Маргарет Пембертон - Грехи людские

В тот день Роман был свободен. Как только он услышал сообщение, то немедленно прыгнул в машину и помчался в «Фор Сизнз».

Домоправительница уже рассказала Элизабет самую главную новость, и они отмечали победу на кухне, чокаясь шерри.

– Отыщи флаг, – сказала Элизабет няне маленького Николаса. – Нужно вывесить его из окна.

– Но ведь этого никто не увидит, мадам. От нас до дороги не меньше мили, – возразила молодая няня, подкошенная радостным известием и тем количеством шерри, которое Элизабет налила ей в бокал.

– Какая разница! – убежденно сказала Элизабет. – У нас непременно должен развеваться флаг!

В гараже они отыскали флаг и вывесили его из окна как раз над главным входом. Юнг Шуи и Николас Риф умоляли, чтобы им было дозволено отправиться в деревню, где вовсю звонили колокола и даже на таком расстоянии было слышно, как поет множество людей.

– Я свожу их, ладно, мадам? – попросила разрешения няня, которой не терпелось принять участие в торжествах.

Элизабет лишь рукой махнула, и домоправительница немедленно отправилась готовить детям к чаю сладкий пирог. В доме работало радио, диктор с воодушевлением рассказывал о том, как толпа людей собралась у Букингемского дворца и резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит.

Элизабет прошла в гостиную, понимая, что домоправительнице хочется побыть одной. Ведь ее муж никогда не вернется. И к ее радости по случаю объявления конца войны примешивалась незажившая боль личной утраты.

Элизабет стояла в просторной, пронизанной солнечными лучами комнате и думала о том, слышал ли уже эту новость Риф. В это время видавший виды «мор-рис» Романа затормозил у дома. Выбежав через стеклянную дверь, Элизабет кинулась к нему. Роман, легко перемахивая через две ступени, почти уже поднялся на террасу, когда Элизабет упала в его объятия.

– Никогда не слышала более великолепной новости! – закричала она, будучи не в силах скрыть свое волнение, и крепко обняла Романа за шею. – А ведь это значит, что и на Востоке война тоже очень скоро кончится!

Когда Роман ехал через Мидхерст, то наблюдал, как совершенно не знакомые друг с другом люди обнимались и целовались, и потому казалось совершенно естественным, что в этот момент и он тоже стиснет Элизабет в объятиях и крепко-накрепко расцелует.

Восторженный и вроде бы лишенный сексуального подтекста поцелуй так, по существу, и не состоялся. Как от единой искры воспламеняется трут, так здравый смысл покинул обоих, едва только их губы соприкоснулись. Элизабет притянула к себе голову Романа и страстно поцеловала его. Он поднял ее на руки и устремился в гостиную, где опустил на ковер, сорвав с себя пиджак, галстук и рубашку. Она даже не стала раздеваться и с силой притянула Романа к себе: ей так хотелось близости, что Элизабет не вполне отдавала себе отчет в собственных действиях. Он выкрикнул ее имя и мощно вошел в нее. В этот момент, словно в озарении, Роман окончательно понял, что любит ее и что Риф погиб и никогда уже не вернется. Будь Риф жив, Роман не занимался бы сейчас любовью с Элизабет – ее тело не позволило бы этого.

Лежа в объятиях Романа, Элизабет тихонько всхлипывала. Это не было результатом пережитого экстаза – в ее рыданиях слышались ужас, горечь и жгучий стыд.

– О нет... – простонала она. – О нет, нет... О, Риф, Риф... Что же я натворила! О Господи, что я наделала!

Он слегка приподнялся и с явным смущением произнес:

– Элизабет, ради Бога...

– Нет! – Она с силой ударила его кулаками в грудь, пытаясь освободиться из объятий.

– Пожалуйста, Элизабет... – начал он вновь, с усилием поднимаясь, но она не собиралась выслушивать его объяснения.

– Нет! О Боже, пожалуйста, немедленно уходи! Уходи и не возвращайся!

Минуту он стоял молча, его великолепный торс был мокрым от пота. Затем Роман медленно надел рубашку, подобрал с пола галстук и небрежно сунул его в карман. Продев указательный палец в петельку, он понуро перекинул пиджак через плечо. Из-за того, что в какой-то момент он дал волю своим чувствам, их отношения превратились в руины. Он ощутил такую сильную боль, что был не уверен, сумеет ли ее превозмочь.

– Ты должна выслушать меня, Элизабет! – настойчиво и даже требовательно сказал Роман.

– Нет! – Ее всю трясло. Элизабет крепко обхватила себя за плечи, словно готовая взорваться изнутри и одновременно пытаясь помешать этому взрыву. – Нет, прошу, уходи! Сейчас же уходи!

– Я люблю тебя! – с ужасающей простотой сказал он. – Если бы не любил, то никогда бы не позволил себе ничего подобного.

– Нет! – прошептала она, отрицательно качая головой. Слезы текли по ее щекам. – Я ничего не хочу слушать. Пожалуйста, оставь меня. Уходи!

Ему больше ничего не оставалось. Он услышал вдалеке радостный звон деревенских колоколов. Роман понял, что этот перезвон будет всегда напоминать ему о тяжелой душевной боли, которую он пережил сегодня.

– До свидания, – сдавленно произнес он. – Мне очень жаль, Элизабет. Ты даже не представляешь, как мне жаль, что так вышло. – С тяжелым чувством он повернулся и вышел из комнаты.

Элизабет закрыла лицо руками и истерично зарыдала. О Боже, как она могла так поступить! Как она могла так жадно, ненасытно наброситься на мужчину!

– О, Риф, что я наделала! – выдохнула она. – Это ужасно, ужасно! Прошу, возвращайся, любовь моя! Возвращайся домой, умоляю тебя!

Рано утром Роман позвонил ей, но Элизабет отказалась с ним разговаривать. Тогда он послал ей письмо, но она разорвала его, не читая. Стыд, сжигавший ее, был так велик, что она и думать не могла о встрече с Романом.

В июне Адам приехал ее навестить, и при первом же взгляде на него она поняла: он приехал не с доброй вестью.

– Ну что? – испуганно спросила Элизабет, вставая из-за рояля и медленно подходя к нему. – Что случилось?

– Мне очень жаль, – начал Адам, взяв ее за руку. – Поверь, действительно очень жаль.

После их возвращения в Англию Адам делал все возможное, чтобы отыскать хоть какие-то следы Рифа среди военнопленных. И вот теперь он наконец получил официальную бумагу. Но в ней было вовсе не то, чего ждала Элизабет. И она сразу обо всем догадалась.

– Нет! – воскликнула она, вырвав у Адама свою руку. – Я не верю! Он жив! Я чувствую, что он жив!

Адам медленно вытащил из внутреннего кармана пиджака извещение.

– Он пропал без вести, предположительно – погиб... Очень жаль, Бет.

Она не нашла в себе сил взглянуть на бумагу, которую протягивал ей Адам. Повернувшись на каблуках, она подошла к стеклянным дверям и уставилась на только что распустившиеся розы.

– Нет! – решительно заявила она, не позволяя Адаму взять ее за руку. – Я не могу поверить! Он жив, Адам, и он непременно вернется!

16 августа сдалась Япония, и война на Востоке наконец-то завершилась.

– Скоро наш папа приедет! – радостно сказала Элизабет Николасу Рифу, подкидывая его на коленке. – Скоро мы будем вместе гулять, он научит тебя играть в футбол, и мы будем великолепно проводить время. Сам увидишь!

Николас Риф с нежностью взглянул на мать. Для него отец был простым сочетанием звуков, чем-то абстрактным, так что маленький Николас и не особенно возражал бы, скажи ему мать, что, напротив, отца еще долго ждать. Мальчик не представлял, что это за штука такая – отец. Да и никто не был ему нужен, чтобы научить играть в футбол или в крикет. Дело в том, что дядя Адам уже научил его этим играм. Николас поцеловал мать в щеку, сполз с ее колен и на своих еще нетвердых ножках потопал к Юнг Шуи.

Теперь каждый день Элизабет ждала известий. В Лондоне образовалось целое гонконгское землячество: туда входили жены, вдовы и другие родственники военнопленных и интернированных англичан. Элизабет постоянно бывала на проходивших в столице заседаниях землячества, надеясь узнать что-либо о судьбе Рифа из списков, которые печатались регулярно и для многих служили подлинным успокоением. Перепечатывались также и выдержки из писем военнопленных домой, несмотря на то что в них была лишь позитивная информация (потому что ничего иного японская цензура попросту не пропустила бы). К концу сентября землячество получило известие о том, что более тысячи человек бывших военнопленных из Гонконга отправлены морем в Ванкувер.

– Они возвращаются, – прошептала Элизабет. – Теперь уже осталось ждать недолго. О, Риф, умоляю, напиши! Дай знать, где ты сейчас!

Но он не писал ей. Впрочем, она понимала: откуда ему было знать, где она? Приходилось ждать, когда военная почта переадресует ей его письмо. Элен же написала ей – письмо пришло через Красный Крест: она жива-здорова, хотя годы заключения и не прошли для нее бесследно. Элен намеревалась вернуться в Англию при первой же возможности.

– А с ней приедет и Ламун, – радостно добавила Элизабет, обратившись к Адаму. – Невероятно! Ламун и Том собираются пожениться.

Первая группа бывших военнопленных из Гонконга прибыла на борту «Иль де Франс». Членам землячества власти посоветовали не ездить в Саутгемптон встречать вернувшихся, потому что всех этих людей решено было сразу же направить дня на три в карантин. Элизабет и не подумала внять этому предупреждению. Она должна была быть там, когда корабль подойдет к причалу. Пусть Рифа не окажется на борту, и пусть официальные лица продолжают утверждать, что он пропал без вести и скорее всего погиб, – она все равно должна быть в Саутгемптоне.

Адам отвез ее в порт. Он не знал, как будет себя вести Элизабет, увидев, что Рифа нет среди прибывших, и опасался самого худшего.

Стоял прохладный осенний день. Им пришлось дожидаться вместе с небольшой группой озябших людей, когда прибывшие наконец спустятся по трапу и впервые после большого перерыва ступят на британскую землю. Элизабет подняла воротник пальто, чтобы хоть как-то защититься от холодного ветра. Ее глаза горели решимостью. Риф, должно быть, где-то там, среди этих людей. Он должен быть там, не может не быть!