— Я очень тебя люблю, — сказал он, — ты самая прекрасная женщина в мире.

— Я тоже тебя люблю, дорогой.

Казалось, зеркало поглотило наши слова и сделало их такими же нереальными, как наше отражение. Я думала обо всех журнальных историях, которые читала об истинной любви, супружеском счастье и счастливых развязках, и внезапно отражение в зеркале стало расплывчатым, как будто действительность одержала, наконец, победу над грезами.

— Алисия…

Я должна была остановить его, но не сделала этого. Я была слаба и безрассудна, прильнула к нему, когда он стал целовать меня. Наши отношения были отброшены назад, к тому времени перед катастрофической ссорой в апреле, и ничто не прошло, а в наименьшей степени горечь и острое нестерпимое чувство разочарования.

Когда неудачу нельзя было больше не замечать, он предложил:

— Давай делать то, что мы делали до того, как поженились, когда ты была беременна, когда мы не могли, когда я не мог…

Я проявила слабость и теперь платила за нее, став свидетельницей его безмерного унижения и стыда. Ради него, даже больше чем ради себя самой, я решила стать сильной.

— Нет, — сказала я.

— Но я ничего не имею против, клянусь, я сделаю все, чтобы ты была счастлива!

Я очень хорошо знала, что он втайне ненавидел любое отклонение от сексуального поведения, которое считал нормальным. В течение первого года нашей супружеской жизни, когда наши физические отношения были совершенны, я изумлялась, что его консерватизм и пуританские убеждения позволяют ему быть таким чувственным. Но, когда стала старше, я поняла, что чувственность Корнелиуса в отношениях со мной проявлялась не вопреки его пуританизму, а благодаря ему. Я помню рассказы о старомодных мужчинах, которые, привыкнув к женщинам, облаченным в замысловатые одежды, падали в обморок при взгляде на женскую лодыжку. Вид Корнелиуса, сбросившего не только рубашку, но и свое чопорное среднезападное воспитание, даже теперь, после многих лет супружеской жизни, приводил меня в лихорадочное возбуждение.

Возбуждение оскорбило меня. Прикинувшись совершенно спокойной, я сказала бесцветным голосом:

— Если ты хочешь сделать меня счастливой, Корнелиус, тогда, пожалуйста, возвратимся к соглашению, достигнутому в апреле. Я знаю, что ты любишь меня, и мне этого достаточно. Нет необходимости демонстрировать эту любовь физически, поэтому ты не должен считать, что обязан это делать.

Он сразу поднялся с постели и быстро пошел к двери.

— Корнелиус…

— Ладно, — сказал он. — Я дурак. Сожалею, что побеспокоил тебя. Спокойной ночи.

Дверь закрылась, и я снова осталась одна. Я немедленно погасила свет, так как не могла видеть пустое место, где он только что лежал рядом со мной, мужество покинуло меня, и я разрыдалась.

Иногда мне бывает смешно, что в мыльных операх сильная страсть представляется как роскошное, волнующее, но безмятежное чувство, наполненное музыкой скрипок и вереницей никогда не кончающихся золотых солнечных закатов. В жизни все по-другому. Страсть губительна, внушает ужас, разрушает дома, разбивает жизни, и под маской внешнего лоска непреодолимой страсти скрывается темный омерзительный мир страданий и утрат.

Я вышла замуж в первый раз за Ральфа Фоксуорса, когда мне едва исполнилось семнадцать, чтобы сбежать от своей семьи. В двадцать лет, будучи на пятом месяце беременности вторым сыном, я встретила Корнелиуса. Через три дня я стала с ним жить, и к тому времени, когда Эндрю появился на свет, я уже готовилась к новому замужеству.

Я была все еще очень молода. Я думала, если мы с Корнелиусом любим друг друга, золотые солнечные закаты и волшебные скрипки нам обеспечены. Я надеялась, что смогу вынести потерю обоих сыновей, отданных под опеку Ральфу, если у меня будут еще дети, и считала, что вместе с Корнелиусом, мы легко переживем любые удары судьбы.

Однако золотой солнечный закат не наступил. Скрипки играли сладко короткое время, а потом смолкли. Теперь я вижу жизнь совершенно по-другому.

Я не религиозна, хотя, конечно, хожу в англиканскую церковь на Пасху и Рождество. Но я пришла к убеждению, что существуют некоторые естественные законы, которые управляют делами людей, так же как и естественные законы, регулирующие жизнь на земле вокруг нас. Я поняла, что сильная страсть тоже действует по неумолимым законам; когда вы обмениваете своего мужа и детей на рай, вы не должны удивляться, если оказывается, что рай дороже или намного дешевле, чем вы заплатили.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять это, так как первые два с половиной года нашей совместной жизни были исключительно счастливыми, омраченные только тем, что мне не разрешали видеть сыновей. Но 7 сентября 1933 года (в годовщину этого дня я всегда чувствую себя больной под грузом несчастья), Корнелиус сообщил мне, что он стал бесплодным из-за свинки, которой переболел несколькими годами раньше. Мы ничуть не удивились, что это открытие повлияло на нашу интимную жизнь, и согласились, что должно пройти какое-то время, чтобы можно было приспособиться к этой ситуации, но нам никогда не приходило в голову, что наша совместная жизнь начала разваливаться. Некоторое время мы чувствовали себя неловко. Наконец Корнелиус преодолел свои трудности, но вскоре, непонятно как, Они вернулись. Он обращался к различным врачам, все они говорили, что нет физических причин для нарушения нормальных сексуальных отношений, но этот единодушный диагноз не привел к положительным результатам. Корнелиус становился все более напуганным, я все более нервной, и даже в те редкие моменты, когда мы ухитрялись осуществить брачные отношения, это время всегда было очень коротким и слишком отягощенным беспокойством, чтобы дать ощущение удовольствия, которое считалось само собой разумеющимся в прошлом.

Понимая, что в основе проблемы лежит отсутствие у нас общих детей, мы обсудили возможность усыновления, но эта идея была отвергнута, когда Ральф женился вновь и великодушно разрешил мне общаться с сыновьями. Вскоре после этого Корнелиус добился согласия видеться с Вики, так что мы приглашали всех троих детей на Рождество и Пасху, а также август месяц всегда проводили в Бар-Харборе. В 1938 году, когда я уже убедила себя, что счастлива и что бессмысленно желать видеть мальчиков чаще, Ральф погиб в автомобильной катастрофе в Лейквуде, Нью-Джерси, и Себастьян и Эндрю в возрасте девяти и семи лет стали жить с нами постоянно.

Сразу же дела улучшились до неузнаваемости. Я была так счастлива, что получила наконец возможность все время быть с детьми, и Корнелиус, чувствуя, вероятно, что я больше не страдаю от того, что у нас нет общих детей, временно преодолел свои трудности. Мы никогда не достигли совершенства прежних дней, но, во всяком случае, мучительная неловкость между нами исчезла. Затем в 1941 году Корнелиус выиграл процесс и получил право на исключительную опеку своей дочери, так что Вики стала жить с нами.

Я могу привести несколько причин, почему Вики расстраивала нашу супружескую жизнь, но не могу решить, какая из причин верна. Возможно, вред был вызван сочетанием этих причин, но в любом случае единственным неоспоримым фактом было то, что наша супружеская жизнь снова переживала трудные времена.

Вероятно, основная сложность заключалась в том, что я не ожидала, насколько Вики окажется трудной. К тому времени я знала ее хорошо, но, когда она приезжала к нам раньше, она всегда вела себя наилучшим образом. Как только она стала жить с нами, ситуация изменилась. Разумеется, смешно надеяться, чтобы дети вели себя хорошо все время, точно так же наивно думать, что роль мачехи осуществить легко, но я недооценивала, сколько времени, терпения и сил потребуется, чтобы помочь трудному десятилетнему созданию привыкнуть к новому окружению. Вики была дерзка, непослушна и склонна драматизировать свое положение, считая меня злой мачехой. Я же была готова принять во внимание ее характер, поскольку борьба за опеку была ожесточенной, а ее мать, невменяемая нимфоманка, не имела, очевидно, никакого представления, как воспитывать ребенка, но мои нервы не выдержали, и вскоре я обнаружила, что нахожусь на грани нервного истощения.

Я хотела полюбить Вики. Я всегда мечтала о дочери, о маленькой девочке, похожей на Корнелиуса, так что для меня было большим разочарованием, когда оказалось, что Вики так сильно отличается от моего идеала. Естественно, я скрывала свое разочарование; я думала, что скрываю его идеально, но, возможно, Корнелиус догадывался о моих чувствах и обижался на это. Или, возможно, он чувствовал себя виноватым, что, вместо того чтобы дать мне родную дочь, переложил на меня воспитание чужой дочери. А может быть, напряженная атмосфера в семье вызывала в нем подсознательное напряжение. Как я уже сказала, я вижу несколько причин, которые усложняли нашу супружескую жизнь, но, какова бы ни была эта причина, обнаружилось, что разлад в семье не был временным, а стал особенностью нашей семейной жизни.

С этим было трудно смириться. Моей единственной заботой было скрыть от детей истинное положение вещей, чтобы их не касались наши проблемы, но в 1945 году произошел случай, который едва не разрушил наш брак. Вики было четырнадцать с половиной лет, Себастьяну — шестнадцать. Я не могу описать этот инцидент, но убеждена в невинности Себастьяна. У Вики было искаженное представление о сексе из-за ее постыдной матери и, хотя я пыталась говорить с ней о поведении мужчины при определенных обстоятельствах, она была слишком истерична, чтобы слушать. Корнелиус не способен вести себя разумно, когда это касается Вики, и моментально встал на ее сторону, когда я пыталась защищать Себастьяна. Так как я не могла простить ему некоторые вещи, которые он говорил о моем сыне, а он не мог простить некоторых моих высказываний о его дочери, неудивительно было, что мы отдалились друг от друга и в течение целого года ни разу не пытались спать вместе.