Оливия была убежденной сторонницей верности. Таких же принципов придерживалась Мэрибел и была верна женатому мужчине, которого любила и который любил ее. Других мужчин у нее не было, даже когда Ансел умер. Оливия тоже была верна только двум мужчинам в своей жизни. Сначала Джо, на всем протяжении их брака, а в течение последних десяти лет – Питеру. Эта жизнь не была безупречной, но она была хорошей и разумной, с учетом обстоятельств. Оливия не была от нее в восторге, но могла оправдать ее для самой себя и оправдывала. Она никогда никому не говорила о Питере, да и не собиралась, хотя часто подумывала, сообщить ли матери. В глубине души она знала, что в тринадцать лет судила о Мэрибел несправедливо и должна за это извиниться. Тогда она не понимала, как Ансел защищал мать, как о ней заботился. Мэрибел нуждалась в нем точно так же, как сама Оливия нуждалась в Питере, хотя он был женат и о разводе не могло идти и речи.

Она задавалась вопросом, почему мать не вышла замуж за Ансела даже после смерти его жены, но никогда не решалась спросить. Он недолго вдовствовал, меньше года, – может, они просто не успели оформить отношения? Впрочем, причины не столь уж и важны. Мэрибел была хорошей и благородной женщиной. Такой же была и Оливия, что бы ни думал сейчас Филипп. Она сожалела об ограниченности его мышления, резкости суждений и обидах, которые он нес в себе на протяжении многих лет. Он не был готов принять или поверить, что люди стараются сделать как лучше, даже если они неидеальны. Вдобавок он довольствовался женой, которая, по убеждению Оливии, его не любила и, видимо, не была на это способна. Его жизнь была тоскливой. Свои компромиссы – согласие на любовь женатого мужчины, который был к ней добр и которого она уважала, – Оливия считала менее болезненными, чем компромиссы сына. Им с Питером не был нужен брак, они просто любили друг друга. Оливия не собиралась позволять Филиппу испортить их отношения своими категоричными взглядами на «правильность». Она имела право самостоятельно принимать решения по столь личным вопросам.

Она дрожащей рукой набрала номер сотового телефона Питера. Тот ответил немедленно. В голосе слышалось беспокойство:

– Ты в порядке?

– Да, – твердо ответила Оливия. Она была исполнена решимости, несмотря на раздражение сына и его обвинения. Важно было то, как видела себя она сама. Она считала, что поступила наилучшим возможным образом для всех, кого это касалось.

– Он с этим свыкнется. Он очень косный человек, да и брак у него несчастливый. Из-за этого он жёсток и несправедлив с другими. Еще он ищет предлог, чтобы свести со мной старые счеты и излить обиды. Но тебя это никак не касается. Просто сегодня мы предоставили ему возможность позлиться на меня.

Оливия хорошо знала своего старшего сына.

– Извини, что я тебя оставил. Я бы не ушел, но подумал, что ты не захочешь, чтобы я присутствовал при разговоре с сыном.

– Я бы этого не хотела, – подтвердила она. – Ты поступил правильно.

– Что он сказал?

– Много гадостей. Он хотел знать, изменяла ли я его отцу. Я ему, конечно, не изменяла, и, возможно, хорошо, что Филиппу это сказала. Он достаточно взрослый, чтобы понимать, что между нами происходит. Ему почти пятьдесят – в этом возрасте он должен быть готов мириться со слабостями других людей. Если не готов, он никогда не сможет простить что-либо и себе самому. Кто-то когда-то сказал, что быть взрослым – это принимать родителей каковы они есть. Проблема в том, что большинство из нас в этом смысле не является взрослыми. Мы хотим, чтобы наши родители были идеальны и жили в соответствии с нашими идеалами. Наши дети хотят, чтобы мы безусловно прощали им их ошибки, но нам не хотят прощать ничего. Но это же не может продолжаться бесконечно. Филиппа ждут тяжелые уроки. То же относится к Касси. Она ничего мне не простила, особенно отсутствия в момент смерти Джо. Я сама чувствую себя виноватой и многие годы себе внушала, что, окажись я рядом, он мог бы выжить. Но случилось иначе. Я вообще нагородила достаточно ошибок. Но наши с тобой отношения к ним не относятся. Мы никому зла не делаем, Питер, пока твой брак остается в неприкосновенности и ты не травмируешь Эмили, – а ты, я уверена, этого не делаешь.

– Она страдает алкоголизмом уже более тридцати лет, – сказал он грустно. – Мы ничего у нее не отнимаем. Наш брак прекратился задолго до твоего появления.

Он всегда это говорил, и Оливия ему верила. Но в его словах всё равно чувствовалось беспокойство – за Оливию из-за атаки на нее сына. Тяжело слышать резкую критику от своих детей, и Питер сочувствовал Оливии. Его собственные дети не имели понятия, что у него роман с Оливией, хотя знали, что брак родителей лишь формальность. Дочь давно уговаривала его развестись, но он чувствовал себя ответственным за Эмили. Сын на всё закрывал глаза, но был в курсе болезни матери. Она разрушила их семейную жизнь, когда дети еще были маленькими: напивалась на школьных мероприятиях, не показывалась или отключалась, когда к детям приходили в гости друзья. Она позорила их всю жизнь, но они уважали отца за то, что он не бросает их мать. И им это в какой-то степени облегчало жизнь. Он всегда заботился о ней, так что детям не приходилось этого делать.

– Хочешь, я приеду к тебе сегодня вечером? – мягко предложил Питер. Оливия улыбнулась.

– Да, хочу, – честно призналась она, – но не из-за сегодняшнего. Просто я по тебе скучала, пока была в отъезде.

Обычно они еженедельно проводили вместе одну или две ночи. Ему не нужно было ничего объяснять Эмили. Она и так не знала, ночует он дома или нет. На протяжении двадцати лет они спали в разных спальнях, и за ней приглядывала домработница. Муж не давал никаких объяснений, просто уходил, хотя в любое время был доступен по сотовому телефону.

– Я по тебе тоже скучал. Приеду в восемь.

Была уже половина седьмого. Обоим надо было закончить дела в офисе. Дорога в Бедфорд займет у обоих около часа. У Оливии не было постоянно живущей прислуги. Питер всегда уезжал перед приходом домработницы, поэтому никто не мог узнать, что он ночевал у нее. Оливия знала, что прислуга что-то подозревает, но была уверена, что та не догадывается, кто именно периодически наносит хозяйке ночные визиты. На протяжении десяти лет им удавалось сохранять свои отношения в тайне. До сегодняшнего дня. Неудачно получилось, что Филипп их обнаружил, но Оливия не собиралась делать из этого трагедию. Это было свидетельством ее человечности. Теперь свою человечность и взрослость предстояло проявить Филиппу.

– Увидимся в восемь, – спокойно сказала Оливия и напомнила: – Будь осторожен за рулем. Я тебя люблю.

Питер улыбнулся.

– Я тебя тоже. До скорого! – ответил он, и на этом их телефонный разговор завершился.

Оливия оставила на письменном столе папки с непросмотренными документами. Она устала. День выдался долгий, да и перебранка с Филиппом вымотала ее. Возможно, по ней этого и нельзя было сказать, но в этот вечер Оливия чувствовала груз каждого мгновения своей жизни.

Спустя пару минут она взяла сумку и кейс и, погасив свет, вышла из офиса. Она с нетерпением ждала свидания с Питером.


Сев в автомобиль, Филипп решил все-таки позвонить брату. Всё это время он думал, что делать с данной ситуацией. Он считал, что другие тоже должны быть в курсе. Он знал мягкосердечие Лиз – та, возможно, найдет это трогательным или романтичным. Но не он. Реакцию Кассандры предугадать было трудно – он с ней не общался много лет. Но Джону он хотел сказать. Он был уверен, что брат будет так же возмущен, как он сам. В россказни о верности их отцу Филипп не верил. Он задавался вопросом, почему Касси так отличалась от них всех. Возможно, измены и были причиной постоянного отсутствия матери? Может, она годами спала со всеми подряд? Кто знает, что происходило на самом деле? Ему становилось тошно, когда он вспоминал, как застал ее с Питером целующимися. Обнимались они страстно. От той сцены его чуть не выворачивало. Он поехал домой в семь. В Париже в это время был час ночи. Филипп позвонил Джону в отель «Ритц», где тот остановился с семьей. Голос у брата был сонный.

– Что случилось? – сразу спросил Джон. Их бабушке было девяносто пять, матери на десять лет больше, чем отцу, когда тот умер. Джон всегда боялся, что что-нибудь может случиться с ними, с его женой или сыном. Но Сара и Алекс были с ним в Париже, значит, речь шла не о них. Кроме того, кризис бизнеса тоже был возможен.

– У тебя всё нормально? – задал следующий вопрос Джон, садясь в кровати и включая свет. Сара спала как убитая.

– Нет. И у тебя не будет нормально, когда я скажу, что происходит.

– Черт. Что-то с бабушкой или мамой?

Джон ожидал, что сбылись его худшие опасения, и не уловил злости в голосе брата.

– С матерью. У нее роман с Питером Уильямсом. Уже десять лет или около того, по ее словам. Но кто точно может знать, сколько лет он продолжается и не изменяла ли она нашему папе раньше, в своих командировках?

Всё это было как гром среди ясного неба. Джон попытался разобраться в сказанном.

– У мамы роман?

Ему это казалось неправдоподобным.

– Именно так! – подтвердил Филипп загробным голосом.

– Откуда ты знаешь?

– Я застал их в обнимку в офисе час назад.

– Они занимались сексом в ее кабинете?

Похоже, Джон был ошеломлен.

– Нет, они целовались, – уточнил Филипп; у него бы случился инфаркт, если бы они занимались любовью. – Потом она призналась, что у них роман. Он ушел, и мы с мамой побеседовали. Он женат, если ты помнишь.

– Да, я знаю. Он вообще-то хороший мужик. По крайней мере не какой-нибудь молоденький охотник за состоянием.

Он знал, что мать сразу разгадала бы подобные намерения, и всё же он удивился новости о том, что Оливия завела роман. Он думал, что для нее нет ничего важнее работы, и в какой-то степени даже обрадовался, что это не так и что его мать прежде всего человек. Их отец умер почти пятнадцать лет назад – тяжело долго выносить одиночество.