Она сильная. И она употребит свою силу не на то, чтобы удержать нелюбимого человека, а на то, чтобы выдержать его гнев, его презрение.

Итак, решено. Сегодня она обо всем скажет мужу. Завтра — Ивану. А потом…

— Взвод! Смирна! Стой, раз-два! — скомандовал Братеев.

В едином порыве взвод повернул головы и, грохнув сапогами, остановился. Полковник Борзов шел через плац. Он поспешно отдал честь и рассеянно сказал:

— Вольно. Продолжайте занятия.

Борзов заметил Марину еще издалека. Она медленно брела по дорожке, погруженная в собственные мысли, и теперь, заслышав приветствие солдат, подняла голову.

— Марина Андреевна! — окликнул ее Борзов. Он пересек плац и направился ей навстречу.

Остановившись, Марина огляделась, словно не понимая, откуда исходит позвавший ее голос. Увидев полковника, улыбнулась, и милое лицо ее сразу посветлело. Она подождала, пока Борзов подойдет, и улыбнулась еще раз, но теперь, вблизи, полковнику показалось, что улыбка у нее вымученная, неестественная, словно бы Марина боялась, что кто-то прочтет ее горькие мысли, и спешила заранее избежать лишних вопросов.

— Здравствуйте, Степан Ильич, — произнесла она приветливо.

Полковник пошел рядом, невольно подстраиваясь под ее неспешный шаг, а не под четкий ритм строевой ходьбы взвода.

Он собирался спросить у Марины две вещи: первое — написала ли она заключение по поводу Васютина, и второе — правда ли, что у них с Ванькой какие-то особенные отношения. И та, и другая темы были скользкими, и Борзов полночи провел без сна, прикидывая, как бы поделикатнее к ним подступиться. Он перебрал различные варианты интонаций — от суровой, «солдафонской», до доверительно-отеческой. По большому счету, он имел право получить ответы на все свои вопросы — и попытка самоубийства Васютина, и аморальное поведение Столбова целиком и полностью лежали на его совести как командира части. А Марина Голощекина имела отношение и к тому, и к другому инциденту. И если к первому — опосредованное, то ко второму — самое непосредственное.

К тому же полковник понимал, что, по сути, потребует от Марины дикости: солгать в первом случае и сказать правду — во втором. От этого зависело очень многое, и Борзов просто не представлял, как справиться с такой нелегкой задачей. Куда как проще рявкнуть: а ну, девка, говори правду — крутишь с Ванькой? Не крутишь? A-а, глаза отводишь! Значит, врешь. А теперь давай так: стрелялся Васютин? Стрелялся, говоришь? А вот тут правда мне не нужна, мне тут хитрая ложь требуется, чтобы начальство отвязалось, не приставало с инспекциями да проверками.

Сейчас, идя рядом с Мариной, полковник совершенно не знал, как начать разговор. Марина шла молча, продолжая улыбаться: то ли понимала затруднение полковника, то ли действительно прятала под этой рассеянной улыбкой свои невеселые думы. Так они и шли, не проронив ни слова, как невольные попутчики, которых соединила единственная дорога.

Молчание затягивалось, становилось просто глупым. Полковник кашлянул — получилось неестественно. Проклиная себя за нерешительность, Борзов наконец заговорил:

— Марина Андреевна, хорошо, что я вас увидел. Вы в санчасть? Ну и мне туда же. — Он уже не думал о том, что шел навстречу, то есть как раз в противоположную сторону. — В смысле — в штаб.

— А, в штаб, — вежливо откликнулась Марина. — А то я подумала, не заболели ли вы.

— Да что мне сделается! — Борзов махнул рукой. — Я, как старый пень, стою себе потихоньку… Спина вот иногда побаливает, так Мария Васильевна меня народными средствами лечит. Она у меня прямо знахарь.

— Вам надо обследование пройти, — серьезно сказала Марина. — Хотя, конечно, у нас тут, к сожалению, нет необходимой аппаратуры… — Она остановилась и внимательно посмотрела на полковника. — Но вы же, Степан Ильич, наверное, не об этом со мной хотели поговорить?

— Не об этом, — кивнул Борзов. — Марин, ты… это… — Он замялся и поправился: — В смысле, Марина Андреевна, вы… Черт! Даже не знаю, с чего начать.

— Тогда давайте начну я, — предложила Марина. — Вы хотели спросить меня, что я написала в заключении о пребывании на больничной койке рядового Васютина. Правильно?

— Правильно.

— Ну так вот. Я дала заключение, что у рядового Васютина бытовая травма.

— Бытовая, — эхом повторил Борзов.

— Да, бытовая. Что вполне соответствует действительности, потому что пуля едва задела плечо. А это значит, что имело место неосторожное обращение с огнестрельным оружием.

Борзов почувствовал, как с души свалился камень — большая серая глыба, столько времени давившая на сердце. Полковник распрямил плечи, и Марина, должно быть, заметила этот жест. Она опять улыбнулась:

— Вы не беспокойтесь, Степан Ильич, я же все понимаю. Расследование, комиссии, проверки… Неприятности никому не нужны. Никита мне все объяснил. Он сказал, что в подобном происшествии трудно найти конкретных виновников, а раз так — пострадает слишком много людей. Пока там разберутся, что к чему…

— Никита, значит, объяснил? — озадаченно переспросил Борзов.

Марина кивнула.

— И еще он сказал, что, скорее всего, всю вину взвалят на лейтенанта Столбова и, следовательно, он пострадает больше других. И что, хотя он не виноват, вы не станете его выгораживать, поскольку он ваш племянник. Извините за прямоту.

— Извиняю, — пробормотал Борзов.

— Никита сказал, — продолжала Марина, — что заключение о бытовом характере травмы необходимо, чтобы была возможность не наказывать лейтенанта Столбова слишком строго. — Марина взглянула полковнику в глаза. — Я могу надеяться, что в рапорте о происшествии фамилия Столбова не будет упомянута?

Борзов молчал. Он не ожидал от Голощекина такой прыти. Смотри-ка, обработал жену почище особиста! Базу подвел. Торговался. Ты нашему полковнику — бумажку липовую, а он мне за это, за то, что я за племянничка его радею, тоже чего-нибудь полезное. Услуга за услугу.

Полковник почувствовал невероятный стыд. И не потому, что его уличили в желании подтасовать факты, а потому, что эта женщина оказалась храбрее его. И еще он понял, что Ванькина убежденность в ответном чувстве молодой докторши, похоже, основана не на пустых фантазиях.

— Так как? — спросила Марина.

Во взгляде ее билась такая отчаянная надежда, что Борзов отвел глаза.

— Понятно, — тихо сказала Марина. — Ну и что ему будет?

— Он уедет из гарнизона, — хрипло выговорил Степан Ильич, — на три месяца. Штрафная командировка на Береговую. — Он развел руками. — Извини. Понимаю, что не курорт, но это вообще самое большее, что я мог для него сделать. Могло быть и хуже.

Марина выдержала. Взгляд ее потух, погас, будто она разом выключила все чувства.

— Ну что ж поделать, — сказала она ровным, лишенным каких-либо эмоций голосом. — Значит, судьба. — Она едва заметно вздохнула. — Я могу идти?

— Погоди. — Борзов удержал ее за руку. — Марина… Марина Андреевна, спасибо вам.

— Не за что. — Она вдруг улыбнулась. — А то, что лейтенант Столбов на какое-то время уедет из гарнизона, даже хорошо, правда?

— Ну не знаю, — ошеломленно произнес Борзов.

— Зато я знаю. Я все знаю, Степан Ильич. В том числе и о тех разговорах, которые про нас с лейтенантом Столбовым ходят.

Полковник пожалел, что не умеет владеть лицом. Сколько раз Маша ему говорила: «Степа, никогда не пытайся хитрить или врать. Все твои мысли написаны у тебя на лбу». Именно так, написаны — крупным, четким почерком.

— Ну так уж и ходят, — смущенно возразил Марине Борзов. — Просто… Мы все тут как одна семья. Как на острове, понимаете, о чем я? А люди-то остаются людьми… Хоть в столицах, хоть в лесу, хоть на острове. Мужчин вот футбол волнует, женщины посплетничать любят…

— Вы меня успокаиваете? — спросила Марина.

— Да нет, — пожал плечами Борзов, — пытаюсь объяснить. Не обращайте внимания на сплетни, Марина Андреевна.

— Даже если это не сплетни? Что же вы, Степан Ильич, не спросите меня: вот скажи, Марина, это правда?

Борзов сдался. В конце концов и об этом он хотел с ней поговорить. И опять она его оказалась сильнее, взяла на себя смелость избавить его от необходимости затрагивать столь деликатную тему.

— Ну скажи, Марина, это правда?

— Правда, Степан Ильич. У меня с лейтенантом Столбовым особые отношения. Не такие, как, скажем, с Алексеем Жгутом, хотя Леша — мой друг. Я понятно объясняю?

— Куда уж понятнее, — мрачно сказал Борзов.

— Иван — мой ровесник. У нас много общего. Нам интересно друг с другом. Это казенные слова, но я говорю правду. А все остальное не имеет значения.

— Ну вот и я о том же! — с облегчением воскликнул полковник. — Мало ли там кому что покажется. Людям только дай волю языками почесать! Иван — парень молодой, напридумывал себе черт-те чего, глаза разгорелись…

— Он ничего не придумывал, Степан Ильич, — возразила Марина. — Мы действительно общаемся… — она запнулась, — …общались достаточно тесно.

Брови у полковника взметнулись вверх.

— Достаточно тесно?..

Марина быстро закивала.

— Да-да, вы все правильно поняли. Но есть одно обстоятельство… Точнее, теперь даже два… Короче говоря, то, что Иван надолго уезжает, пойдет нам обоим на пользу. Да и не только нам.

Неожиданно для самого себя Борзов обнял Марину, и она послушно прижалась к его плечу. Полковник погладил ее пушистые волосы и пробубнил:

— Ничего, ничего. Перемелется — мука будет.

Он опустил руки, Марина выпрямилась, и они пошли дальше, снова молча. Все было сказано, все вопросы заданы, все ответы получены.

Борзов досадливо жевал губу. Дурак старый, забрался в душу к девчонке, натоптал сапожищами. А ведь она по-настоящему страдает, хотя и не показывает виду. Вон как скисла, когда узнала, что Ваньку на три месяца в штрафную командировку отправляют. Ну ничего, сама же сказала: обоим на пользу.