Анна Рэндол - Грехи негодяя

– О нет. Из Йена иногда получается очень симпатичная женщина. Хотя, конечно, найти на него платье проблематично.

Теперь Оливия расхохоталась громко и весело и едва не выронила хлеб. Успокоившись, спросила:

– Ты бы хотел, чтобы она была сейчас здесь вместо меня? Я имею в виду Мэдлин.

Клейтон замер. Мэдлин была его постоянной напарницей, и он всегда заботился о ней. Но хотел бы он, чтобы она была с ним сейчас, чтобы он обсуждал с ней, а не с Оливией, какую еду взять с собой для позднего ужина? Нет, конечно же, нет.

– Не хотел бы.

– А вообще в этой… поездке?

Ему совсем не понравилась неуверенность в ее голосе. Оливия должна была понять, что Мэдлин – ей не соперница. Он заботится о безопасности Мэдлин. Но любит Оливию.

– Так рассказать тебе о моем плане относительно фабрики? – Клейтон выбрал кувшин, снял его с полки, открыл и обнаружил в нем что-то густое и темное. Понюхав, расплылся в улыбке. – Джем!

Глаза Оливии округлились.

– Бери!

Он не сомневался, что ей это понравится. Ведь она известная сладкоежка.

Оливия обмакнула палец в кувшин и слизнула джем. Затем облизнула губы кончиком языка, и это выглядело обворожительно.

– О, черника! Ничего не может быть лучше.

Клейтон не сомневался: Оливия не намеренно его провоцировала. Она действительно наслаждалась любимым лакомством. Но тело Клейтона отреагировало соответствующим образом. По крайней мере – некоторые его части.

Что ж, у него больше не было причин сопротивляться влечению. Он принял решение насчет фабрики. И собирался жениться на Оливии.

Он поймал ее руку раньше, чем она успела вытереть ее о юбку, осторожно поднес к губам и осторожно взял липкие пальчики, еще сохранившие сладость ягод.

Оливия судорожно вздохнула и закрыла глаза. А Клейтон почти тут же отпустил ее руку. Да, он хотел заняться с ней любовью, но это должно было произойти в постели, в комнате, освещенной мерцающими свечами. Кровать будет застелена мягкими шелковыми простынями, а вокруг на много миль не будет никого, и никто не помешает им предаться безумной страсти.

И еще. Предложение он ей сделает на закате, когда солнце окрасит в розовый цвет верхушки скал…

А пока что он изложит Оливии свой план относительно фабрики. И расскажет о своих чувствах.

Клейтон поставил кувшин на стол и проговорил:

– Я плохо обращался с тобой во время этой поездки. Думаю, слова «хладнокровный ублюдок» ко мне вполне применимы. – Клейтон сделал паузу. Проклятие, она дрожит, как пьяный новобранец! – Но ты напомнила мне, что я не всегда был таким. Ты все время провоцировала меня, и в конце концов я был вынужден взглянуть на тебя иначе. Я понял…

Ладошка Оливии зажала ему рот. Ее рука дрожала.

– Больше не надо. Пожалуйста…

Он повернул голову так, чтобы все-таки заговорить – сказать самое главное. Она любила его и говорила уже об этом раньше. Но вероятно, ей нужно больше времени, чтобы решиться повторить эти слова. А он должен ублажать ее нежными словами и подарками, а не бомбами и украденным джемом.

– Оливия, я люблю тебя.

Теперь она зажала свой рот – и не ладонью, а кулаком. Всхлипнув, проговорила:

– Когда мой отец в тот день вернулся из суда, он сказал, что тебя повесили. Это известие потрясло меня. Я сказала, что не хочу больше жить, и ушла в свою комнату. На следующий день я не вышла к завтраку, и он явился, чтобы вытащить меня из постели. Я отказалась вставать, и он потерял над собой контроль. Я ведь никогда раньше не проявляла своеволия. Я была его собачкой, которую он с гордостью демонстрировал друзьям. «Возможно, ты ничем не лучше шлюхи, но черт меня подери, если я позволю, чтобы кто-нибудь об этом узнал», – так говорил отец.

Клейтон погладил Оливию по щеке и вытер слезинки. Но она отпрянула и уперлась спиной в полки с глиняными кувшинами.

– Отец схватил меня за руку, чтобы поднять с постели, но неожиданно его лицо стало вялым, глаза – бессмысленными, и он упал на пол. Доктора сказали, что у него апоплексический удар.

Тяжко вздохнув, Клейтон пробормотал:

– Это не твоя вина.

– Он так и не поправился, – добавила она твердым голосом и посмотрела ему прямо в глаза.

– Постой… Что ты сказала? – Господи, что еще она скрывает?

– Несмотря на все обещания докторов, его не вылечили. К нему не вернулась способность говорить и двигаться. Он может дышать и глотать. Это все.

– Где он?

– В моем доме у фабрики.

– Но я был там в ночь похищения. Служанка сказала, что ни его, ни других слуг нет дома.

– Я приказала лгать относительно его состояния. А других слуг, кроме тех, кого ты видел, в доме нет. Я приказала лгать и об этом тоже.

Клейтон попятился. Ему казалось, он не может вздохнуть. Откровения Оливии потрясли его, ошеломили. Конечно, ему было наплевать на ее отца. Старика, оказывается, постигла кара и без его, Клейтона, участия. Но если так, то выходит, что Оливия…

– А как же фабрика?… – пробормотал он, пытаясь скрыть свои истинные чувства – отчаяние и тоску.

– Я сказала всем, что отец поправился настолько, чтобы отдавать приказы. Но всем занималась сама. Мой отец не имел ничего общего с восстановлением фабрики.

– А как же Английский банк? – Только из-за этого Клейтон ввязался во все это. Чтобы Англия опять не оказалась обманутой.

Он и подумать не мог, что за всем стоит одна Оливия.

– Я наняла человека, который сыграл роль отца, когда приехали представители банка. – Она обхватила плечи руками, словно пыталась согреться.

– Значит, опять махинации и ложь?

– Да, ты прав. Я сказала себе, что должна сделать все для спасения фабрики. Думала, спасение фабрики, то есть помощь людям, перевесит ложь, к которой я была вынуждена прибегать. Не перевесила. Мне очень жаль… – Она глубоко вздохнула.

Острая боль пронзила грудь Клейтона. Он оказался глупцом. Он любил Оливию и убедил себя в том, что сможет принять ее тайны. Но не смог. Потому что его мать произносила те же слова. А отец ее слушал. «Мне очень жаль, – говорила мать. – Я тогда оставила тебя, чтобы переспать с булочником. А тот бродячий актер для меня вообще ничего не значил».

Клейтон ненавидел отца за то, что тот снова и снова принимал ее, а себя ненавидел за то, что верил матери.

И теперь он ничем не лучше. Он хотел закрыть глаза на все, чтобы получить еще один шанс с Оливией.

Да, конечно, Оливия не такая, как его мать, – это ему известно. Вероятно, она на самом деле намеревалась помочь людям. Но эта боль была слишком знакомой… Боль, которую он отказывался выносить снова.

– Почему бы не продать фабрику? Зачем постоянный обман?

– Наш поверенный знает отца. Я бы не смогла его обмануть с помощью актера. И фабрика, и дом записаны на отца. Я не могу их продать, пока отец жив. Мне просто придется отказаться от фабрики. Бросить ее.

Именно эти слова ему хотелось услышать. Но теперь они ничего не значили.

Да, возможно, Оливия откажется от фабрики, но сколько времени пройдет до следующего предательства?

Клейтон хотел закрыть глаза на то, что она когда-то выдала его отцу. Он был готов жениться на ней, но она… Все это время она таила от него нагроможденье лжи. Выходит, он ошибался, считая, что сможет ее простить.

А если бы простил? Ох, это сделало бы его слабым.

– Какую еще ложь ты приберегла для меня? Какими еще махинациями занималась? – Клейтон тяжело дышал, кровь шумела в ушах так сильно, что он почти ничего не слышал.

– И еще я…

Проклятие! Значит, есть что-то еще! Последние искры надежды быстро гасли.

– Деньги, которые я использовала для покупки оборудования для фабрики. – Она прижала ладони к щекам. – Я нашла их в вещах отца. Все они были в пятидесятифунтовых банкнотах. Новые. Не бывшие в обращении.

– Те, которые он напечатал нелегально?

– Я… не знаю. Возможно, и так.

Прекрасно. Именно этого ему и не хватало. Лишнего доказательства, что не надо быть идиотом и открывать ей свое сердце.

Теперь Оливия рыдала, крепко стиснув губы.

«Но зачем она тебе все это рассказывает?» – спрашивал себя Клейтон.

Возможно, будь он другим человеком – не стал бы придавать значения этим откровениям. Но между ними и так лежало прошлое. И теперь этого прошлого стало слишком много. По крайней мере – для него.

Он отдернул руку, которую уже начал поднимать к ней, и вышел.

– Ты и в самом деле хладнокровный и бессердечный ублюдок.

Клейтон не повернулся от окна.

– Заткнись, Йен. – От его дыхания стекло запотело и казалось белым. Если за домом наблюдали с улицы, то легко могли определить, что в комнате есть люди. Но Клейтон не мог заставить себя думать об этом. Он вцепился пальцами в подоконник, словно желал проткнуть ими дерево. Днем снега не было, и потому старый, лежавший вокруг, казался истоптанным и грязным.

– Нет, подожди. Ты же сам хотел узнать все ее тайны…

– Йен, я сказал, замолчи.

– Она рыдает в пустой комнате – это я говорю на случай, если ты предпочитаешь ничего вокруг не слышать. Она плачет в подушку, чтобы приглушить звук. Очень деликатно.

Клейтон резко повернулся. Друг стоял прямо у него за спиной.

– Убирайся.

Глаза Йена гневно сверкали – такое Клейтон видел разве что несколько раз за все время их общения.

– Она тебя любит.

– И поэтому я должен закрыть глаза на ее ложь? На то, что она постоянно обманывает всех вокруг и делает из меня дурака?