Ронни затормозил у поворота. Вонь от множества разлагающихся трупов пропитала воздух. Он подумал о мертвых солдатах, лежащих на склонах, о тех, кто медленно умирает ужасной смертью от ран, без воды, медицинской помощи и пищи.

Он вышел из машины и, обойдя джип, вытащил автоматы. Один сунул под мышку. Да, сознательно Жюльенна никогда не причиняла ему зла. Никогда. Она любила его сильнее, чем кого бы то ни было. Он был главным в ее жизни, как и она в его. Японцы с удивлением и недоумением смотрели на него. Кое-кто начал медленно подниматься.

– Сволочи! – выкрикнул Ронни. Он бросился на живот и открыл огонь. – Сволочи! Сволочи!!!

Том, как и многие другие, с кем ему довелось сражаться плечом к плечу, получил приказ отступить за несколько часов до объявления капитуляции. Японская армия, которая в высшем обществе Гонконга была постоянным поводом для шуток и прибауток, сумела поставить их на колени. Том испытывал жгучий стыд и не хотел, чтобы кто-нибудь это видел. Вместо того чтобы вместе с остальными переживать случившееся, он стоял в стороне, желая побыть в одиночестве. Его занимала мысль, по-прежнему ли Ламун в отеле «Гонконг». И вообще, в безопасности ли она?..

На следующее утро японцы ворвались в казармы и всех выстроили и обыскали. Погода стояла великолепная. В голубом небе сияло солнце.

Они стояли перед японцами на плацу. Один из солдат заинтересовался серебряной эмблемой на фуражке адъютанта командующего. Том почувствовал, как внутри у него все напряглось. Уже случались безобразные сцены совершенно ненужного и ничем не оправданного насилия. И сейчас все слышали, как, обратившись к одному из японских офицеров, адъютант произнес:

– Скажите этому человеку, чтобы он вернул мою фуражку!

Тотчас же к нему подскочил дежурный офицер, выкрикнул какие-то оскорбления и несколько раз ударил адъютанта по щекам. Тому было неловко смотреть на адъютанта. Если события будут и дальше так разворачиваться, то его жизнь военнопленного будет явно не сладкой.

Два дня спустя их снова собрали вместе и сказали, что переводят в Цзюлун, в те самые казармы, где прежде были расквартированы мидлсексцы. С опущенными головами промаршировали они по улицам. Им в лицо издевательски улыбались японские солдаты в плохо сшитом обмундировании. Видели их унижение и китайцы, забитые и притихшие. Теперь никто не будет раздавать им бесплатную еду. И некому будет защитить их от наглых победителей. Белые флаги трепетали во многих окнах. Кое-где они перемежались с японскими, на которых было изображено восходящее солнце. Улицы были чудовищно грязными, под открытым небом тут и там валялись трупы китайцев, стояла ужасная вонь. Когда колонна проходила мимо сваленных в кучу трупов, глаза Тома сузились. Наверху лежали тела недавно убитых людей. Скорее всего они погибли уже после объявления капитуляции. Он подумал о Ламун и почувствовал, как страх охватил все его существо. Говорили, что белые женщины из отеля «Гонконг» будут переведены в лагеря временного содержания. Но как поступят японцы с Ламун, было неясно. Переведут ли ее вместе с европейскими женщинами или выбросят на улицу, чтобы она, как и другие китаянки, была вынуждена умирать голодной смертью.

– Не думаешь сбежать? – негромко спросил солдат, марширующий рядом с Томом.

– Даже не знаю, – ответил Том. Как раз в эту минуту он сам об этом раздумывал. Вот бы убежать из колонны, когда она будет проходить мимо отеля «Гонконг», найти Ламун и вместе скрыться. Но где найти убежище? В Чунгкине, военной столице Китая? Но до нее, должно быть, тысяча миль. Правда, там, кажется, есть британское посольство, где они окажутся в безопасности. Но от Гонконга до Чунгкина – сотни и сотни километров по занятой японцами территории.

Когда колонна подошла к полуразрушенному «Гонконгу», Том жадно оглядел окна: если бы хоть мельком увидеть Ламун! Убедиться, что она жива-здорова! Он пристально всматривался в окна, но ее нигде не было видно. С упавшим сердцем он плелся к паромной переправе, раздумывая, когда же доведется вновь встретить Ламун. И вообще, суждено ли ему когда-нибудь увидеться с ней.

Ламун устало отерла лоб ладонью. Поселившись в отеле «Гонконг», она стала медсестрой. Последние шесть дней она совсем не спала. Ламун и ведать не ведала, что колонна британцев и канадцев проходит мимо отеля, направляясь в концлагерь. Не знала она, что их поведут на причал, где уже ждали корабли для перевозки пленников в Цзюлун.

Если и была какая-то возможность пусть хоть мельком увидеть Тома, то в некотором смысле Ламун повезло, что она не видела его унижения. Ей было невыносимо думать, что Том мог попасть в плен. Казалось совершенно невероятным, что солдаты великой мировой державы понуро плетутся, а над ними издеваются и насмехаются японские солдаты.

Европейцы вокруг Ламун были потрясены и шокированы капитуляцией, которая казалась им немыслимой.

– А как же китайцы? Мне казалось, что Китай намеревался послать свои войска на помощь Гонконгу? – спросила пожилая англичанка.

– Может, войска еще и прибудут, – с надеждой промолвил солдат. – И может, нас даже освободят.

Ламун ничего не сказала. Она знала, что если бы китайская армия могла сюда добраться, то давно бы это сделала. Дело в том, что прошло три года с тех пор, как японцы отбросили китайские войска далеко в глубь страны и заняли Кантон. Было не похоже, что китайцы чувствуют себя достаточно сильными для того, чтобы отвоевать утраченные территории, отделяющие их от Гонконга.

Это было на второй день пребывания Ламун в отеле. Она случайно услышала, как одна из медсестер взволнованно говорила другой:

– Нельзя же оставить двух белых ребятишек на руках старого китайца. Нет, это невозможно!

– Но им не придется разлучаться с ним, – ответила другая. – Малыш уверен, что мамочка велела им оставаться с этим самым китайцем. И хотя мальчонке лет пять-шесть, не больше, он сопротивлялся, как бесенок, когда мы предложили, чтобы за ним и его сестричкой присматривала какая-нибудь женщина, у которой есть дети примерно такого же возраста.

– Если дело дойдет до интернирования, им придется расстаться, – мрачно сказала первая. – Япошки ужасно обращаются с китайцами. Они явно не собираются кормить их в концлагерях.

Ламун попыталась представить, что будет с ней, если интернируют всех европейцев из отеля. Она посмотрела на старика с двумя детьми, о которых говорили медсестры, и подумала, что ей это привиделось. Она никогда не встречала племянника и племянницу своего любимого, но видела их фотографии и сейчас была поражена сходством мальчугана с Томом.

– Почему эта тетя так на меня смотрит? – спросил Джереми у Ли Пи. И в этот момент подозрения" Ламун сменились уверенностью. В движениях мальчика было нечто, присущее всем Николсонам. Она быстро подошла к Ли Пи.

– Меня зовут Ламун Шенг. Я друг мистера Тома Николсона и Элен Николсон.

Взволнованное выражение на лице Ли Пи сменилось улыбкой.

– Я тоже, – с достоинством сказал он, – друг миссис Николсон.

– А это ее дети? – спросила Ламун, а Джереми и Дженнифер, подняв головы, откровенно уставились на нее.

Ли Пи кивнул.

– Она доверила мне отвезти их на квартиру миссис Гарланд. – Улыбка исчезла с его лица, он опять стал озабоченным и старым. – Но квартиру миссис Гарланд разбомбили, поэтому нам пришлось перебраться сюда. Служащие тут меня знают. Я – Ли Пи.

Его имя совершенно ничего не говорило Ламун. Она, как и многие европейцы, думала, что он просто старик пенсионер. Посмотрев на него, она почтительно уточнила:

– А что миссис Гарланд? Жива-здорова?

При этих словах на глазах у Ли Пи показались слезы. Мысль о том, что замечательный талант Элизабет может быть уничтожен от разрыва какой-нибудь японской бомбы, была невыносимой и причиняла Ли Пи огромные душевные страдания.

– Я и сам толком не знаю, – признался он. – Парни из спасательной службы говорили, что вроде бы нашли под обломками се дома лишь одно тело. Женское. Но они уверяли, что то был труп китаянки.

Они посмотрели друг другу в глаза, понимая, что, когда из завала вытаскивают чье-то тело, возможны самые различные ошибки.

– Нужно лишь молиться, – сказал Ли Пи, понимая, как серьезен для Ламун вопрос о здоровье Элизабет. – Ничего другого нам не остается.

Четыре последующих дня Ламун молилась. Молилась за Тома, за Элен и Элизабет. А также за себя, за Ли Пи, за детишек. Когда японцы ворвались в отель, дети спрятались у нее за спиной.

– Нас от тебя не заберут? – прошептал Джереми. Дженнифер, держась за юбку Ламун, заплакала. Глазенки девочки расширились от страха, когда она увидела, как японцы в своей мешковатой военной форме ворвались в отель и принялись шарить по комнатам, крича при этом: «Да здравствует император!»

– Да нет же, – постаралась рассеять ее страхи Ламун, хотя у самой сердце отчаянно колотилось при одной мысли о том, что такое вполне может случиться.

– Американцы, англичане, голландцы – вместе! – крикнул японский офицер, руководивший операцией.

– Что с нами будет? – отважно спросила его молодая американка. – И где наши мужья?

Японец счел последний вопрос совершенно излишним и даже не потрудился хоть что-то ответить.

– Вы будете отправлены в концлагерь, – сказал он. – Все там будет хорошо: пища – обильной, условия – вполне приемлемыми. Полагаю, вы будете в состоянии оценить доброту японской императорской армии. Как вам известно, солдаты Ниппона всегда галантно обращаются с женщинами.

Никто из постояльцев ему не поверил. Когда всех европейцев собрали вместе, китайских беженцев, нашедших в отеле временное убежище, ударами прикладов выгнали на улицу.

– Мне нужно идти, – срывающимся голосом сказал Ли Пи, обратившись к Ламун. Он выпустил ручонки малышей из своих рук. – Может, из-за детей вам позволят остаться здесь. Мне же точно они этого не разрешат. Да я и не хочу нарываться на оскорбления. Тем более в присутствии ребятишек. До свидания.