не ходил к проституткам. За последние шесть лет у меня была одна и только одна любовница для того, чтобы избавить твою мать от одного аспекта нашей супружеской жизни, который твоя мать считает в настоящее время неприемлемым. А теперь слушай меня, и слушай внимательно. Если ты хочешь преуспеть в моем банке, ты должен несколько изменить свою личную жизнь. Среди моих партнеров нет неуравновешенных неврастеников, которые неспособны вести нормальную жизнь. Если ты против женитьбы в настоящее время, ты можешь, конечно, отложить ее — я не собираюсь заставлять тебя делать предложение первой попавшейся девушке. Но ты, черт возьми, к концу этого года найдешь подходящую девушку или будешь искать работу. Согласен? Тебе все ясно? Я достаточно ясно объяснился?

Он выглядел испуганным. Разумеется, у него не было ни малейшего представления, что я беру его на пушку. Я никогда бы не смог сказать Алисии, что выгнал с работы ее сына, но Себастьян не понимал моих отношений с его матерью и вырос в доме, где мое слово было законом.

— Да, сэр, — прошептал он.

— Хорошо. Теперь возвращайся, черт побери, к своей работе.

Он вышел, ковыляя, и я опустился, изнуренный, в ближайшее кресло.

Прошло некоторое время, пока я не пришел в себя от этой сцены с Себастьяном, но когда после этого я все проанализировал, я подумал, что дал ему хороший совет. Разумеется, ему не причинит вреда, если он будет вести спокойную жизнь с девушкой, и, хотя я полагаю, что он всегда будет предпочитать проституток, вряд ли я смогу что-либо изменить здесь. Некоторые мужчины предпочитают таких женщин по той непостижимой причине, которую, возможно, следует искать в той части карты Нью-Йорка, куда Фрейд никогда не проникал, — быть может, в Куинсе или в Статен-Айленде. Я никогда не был в Статен-Айленде, но смутно догадывался, что там все может случиться.

Однако моим значительным достижением было то, что я ясно объяснил Себастьяну, как важно показать миру, что твой семейный уклад нормален, и я думаю, что, в конце концов, когда ему будет около сорока, он выберет себе в жены подходящую женщину ради своей карьеры. Между тем я буду постоянно беспокоиться о нем, но для меня в этом нет ничего необычного: я привык к своему кресту и уже давно смирился с ним.

Вздохнув при этих мыслях, я решил перейти к действию и позвонил Джейку, чтобы поблагодарить его за заботу об Алисии во время вчерашних событий с Себастьяном.

Два месяца спустя, в июне, Себастьян ошеломил меня сногсшибательной новостью. Он приехал в воскресенье в полдень, когда, как он знал, Алисия и я будем вместе на ленче, и сообщил нам небрежно, без лишних слов, что собирается жениться.

Жениться! Мы с Алисией были в шоке. Мы завтракали на открытом воздухе, на террасе, большой зонт в цветочек защищал наш белый кованый железный стол от солнца. Перед нами был сад, протянувшийся до дальнего теннисного корта. Свежие, недавно политые газоны, поющие на балюстраде птицы, и только гул уличного движения за высокой кирпичной стеной напоминал нам, что мы в самом центре города.

— Да. Я собираюсь жениться. — Себастьян заглянул в кувшин на сервировочном столике. — Что это? «Том Коллинз»?

— Но, Себастьян… — Алисия поднялась и снова упала в кресло.

— Это кувшин с «Томом Коллинзом»? — снова спросил Себастьян.

— Нет, с лимонадом. — Я попытался вернуться к прерванной теме. — Может быть, ты назовешь нам имя твоей невесты?

— Эльза. — Он повернулся к первому попавшему на глаза лакею. — Принеси мне «Тома Коллинза».

— Эльза? — Повторили мы с Алисией так громко, что могли быть услышаны в особняке Рейшмана за три квартала.

— Да. Дочь Джейка. Та, которая толстая. — Он взял себе чистую тарелку и положил яйца-бенедикт.

Я махнул рукой слугам, которые неохотно ушли в комнату. Алисия испуганно посмотрела на меня. Ее зеленые глаза, казалось, молили о помощи.

Я был так зол, что почти не мог говорить. Чтобы успокоиться, я налил себе в чашку свежего кофе и взял мягкую булочку.

— Я не знаю, где ты встречался с дочерью Джейка, — сказал я самым дружелюбным голосом, каким только мог. — Как долго это продолжалось?

— Пару месяцев. Каждую пятницу я брал ее с собой вечером в кино в Нью-Джерси.

Если бы он сказал мне, что брал ее с собой на обратную сторону луны, мы бы так не удивились. Мы уставились на него, потеряв дар речи.

— Мне нравится Нью-Джерси, — сказал Себастьян, придвинув стул и шлепнувшись на него. — Мне нравятся все эти закусочные с гамбургерами, доски с афишами и магазины словно игрушечные, на 22-м шоссе; мне нравится также тот отрезок шоссе, когда едешь мимо нефтеперерабатывающих заводов. Это выглядит сюрреалистично. Дорожные остановки тоже сюрреалистичны, — добавил он, немного подумав. — Мне нравится дорога, по которой едешь и едешь, и рестораны, в которых подается одинаковая еда. Все это похоже на научно-фантастический фильм.

— Понимаю, — сказал я. — Итак, ты встречался с Эльзой только раз в неделю.

— Нет, черт возьми, я виделся с ней намного чаще! Она обычно приезжала в центр во время ленча, и мы вместе переправлялись в Статен-Айленд на пароме и там завтракали.

— Статен-Айленд? — воскликнул я.

Себастьян поднял глаза от своей тарелки.

— Что плохого в Статен-Айленде? — спросил он удивленно. — Мне нравится, как паром отходит от берега, и ты видишь таинственные очертания Манхэттена на фоне неба, торчащие, как зубы динозавра. Это лучший способ потратить пятипенсовую монету.