Стоял дождливый апрельский день, когда к ней приехал первый, если не считать Адама и Луизу Изабель, гость. В старой твидовой фиолетовой юбке и бледно-лиловом свитере Элизабет занималась тем, что прореживала астры, растущие вдоль всей террасы. Вдруг она услышала звук подъезжающей машины.

Элизабет отложила садовую лопаточку и пошла к пологим каменным ступеням, ведущим к подъездной аллее. Адам не собирался навестить ее. Правда, между ними были такие свойские отношения, что он вполне мог приехать и без звонка. Автомобиль выехал из-за поворота – и Элизабет остановилась как вкопанная. Это был не принадлежащий Адаму чистенький и до блеска надраенный «даймлер», а старенький, видавший виды «моррис», напомнивший Элизабет машину, в которой Жюльенна колесила некогда по Гонконгу. Автомобиль остановился ярдах в двадцати от дома, и огромный мужчина в форме офицера ВВС с трудом вылез из-за руля.

Апрельское солнце зажглось в его густых темно-золотых волосах. На плече была нашивка со словом «Польша». На мгновение Элизабет показалось, что это она уже однажды видела: Гонконг, запах азалий... И уже через секунду она мчалась навстречу гостю с радостным криком:

– Роман! Роман!!!

Белоснежные зубы сверкнули в ослепительной улыбке. Двигаясь с грациозностью, присущей атлетам, и с проворством, которое нечасто встречается у мужчин его комплекции, Роман устремился к ней. Перепрыгнув через две последние ступеньки, Элизабет оказалась в его объятиях. Он крепко стиснул ее и прижал к себе.

– О, Роман... Как это здорово! Не могу поверить, что это не сон! – восклицала она, глядя на него сверкающими глазами.

– Теперь веришь! Когда бы я ни приезжал, ты вечно возишься с цветами! – сказал он, и его улыбка стала еще шире.

Элизабет, в свою очередь, сжимала его в объятиях и не собиралась выпускать.

– Знай я, что могу здесь рассчитывать на такой прием, приехал бы раньше, – добавил он.

Смех так и рвался из ее груди. Она любовалась Романом. В своей летной форме он выглядел великолепно.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что служишь где-то неподалеку? – недоверчиво спросила его Элизабет. Роман без особого желания разжал объятия, она взяла его под руку и повела в дом.

– Так оно и есть. Наша часть в десяти милях отсюда. Она засмеялась, и это был легкий, задорный, от всего сердца идущий смех. Роман приехал, а значит, скоро приедет и Риф.

– О, как же это замечательно, Роман!

Она провела его через террасу, и они оказались в большой гостиной, где стоял ее великолепный «Стейн-вей».

– Рад видеть, что ты по-прежнему упражняешься, – сказал он с чувством, сразу же подошел к инструменту и заглянул в ноты, чтобы понять, что именно она разучивает.

Она кивнула. Внезапно, как по мановению волшебной палочки, этот сумасшедший мир вновь стал нормальным, милым и уютным. Рядом появился человек, с которым можно было говорить о музыке. Появился хоть кто-то, олицетворявший для нее живой мостик в прошлое.

– Шопен, – объявила она, пытаясь отгородиться музыкой. – На меня он всегда действует успокаивающе.

Роман глубоко вздохнул.

– Ты забыла, Элизабет, что я поляк и нет нужды объяснять, почему ты играешь Шопена.

Она рассмеялась, почувствовав себя так же спокойно и легко, как и много лет назад в Перте. Если на сцене он был маэстро Романом Раковским, то здесь он просто-напросто ее друг Роман, мужчина, с которым она некогда пила на брудершафт. С чувством душевного комфорта она села за рояль. Роман встал рядом, и сразу же возникло впечатление, будто он заполнил собой всю гостиную.

– Шопен гораздо глубже, чем иные салонные композиторы, – сказал Роман, чувствуя, как общая страсть к музыке обволакивает их, отгораживая от всего внешнего мира. – Его надо уметь исполнять. Одного мастерства мало, нужно вложить душу.

Впервые с тех пор, как она занималась с Ли Пи, у Элизабет был слушатель, действительно знающий толк в музыке. Возникло редкостное и благостное ощущение свободы, словно после долгого сна она внезапно возвратилась к жизни.

– Dzekuje. Это было великолепно! – сказал Роман, когда она кончила играть. Его голос звучал восторженно. – А теперь сыграй какой-нибудь вальс. Вальсы очень хороши, хотя и несколько банальны. Но они и должны быть такими. Они изумительны, как мне кажется.

Все мысли о войне исчезли из ее сознания. Один за другим она играла вальсы и ноктюрны Шопена, потом известную «Фантазию» и закончила «Баркаролой».

– Замечательно! – восторженно воскликнул Роман, в волнении запустив свою пятерню в волосы. Этот жест она запомнила еще со времен Перта. – Именно эти ноктюрны – свидетельство огромного таланта Шопена, таланта созерцать мир. Он куда более великий композитор, чем многие считают. Ты всегда должна исполнять его именно так, как нынче: динамично, с чувством внутреннего драматизма.

Когда отзвучал последний аккорд «Польской фантазии», Роман несколько секунд сидел молча. Незаданный вопрос висел в воздухе. Когда она закрыла клавиатуру, он попросил:

– Расскажи о Рифе.

Она все рассказала ему, сидя перед камином и подливая себе и ему чая с бергамотом в прозрачные фарфоровые чашки. Роман слушал, не перебивая и не задавая вопросов. Наконец Элизабет произнесла:

– Так что мне ничего больше не остается, как сидеть и терпеливо ждать его возвращения.

Полено в камине громко выстрелило, и искры разлетелись в разные стороны.

– И его имя так и не появилось в списках военнопленных, переданных японцами Красному Кресту? – с мрачным лицом поинтересовался он.

Она отрицательно покачала головой. В это мгновение что-то всколыхнулось в его душе. Это было сильное и вместе с тем постыдное чувство.

– Нет, – сказала Элизабет, не заметив, как печаль исказила его лицо, как вдруг потемнели его глаза цвета оникса. – Но ведь наверняка есть сотни людей, которые живы, но чьи имена не попали ни в какие списки. Не думаю, что японцы очень уж заинтересованы в сотрудничестве с Красным Крестом. Разве не так?

Он покачал головой, нехотя поднялся, понимая, что пришло время уходить.

– Уже уходишь? – спросила она с явным сожалением, не пытаясь скрыть своего разочарования. – А я хотела, чтобы ты познакомился с детьми. Юнг Шуи сейчас в саду, катается на пони, которого я подарила ей на день рождения. А Николас Риф с няней. Я взяла ее из ближайшей деревни. Пока я занимаюсь музыкой, она за ним смотрит. Водит кормить уток па здешний пруд. Они и сейчас там, но с минуты на минуту должны прийти. Пожалуйста, останься.

Его так и подмывало согласиться, но Роман понимал, что, прежде чем остаться, нужно все хорошенько обдумать. Следовало подумать, прежде чем вновь увидеться с Элизабет. Она так безумно любит Рифа, и в один прекрасный день, если Господу будет угодно, он обязательно к ней вернется. И потому влюбиться в женщину, которая никогда не будет принадлежать ему, со стороны Романа было бы крайней глупостью. А он был не из тех мужчин, которые легко и охотно совершают глупости.

– Нет, – сказал он. Его массивная фигура, казалось, опять заполнила всю комнату. – Очень жаль, Элизабет, но мне пора.

Она проводила его до машины, прося не забывать и наведываться почаще. Она почувствовала такое острое одиночество при виде отъезжающего автомобиля, что даже стало трудно дышать.

Лишь через неделю Роман сообщил, что в следующий уик-энд будет свободен. Он никогда еще не бывал в Брайтоне. Не согласится ли она съездить туда с ним, подышать, пообедать?

Она согласилась сразу, без колебаний. Именно в Брайтон она поехала бы с Рифом, если бы это было возможно. И то, что она ехала с Романом, казалось ей едва ли не наилучшей заменой.

Они съездили в Брайтон. А через несколько дней отправились на пикник, захватив с собой Николаса Рифа и Юнг Шуи. Расположились неподалеку от старинного замка. Было прохладно, но очень весело, и они с удовольствием перекусили под старинными нормандскими зубчатыми стенами.

С тех пор Роман постоянно наведывался в «Фор Сизнз». Он сажал маленького Николаса Рифа к себе на закорки, и они шли на берег моря. Юнг Шуи проворно поспевала за Романом, рассказывая о своем пони и занятиях в английской школе. Роман с неподдельным интересом слушал девочку, проявляя при этом редкостный талант слушателя и большое терпение.

Война в Европе быстро подходила к концу, и Элизабет знала, что Роман ждет не дождется, когда его наконец демобилизуют и можно будет вернуться к концертной деятельности.

– И куда же прежде всего ты отправишься? – спросила она, когда они шли по усеянному голышами пляжу. Может, тому самому, куда за тысячу лет до них высадились римские легионеры под водительством Юлия Цезаря.

– В Палестину, – ни минуты не раздумывая, ответил Роман. – Нет в мире другого места, где люди бы так изголодались по музыке. Я хочу весь свой талант отдать тому оркестру, который в один прекрасный день сделается лучшим в мире.

Она задумалась о людях, составлявших этот оркестр. В него вошли самые великие музыканты Восточной Европы, которым посчастливилось избежать гитлеровской карательной машины.

– Может, когда-нибудь я тоже смогу выступить с этим оркестром, – чуть улыбнувшись, сказала она.

– Непременно, – подтвердил Роман, и в его словах прозвучала абсолютная уверенность. – Ты будешь играть, а я дирижировать.

Постоянные наезды Романа, как и эпизодические посещения Адама и принцессы Луизы Изабель, не позволяли Элизабет чувствовать себя покинутой и одинокой. Но ее сексуальный голод оставался неудовлетворенным. Бывали моменты, когда, лежа ночью в постели и сгорая от желания, она почти сожалела, что узнала истинную плотскую страсть. Ей так хотелось избавиться от постоянного вожделения, которое даже пугало ее.

– Никаких фантазий! – приказывала она себе, вставала с постели и шла к окну, подолгу глядя на пейзаж, открывающийся с залитой лунным светом террасы. – Риф, только Риф – вот мужчина, о котором я мечтаю. Он, и никто другой.

Но восьмого мая, когда сэр Уинстон Черчилль объявил по радио о безоговорочной капитуляции Германии, любовное томление заполнило все существо Элизабет.