— О, мне стало намного лучше! — воскликнула Вики. — Я бы хотела, чтобы жизнь была все время такой: театр, «Копа», вальсы и шампанское! Я просто не знаю, как тебя благодарить за то, что ты взял меня с собой, дядя Сэм! Это внесло в мою жизнь такое разнообразие.

Неожиданно я вспомнил, как Эмили поспешно говорила мне: «Корнелиус был такой славный мальчик, и такой нежный!» Я улыбнулся ей.

— Я благодарен, что ты приняла мое приглашение, — ответил я с готовностью. — Было бы жаль, что пропал билет, если бы ты не захотела со мной пойти.

Я снова начал думать о Терезе. Действительно ли она заболела, или впала в такую депрессию из-за своей работы, что и подумать не могла, чтобы бросить ее хоть на вечер? Я решил позвонить ей, как только вернусь домой.

— У тебя есть пластинки этого оркестра, дядя Сэм? Расскажи мне про свою коллекцию пластинок…

Я начал рассказывать ей о своих пластинках, но пока я говорил о музыке Луиса Армстронга, Кида Ори и Мифа Моула, я мог думать только о той, другой музыке, о шелесте сбрасываемой одежды, о скрипе кровати, о гармонии вздохов, о многозвучье наслаждения. Я пил шампанское и что-то говорил Вики, но мысленно я был с Терезой, моей прекрасной Терезой, и внутренним взором я видел, как она лежала обнаженная среди подушек и простыней, и маленький золотой крест исчез в ложбинке между ее грудями.

— …Дядя Сэм? — спросила Вики.

— Виноват, дорогая, что ты сказала?

— Мы можем потанцевать?

— Ну конечно! — сказал я, чувствуя себя виноватым, что сам не догадался пригласить ее на танец, и мы вышли на танцевальную площадку.

Ее рука касалась моего плеча. Ее тело терлось о мое. Я был с Терезой, но все же не с Терезой, в постели, но все же не в постели, на небесах, и все же на земле в одно и то же время.

Я почувствовал инстинктивный рефлекс в паху и отстранился от нее. Мой голос произнес: «Извини, я на минутку…», а затем я быстро прошел через танцплощадку в направлении мужской комнаты. Возбуждение прошло, как приступ тошноты.

Позже я помыл руки и вытер пот со лба носовым платком, а затем протер запотевшие очки. Я стал видеть ясно. Глядя в зеркало, я увидел с облегчением, что с моего лица сошло напряжение, и, призвав на помощь всю энергию, я вернулся на танцевальную площадку.

Я нашел Вики сидящей за столиком и наблюдающей за танцующими. Оркестр играл фокстрот.

— Привет! — сказал я мягко с самой беззаботной улыбкой. — Извини, пожалуйста, я сегодня за обедом что-то съел… — Я замолчал. Я заметил, что она бледна и не может на меня смотреть. Там, на танцплощадке, я быстро от нее отстранился, но не настолько, чтобы она не заметила, и теперь в один момент беззаботный вечер превратился в неприятнейшее происшествие.

Я тотчас же понял, что надо как-то объясниться, иначе мы не сможем в будущем встречаться без замешательства, поэтому я сел за столик, заставив себя выглядеть невозмутимым, и сказал самым беспечным голосом:

— Ну, неужели ты не привыкла ко всем этим юнцам, которые ведут себя на танцплощадках подобным неоригинальным образом! И ты думаешь, что я хотел бы отличаться от этих среднестатистических парней в смокингах на своем первом свидании! Послушай, постарайся найти возможность считать мою юношескую реакцию комплиментом. Уверяю тебя, я не всегда такой одержимый, когда приглашаю леди потанцевать!

Она поглядела на меня своими огромными внимательными глазами. Я ждал, затаив дыхание, но, очевидно, она нашла то, что искала, в моем взгляде, поскольку сумела без труда сказать:

— Хорошо. Спасибо за комплимент.

Мы не пытались больше танцевать, а просто выпили кофе, пока я рассказывал о своей недавней поездке в Лос-Анджелес, и между нами не было напряженности. Только когда мы вышли на улицу, она смущенно сказала:

— Хорошо, что ты мне не настоящий дядя, иначе твой комплимент был бы очень опасным.

— Еще как! — согласился я, стараясь сохранить небрежный тон, но западный акцент прозвучал несколько неестественно.

Больше она ничего не сказала. Когда мой шофер открыл дверцу, она проскользнула на заднее сиденье «мерседеса», в то время как я, стараясь не дотронуться до нее, уселся рядом.

— Вечер был замечательный, — отметила она вежливо, пока мы въезжали в ворота ее дома. — Еще раз спасибо.

— Мне очень приятно, я получил удовольствие, — это прозвучало довольно неловко. Мои непринужденные манеры как ветром сдуло. — Ну ладно, пока, — сказал я быстро, помогая ей вылезти из машины и пожав ей руку. — Желаю хорошо провести время в Европе, и не забудь посылать мне открытки!

Она смотрела на свои руки в перчатках.

— Вики? — спросил я настороженно.

— Я… чувствую себя смущенной… все вверх ногами… я даже больше не знаю, хочу ли ехать в Европу…

Открылась парадная дверь, и Алисия, в ослепительно белом платье спустилась по ступенькам.

— Привет, дорогая, ты хорошо провела время? Замечательно, я так довольна. С твоей стороны очень мило было немного ее развлечь, Сэм. Мы все ценим твое благородство. Ты не хочешь зайти что-нибудь выпить? Мы не пошли сегодня в гости… У Корнелиуса сегодня срочное совещание в одном из подкомитетов Фонда, и его до сих пор нет дома, но если ты хочешь, могу налить виски…

По всей видимости, она старалась наладить дипломатические отношения после тех необдуманных слов, которые она наговорила мне в прошлую среду, и я улыбнулся ей, чтобы показать, что тоже стремлюсь к перемирию.

— Спасибо, Алисия, но я должен ехать домой, — сказал я, стараясь, чтобы в моем голосе слышалось сожаление, а затем еще раз взглянул на Вики. — Европа для тебя — самое лучшее место, поверь мне, — добавил я. — Как только ты там окажешься, перед тобой откроются новые перспективы.

— Я… тоже так думаю.

— Я знаю. До свидания, Вики. Bon voyage!

— Спасибо! — Она не сдвинулась с места, и, хотя я смотрел на нее через плечо, свет из вестибюля освещал ее сзади, и я не мог видеть выражения ее лица. Только когда она снова заговорила, я понял, что наши отношения вошли в новую и необратимую фазу. — До свидания, Сэм, — сказала она.

Глава шестая

Приехав домой, я сразу же набрал номер телефона Гринвич-Виллиджа.

— Том? — спросил Кевин, ухватившись за телефон. — Где, черт побери, тебя носит?

— Прости, Кевин, но это Сэм.

— Кто? — безучастно спросил Кевин.

— Это Сэм, ты что, с ума сошел, парень! Сэм Келлер! Ты лучше скажи, как там Тереза? Ей лучше?

Помолчав, Кевин ответил:

— О Боже, какое облегчение вместо своих проблем заняться чужими. Тереза? Она до сих пор в мансарде с флаконом аспирина. Сэм, она просила не тревожить ее.

Я усомнился.

— Она правда там? — неожиданно спросил я. — Ты уверен, что она там?

— О Боже, конечно! Не будь смешным, Сэм. — Он замолчал.

— Я просто появился в неподходящий момент в этой малосимпатичной любовной истории. Если уж ты в проигравших, почему бы тебе не прийти и не выпить со мной?

Кевин и я никогда не были собутыльниками. На секунду наши разноименные миры столкнулись и затем снова пришли в равновесие.

— Ради Бога, Сэм, я ничего такого тебе не предлагаю. У тебя какие-то грязные гетеросексуальные мысли!

— Да я ни на секунду не мог предположить…

— Буду у тебя через двадцать минут, — сказал Кевин, — и мы можем пойти куда-нибудь распить бутылку где-нибудь в городе.

Он повесил трубку. Секунд десять я сидел на том же месте. Потом спустился, спотыкаясь, во влажную, сырую апрельскую ночь и взял такси в центр, до Виллидж.

В доме Кевина было два входа: парадный и дверь, ведущая в цокольный этаж, которая прежде служила черным ходом. Я всегда удивлялся, почему Кевин закрыл цокольный этаж и селил квартиранток на мансарде, но подумал, что свет из окон мансарды выглядит привлекательнее для артистов, приходящих к нему, чем мерцание огней цокольного этажа.

Как и у Терезы, у меня был ключ от черного хода. Боковая лестница, начинавшаяся в подвале, вилась наверх на чердак мимо дверей, ведущих в коридоры второго и третьего этажей. Я открыл одну из дверей первого этажа и заглянул внутрь. Свет ярко горел, но стояла тишина.

— Кевин? — спросил я, понизив голос.

Ответа не последовало. Заглянув в его рабочий кабинет, располагавшийся в передней части дома, я обнаружил, что он бросил работу не только на середине сцены, а на середине предложения. Я пошел на кухню. На заставленном кухонном столе стояли две грязные тарелки, две пустые рюмки и полупустая бутылка красного калифорнийского вина. На плите были остатки филе баллис, одного из любимых креольских блюд Терезы, приставшие ко дну большой сковороды.

Насколько я помнил, Тереза не должна была чувствовать себя настолько хорошо, чтобы быть в состоянии готовить. Насколько я помнил, Кевин ждал друга и не собирался проводить вечер дома. В следующий момент я поднялся по лестнице на третий этаж и остановился, чтобы перевести дыхание. Лестница, оставшаяся за моей спиной, была освещена, а последний ее пролет над моей головой вырисовывался в темноте, и я не пытался включить свет. Опершись о стену и слушая, как глухо бьется в груди мое сердце, я размышлял о том, что я на грани совершения гибельной ошибки, но вместе с тем понимал, что никак не смогу избежать ее. Я не мог вернуться, я должен был идти.

Только я поставил ногу на первую ступеньку последнего марша лестницы, как услышал крик Терезы. Этот крик потряс меня. Я точно знал, что он означает, кровь хлынула мне в лицо, я бросился наверх и последние шаги сделал в тумане ярости и боли.

В следующие секунды я увидел все и вспомнил все: небрежно высокомерную беседу, произошедшую между Джеком и Корнелиусом в предыдущую среду, Терезу, пристально смотревшую на них, очарованную их богатым и привилегированным миром, Джека, заметившего ее и лениво просившего о свидании. Ярость поднялась во мне. Конечно же, Джек получит свое за то, что посмел соблазнить мою девушку. Я до сих пор был в его глазах нацистом, а евреи никогда не простят нацистов, никогда, никогда, никогда.