– Э-э-эх, – махнула рукой хозяйка, – столько я в своей жизни согрешила, не сосчитать, так что авось господь еще одного грешка и не заметит. Нас много, а он небось-то один! К тому же накормить голодного досыта у нас в Сибири за грех никогда не считалось! Да ведь и сам грех, что орех, раскуси да выбрось! – Словно испугавшись за свои явно крамольные слова, Прасковья Тихоновна несколько раз перекрестилась на образа: – Упаси меня, господи, от греховных мыслей и слов!

Маша быстро посмотрела на Митю, поймала его такой же быстрый взгляд. Но он тотчас отвел глаза в сторону и, придвинув к себе чашку с чаем, отпил глоток, а затем принялся сосредоточенно всматриваться в ее содержимое, как будто силился найти там решение всех своих проблем. За время ужина они перемолвились едва ли парой слов. Митя, с посвежевшим после бритья лицом, кажется, даже помолодевший, в новой рубахе и легкой фланелевой куртке, снова был прежним Митей – веселым и остроумным, разговорчивым и подвижным, только несколько похудевшим и словно вытянувшимся вверх. Но под тканью его рубашки явственно перекатывались окрепшие мускулы, и черты лица стали тверже и жестче. Он не напоминал больше того избалованного, красивенького мальчика, каким Маша знала его. И взгляд у него изменился, стал более тяжелым, задумчивым, с тем особым налетом печали, который всегда выдает человека обреченного, неуверенного в своем будущем. Но, несмотря на эти перемены, он был, как и в те безвозвратные времена, очень красив, и Маша испытывала странное напряжение – скоро им позволят остаться одним, и она была совсем не уверена, что сумеет сдержаться и не выдать своих истинных чувств...

– Машенька, – хозяйка оказалась тут как тут, умильно улыбаясь, она слегка подтолкнула ее к Мите, – проводи Дмитрия Владимировича к себе в комнату, а мы пока с Антошей со стола уберем, порядок кое-какой наведем...

Митя послушно, как по команде, поднялся и, погромыхивая цепями, прошел следом за Машей. Она молча отворила двери в комнату и первой переступила порог, освещая дорогу масляной лампой. Поставила ее на стол и повернулась к Мите. Он по-прежнему стоял на пороге, молча озирая комнату, потом перевел взгляд на девушку и криво ухмыльнулся:

– Ну, что же ты не бросаешься на шею своему жениху, дорогая невеста? Помнится, ты желала выбрать себе в мужья каторжника в коростах. Так вот, он перед тобой! Радуйся!

– Ты сердишься на то, что я приехала, или на то, что я опять назвалась твоей невестой? – спросила Маша тихо и посмотрела ему в глаза. – Говори все, что думаешь, и если велишь мне возвращаться, я тут же вернусь, без всякого промедления! Но неужели не пожелаешь выслушать меня? Ведь я приехала сюда не только затем, чтобы просто повидаться с тобой...

– Ты собираешься совершить подвиг, разве непонятно? – Митя скептически усмехнулся. – Но тебе здесь нечего делать, я не собираюсь жениться на тебе. У меня была одна невеста, она и останется для меня единственной и неповторимой. Возвращайся назад, в подобных жертвах я не нуждаюсь. – Он повернулся лицом к двери и с болью в голосе произнес: – Я очень благодарен за все, что ты сделала для меня: за одежду, за провизию, но, право, не стоило ради этого мчаться через всю Россию, вполне достаточно было передать посылки с Кузевановыми...

– Не смей так говорить! – вскрикнула Маша, в два шага преодолела расстояние до Мити и рывком развернула его к себе. – Не строй из себя великомученика, Митенька, и будь добр выслушать меня. Я преодолела почти семь тысяч верст не для того, чтобы смотреть, как ты мотаешь сопли на кулак. Я приехала помочь тебе и сделаю это, черт возьми, даже если ты будешь упираться, как баран перед закланием.

– Ах, ах, ах! – Митя с яростью взглянул ей в глаза. – Страстотерпица Мария! Может, потребуешь встать перед тобой на колени и молиться на тебя? Но, увы, ничего не получится – цепи мешают...

– Митя, не будь свиньей, – Маша сжала кулаки, – неужели ты разучился быть добрым и сострадательным? Я по глазам твоим вижу – ты говоришь совсем не то, что думаешь! Почему ты оскорбляешь меня? Почему не поймешь, что Алина навсегда для тебя потеряна, да она никогда и не любила тебя! Признай это, и тебе станет несравнимо легче. – Она набрала полную грудь воздуха, словно перед решающим прыжком, подошла к Мите ближе и обняла его за плечи. – Прости, что резко говорю с тобой, но пойми, я приехала сюда не жалеть тебя. Я хочу, чтобы ты раз и навсегда уяснил одну простую истину: жизнь не закончилась, и я здесь с одной целью – помочь тебе бежать! – Маша слегка дотронулась ладонью до его щеки. – Успокойся, прошу тебя, Митя! Прими случившееся как должное, и давай поговорим наконец спокойно, без взаимных обвинений и упреков.

Митя потерся щекой о ее ладонь, потом притянул ее к своим губам и поцеловал:

– Прости меня, Машуня! – Он прошел к стулу, опустился на него и показал Маше на соседний. – Сядь рядом со мной, пожалуйста.

Маша послушно опустилась на стул, и Митя заговорил снова:

– Последние события настолько выбили меня из колеи, что я потерял над собой всяческий контроль. Ведь сегодня утром, когда увидел тебя на крыльце, чуть с ума не сошел. Думал, уже галлюцинации начинаются. Потом смотрю, Антон, шельмец, ко мне прорвался, шепнул, что ты назвалась моей невестой... Но все равно не верилось, что ты – это ты, девочка моя дорогая!..

Митя вновь потянулся к ней, попытался отыскать своими губами ее рот, но девушка вывернулась, поправила растрепавшиеся волосы и тихо сказала:

– Митя, я должна у тебя кое-что спросить, прежде чем все объяснить.

– Ну что ж, спрашивай. – Митя с явной неохотой отодвинулся от нее.

Маша с силой стиснула ладони и посмотрела ему в глаза:

– Почему ты согласился на брак со мной?

Митя пожал плечами и усмехнулся:

– Мордвинов спросил меня, желаю ли я жениться на своей невесте. Старому хрычу и в голову не пришло, что у кого-то может оказаться не одна невеста, а две...

– Но ты ждал Алину?

– Естественно, я ведь не знал, что ты вдруг оставишь своего жениха и бросишься в этакую авантюру.

– Ты был уверен, что она решится на подобное безрассудство, пойдет против воли родителей?

– Мне очень хотелось верить в это, – Митя отвернулся от нее, и теперь его голос звучал глухо, словно он сдерживал рыдания, – и мне легче было переживать весь этот кошмар, представляя, что она любит меня и вскоре, несмотря ни на что, станет моей женой. – Он вновь повернулся к Маше, и, хотя глаза его подозрительно блестели, губы кривила знакомая ехидная усмешка. – Тем не менее я ее понимаю и в какой-то степени даже оправдываю, но ты-то с какой стати вздумала приехать и осчастливить несчастного каторжника? Ведь ты не любишь меня и весь свет в окошке для тебя Алексей фон Кальвиц. Неужели ты рассталась с ним ради меня? Прости, но за последний год я перестал верить в души прекрасные порывы. Признавайся, тобой движут другие интересы, возможно, матушка что-то пообещала тебе взамен?

– Вероятно, в другой ситуации я проломила бы тебе голову, – спокойно сказала Маша, – только сейчас у меня совсем другие цели, поэтому давай повременим немного, но, когда ты окажешься на свободе, я припомню тебе все оскорбления и рассчитаюсь с тобой по полной программе.

Митя покачал головой и сделал удивленные глаза:

– Не хочешь ли ты сказать, что намерена превратить нашу семейную жизнь в сплошной кошмар и будешь помыкать мной?

– А семейной жизни, Митенька, не будет, – усмехнулась Маша, – будет только видимость ее, спектакль, который мы оба должны сыграть как можно убедительнее.

– Прости, но я не понимаю. – Митя приподнялся со стула. – Что за ересь ты несешь, дорогая?

– Митя, я должна тебе все объяснить, чтобы ты не слишком заблуждался насчет нашего брака. С первых минут он будет фиктивным, и надеюсь, теперь ты не станешь обвинять меня в меркантильности. И вбей себе в голову наконец, что я здесь с единственной целью: помочь тебе спастись из этого ада! Помнишь, я обещала тебе в крепости, что сделаю для этого все возможное и даже невозможное? И назвалась твоей невестой вынужденно, иначе бы меня к тебе не допустили. Зинаида Львовна рвалась в Сибирь, но не могла же я позволить ей ехать сюда.

– Та-ак, – протянул задумчиво Митя, – насколько я понимаю, мы не будем жить с тобой как муж и жена, а лишь изображать великую любовь, мир и согласие?

– Да, пока будем находиться в поселке, но это всего два-три месяца, не больше.

– Спасибо, успокоила! – усмехнулся Митя. – По-моему, это такая же утопия, как и побег, который в этих краях совершенно невозможен.

– Я уже слышала подобные утверждения не раз, – сухо сказала Маша, – но ты тем не менее отдал беглецам свою одежду и обувь. Зачем ты сделал это, если не был уверен в успехе побега?

– По крайней мере, они не загнутся от морозов в первую же неделю, – Митя насупился и сердито посмотрел на Машу. – Мне тоже предлагали бежать, но я не согласился. Во-первых, я очень хотел увидеть свою невесту, во-вторых, знал, что далеко беглецам не уйти. В случае поимки их ждет расстрел, а я почему-то хочу жить долго...

– Ты намерен всю жизнь прозябать в этих цепях, среди этих голых сопок, среди этой вони и грязи?

– Знаешь, это гораздо лучше, чем валяться в той же самой грязи, но с дыркой во лбу... Мне тут достаточно порассказали, как беглецов в Читинском остроге расстреливают. Ружья у солдат старые, заржавленные, охрана в основном состоит из инвалидов, они толком и стрелять-то не умеют и, прежде чем умертвить беднягу, превратят его во что-то вроде сита... – Митя насмешливо посмотрел на нее. – Увы, гнить на кладбище в таком виде мне совсем не улыбается!

– А так ты будешь гнить заживо в своем руднике, среди вшей, клопов и крыс... И неизвестно еще, что хуже – моментальная смерть или это медленное умирание без малейшего проблеска надежды! – закричала Маша сердито, но тут же спохватилась и заговорила тише: – Опомнись! Скоро потеплеет. Бежать нам помогут Кузевановы. Я предварительно с ними договорилась. Они доставят оружие, лошадей. Мы уйдем по Амуру, там нас никто не будет искать...