Но затем они вступили в настоящий разговор — несколько разговоров, и теперь Валентин не знал, что с этим делать. Он чувствовал, что ему нравится проводить с ней время, но это определенно не может привести ни к чему хорошему. К приятному — да, но точно не к хорошему.

Леди Голдсборо вскочила на ноги, когда он вошел в комнату.

— Лорд Деверилл, рядом с леди Уэндмер есть место, — воскликнула графиня, указывая на старую летучую мышь.

— Так и есть, — согласился маркиз, усаживаясь рядом с Элинор.

— Ты должен был сесть рядом с леди Уэндмер, прошептала Элинор. — Она плохо слышит и может составить прекрасную компанию.

— Тогда кто-то еще сможет составить ей прекрасную компанию. Я не единственный чертов джентльмен, присутствующий здесь, и я предпочитаю, чтобы мой разговор имел двусторонний характер.

Он хотел спросить, как она себя чувствует, и есть ли у нее какие-то сожаления по поводу прошлой ночи. Тем не менее, спросить это означало бы, что ему придется остаться и выслушать ответы, а маркиз был совершенно уверен, что не хотел их слышать.

— Я удивилась, увидев, что ты появился здесь этим вечером, — продолжила Элинор тихим голосом, пока остальные гости упрашивали леди Голдсборо сесть за пианино и сыграть одну или две мелодии.

Валентин пожал плечами.

— Это место кажется достаточно неплохим, чтобы пообедать — собственно, как и любое другое.

— Итак, это не имеет ничего общего со мной?

В течение минуты маркиз просто смотрел на нее. Элинор предпочитала быть откровенной, он знал об этой ее черте характера. В целом, это ему нравилось, но только не сегодня вечером.

— А должно иметь? — спросил он.

— Нет, полагаю, что нет.

— Я имел в виду, что подбросил монету, — солгал Валентин, — на то, отправиться ли сюда или на прием к Стюартам. На самом деле, выиграли Стюарты, но затем я вспомнил, что их единственное потомство — это две незамужних дочери с большими ногами. Поэтому я присутствую здесь.

— Понимаю. — Девушка бросила взгляд на группу гостей, собравшихся возле пианино. — Могу я задать вопрос? — медленно проговорила она.

Валентин подавил гримасу.

— Да.

— Прошлая ночь значила что-то для тебя?

Проклятие.

— Прошлая ночь? Конечно же, она что-то значила. Это было очень приятно, ты была исключительно красива, и я не плавал уже очень давно. — Он почти добавил, что не возражает повторить этот опыт, но в последний момент сдержал себя.

— Итак, ты не плавал уже очень давно, — повторила она. — А тому, другому занятию, ты предаешься гораздо чаще.

— Я никогда не делал из этого секрета, Элинор, — ответил маркиз, дрожь неловкости пробежала по его спине. Господи, не может же она ревновать. Он не хотел, чтобы она ревновала — и не хотел больше обсуждать с ней прошлую ночь. — Как ты покаталась с Роджером Нолевиллом этим утром?

— А как ты поболтал с сестрами Мэндилей? — парировала она.

— Смертельная скука, — быстро ответил Валентин, — но этот разговор помог скоротать время.

Она пристально посмотрела на него.

— Потому что не было ничего, чем бы ты предпочел заняться?

Он не знал, стремится ли она к тому, что прокомментировать его бесполезность или просто желает услышать комплимент. И то, и другое означало признание в чем-то, в чем он не готов был признаваться, но он не был готов и к тому, чтобы терпеть этот ее разочарованный взгляд.

— То, чем я предпочел бы заняться, было мне не доступно, потому что ты была занята.

Элинор заморгала.

— Ох. Так ты…

— Да, я хотел бы этого. Однако ты заявила о своих условиях, и я буду уважать их.

— Значит, ты просто отправишься искать следующую девицу?

Как будто он сможет выбросить из головы мысли об Элинор на достаточно длительное время, чтобы нанести кому-то визит. Этот разговор начал становиться слишком личным и слишком близким к тому, чтобы подтолкнуть его к размышлению над собственным подведением.

— Элинор, это не я хотел изменить какую-то часть своей жизни. Это была ты. И если есть еще что-то, что ты хочешь сделать, то я буду рад помочь тебе. Но не жди от меня, что я изменюсь хотя бы на дюйм. Я вполне счастлив в своей жизни, какая она есть.

— Ты имеешь в виду, что ты счастлив вести жизнь, полную легкомыслия и никогда не вступаешь ни с кем, ни в какие отношения, кроме кратких физических контактов, — заметила Элинор, ее голос все еще был тихим.

— Это не твое чертово дело. И, кроме того, это именно ты заявила, что это будет «только на одну ночь». — Маркиз встал и закончил разговор, из осторожности все еще понизив голос. — Не ожидай, что я стану чертовым монахом или кем-то в этом роде, только потому…

— Извините меня, — произнесла она, также поднимаясь. — Но если вы не возражаете, мне нужно выполнить некоторые обязанности принять несколько серьезных решений относительного моего будущего. От вашего намерения быть легкомысленным у меня начала болеть голова.

— А у меня болит голова от тебя, — парировал он. — Оскорбляй меня, если это заставляет тебя чувствовать себя лучше, моя дорогая, но потрать немного времени и посмотри на себя в зеркало. Думаю, что ты сможешь обнаружить, что завидуешь мне гораздо больше, чем не одобряешь меня.

— Может быть, это и так — в некотором смысле, — признала девушка, удивив его до глубины души. — Я завидую твоей свободе делать и говорить то, что ты хочешь, и общаться с теми, с кем пожелаешь. Но я не стану завидовать твоему… недостатку чувств по отношению ко всем, кроме себя самого.

С него было достаточно.

— Благодарю вас за проницательную беседу, — отрезал Валентин и повернулся кругом.

Он оказался на улице, а затем внутри своей кареты до того, как осознал, что все еще держит в одной руке бокал с бренди. Нахмурившись, он допил остаток напитка и бросил хрустальный предмет на противоположное сиденье. Если бы Валентин мог четко мыслить, то он бы напомнил этой проклятой девице, что всего лишь прошлой ночью она провозгласила его каким-то героем. Конечно же, у него были чувства по отношению к другим людям; и то, что он не собирался делиться ими с каждым, включая себя, не означало, что они не существуют.

Валентин зарычал. Думать — это плохое занятие. Он узнал об этом очень давно. Высунувшись из окна, он ударил ладонью по двери.

— Доусон, вези меня в Будлз.

— Да, милорд.

Элинор сидела, пытаясь игнорировать пустое место рядом с собой, в то время как все остальные практически сидели друг на друге в маленькой гостиной. А также звонкое хихиканье женщин, учтивое растягивание слов Шеем, джигу, исполняемую на пианино умелыми пальцами леди Голдсборо. Что же, она должна была ожидать, что Валентин не станет сидеть и слушать, как она оскорбляет его.

Предполагалось, что сегодня ей будет легче. После прошлой ночи все должно было просто встать на свои места, предоставив ей возможность с удовлетворением идти по тому пути, который она должна была теперь ясно видеть перед собой. Она получила свое приключение, она осуществила свои самые тайные, самые порочные мечты, но каждый раз, когда ее взгляд падал на Валентина, ей снова хотелось их осуществлять. Проклятие, предполагалось, что она будет в состоянии оставить все то, что было вчера, позади, и смотреть вперед, на устройство своей последующей жизни.

Возможно, в этот и была проблема. Деверилл проделал именно это, а она все еще не может продвинуться дальше того, как свободно она себя ощущала в его объятиях.

— Нелл, — сказал Шей, заставив ее подскочить, когда он присел рядом с ней на диван. — Я видел повешенных воров, которые выглядели более счастливыми, чем ты. Что-то не так?

— Все в порядке. Я просто думаю.

— Ты думаешь с тех пор, как вернулась с прогулки с Нолевиллом этим утром. — Ее брат бросил взгляд в сторону Роджера. — Он что-то сказал тебе? Потому что, несмотря на наше соглашение не лезть в твои дела, я с радостью сломаю его пополам для тебя.

Элинор поразмышляла над тем, сделал бы ее брат такое же благородное предложение, если бы знал, что Деверилл, а не Нолевилл, был виноват в ее задумчивости. Сломать пополам Валентина, несомненно, было бы более сложным — и опасным — занятием.

— Это не обязательно, — ответила девушка. — Хотя я устала. Ты не против отвезти меня домой?

— Нисколько. — Поднявшись, Шарлемань помог ей встать на ноги. Они извинились перед лордом и леди Голдсборо, и ее брат повел девушку на улицу. Как только их кучер подъехал к парадной двери, он помог ей войти в карету, и сам забрался внутрь следом за ней.

— Мои извинения за то, что я утащила тебя прочь, — произнесла девушка, все еще пытаясь собраться с мыслями. Ей просто не нужно думать о Деверилле, и о прошлой ночи. Элинор подавила желание нахмуриться. Как же это трудно, не думать о самых важных моментах твоей жизни.

— На самом деле, я искал причину, чтобы уйти, — протянул Шей. — Я ведь прошел только из-за тебя и шоколадного десерта, помнишь?

Она выдавила улыбку.

— Как я могу забыть?

— Итак, что случилось? На самом деле?

— Я же сказала тебе, я просто…

— Устала. Да, я слышал. Кажется, ты и Валентин вели интересную беседу. То есть до тех пор, пока он не ушел. Неужели он что-то сказал тебе? Что-то из его обычных непристойных, пикантных подробностей?

Это и в самом деле было то, что он сказал, осознала Элинор. Кое-что из его обычных, циничных, пресыщенных взглядов на жизнь. Она и раньше слышала это от него и всегда находила это забавным. Но не сейчас. Не тогда, когда он пытался сказать, что ничто не трогает его, или что ничто не имеет для него значения. Не тогда, когда он подразумевал, что она ничего не значит для него.

— О, я полагаю, так и было. Когда слушаешь Деверилла, всегда ожидаешь услышать какой-нибудь вздор.