«Я щажу самолюбие мужа, стараюсь не портить ему репутацию, ведь он ни в чем не виноват. И он офицер», — пыталась объяснить Марина.

Альбина снисходительно улыбалась: «И все равно все знают. Что, не так?»

Марина вспомнила разговор незнакомых женщин о ней и об Иване. Кровь бросилась ей в лицо, она поморщилась и замотала головой, отгоняя ужасное воспоминание. Ей не хотелось думать об этом, но ее чистая честная натура заставляла ее повернуться и посмотреть правде прямо в лицо.

Да. Как она смеет осуждать Альбину? Альбина полюбила другого человека и ушла с ним, уехала от мужа, ни минуты не сомневаясь и не оглядываясь на сплетни и слухи. А когда любимый предал ее, она умерла. Но не лгала, никому и никогда не лгала.

«Но зачем же, зачем сейчас эта мерзость, эта грязь?» — беспомощно спрашивала Марина.

«А затем, что мертвой — все равно! Да, ты оживила мое тело, спасибо тебе за это… Но где ты возьмешь душу, живую душу, чтобы вложить в это воскресшее тело? И почему ты судишь меня как живую? Но заметь, даже мертвая, я достаточно брезглива и честна и не делю свое тело между двумя мужчинами».

Марина задохнулась, как от пощечины. Да, Альбина раз и навсегда отказала Ворону в супружеской близости. Все об этом знали. Странно, как такие вещи становятся известными. Ворон никому, конечно, не сообщал подробностей своей горестной семейной жизни. Альбина тоже молчала. Но все знали.

«Я защищаю ребенка!» — выдохнула Марина свой последний аргумент.

«Но кто отец этого ребенка? Ты не знаешь и никогда не узнаешь. Останешься ли ты с мужем или уйдешь к любовнику, ты все равно всегда будешь лгуньей и предательницей!»

Марина с трудом сдерживала рыдания. Да, все это правда. Она лжет обоим, предает того и другого. Что же делать, как разорвать порочный круг?

Это была не Альбина. Даже нынешняя, дотла выгоревшая Альбина не сказала бы ей таких жестоких слов. Это была ее бунтующая совесть, ее оскорбленное чувство собственного достоинства, ее врожденное отвращение ко всякой лжи.

Как это произошло с Альбиной? Когда началось? Сначала была эйфория. Ослепительный взрыв примитивного физиологического счастья. Жить! Ах, как хорошо!.. Возвращенный, воскресший мир лежал в ее ладони, как медово-сладкая груша из сада замполита Сердюка.

Если бы она могла вечно лежать на узенькой жесткой кушетке в аптеке, смотреть на розовеющие занавески, чувствовать свежесть утра, слышать возню птиц в кустах… И больше ничего. Ну, тогда она, пожалуй, выдержала бы. Но ей пришлось вернуться домой. Точнее, туда, где было единственно возможное место ее существования. Утешать полумертвую от страха бабулю, разговаривать с мужем, видеть, как он ходит, ест, сморкается…

Оказалось, что жить незачем. И нечем. Но она не повторила попытки. Психологи считают, что спасенные самоубийцы редко решаются на вторую попытку. Почему? Наверное, у каждого своя причина. У Альбины сопротивлялось тело. Даже если душа бессмертна (у Альбины не было твердой уверенности на сей счет, хотя они с Татьяной Львовной не раз говорили на эту тему), то тело умирает совершенно. Умершее и возрожденное тело ее не хотело возвращаться в небытие. Оно не желало ни яда, ни петли, ни глубокой холодной воды… Оно бунтовало и отказывалось от второй попытки.

И Альбина нашла выход. Она отдаст на позор и поругание предавшую ее плоть. Жить хочешь? Вот тебе все радости жизни — захлебнись! Попутно она убивала всех зайцев. Мстила себе, мужу и всему миру. И подсознательно надеялась умереть. Разве такая жизнь не является формой медленного самоубийства? И никто не сможет помешать.

Конечно, так ясно и логично Альбина ничего не обдумывала. Не планировала по пунктам — сначала то, потом это. Все произошло само собой.

Она привыкла по вечерам уходить из дому. Иногда Ворон, возвращаясь с работы, сталкивался с ней в дверях. Она выходила, не сказав ни слова. Муж не пытался задержать ее. Он боялся нарушить то хрупкое равновесие, которое, как ему казалось, установилось в его семье.

Она просто бродила по улицам, уходила в лес или на реку, пыталась успокоиться или хотя бы утомиться до полного изнеможения, чтобы, вернувшись, провалиться в сон. Однажды белобрысый солдатик повстречался ей на тропинке над рекой и уставился на нее такими восхищенными глазами… Она заговорила с ним, а он от счастья потерял дар речи.

Почему она взяла его за руку и увела в лес? Почему? А почему мы кормим птиц? Забавно наблюдать, как воробьи дерутся из-за крошки, которая для нас — ничто, и даже меньше, чем ничто. Приятно чувствовать себя добрым, причем без особых затрат. Или просто от нечего делать, от скуки, для того чтобы как-то убить время…

А он действительно был похож на воробушка — маленький, взъерошенный, счастливый и перепуганный одновременно.

Они вышли на поляну, залитую лунным светом. Альбина опустилась на траву и указала ему место рядом с собой. Он послушно присел, не отрывая от нее восторженных глаз. Она медленно потянулась и легла на спину, чувствуя, как серебряные потоки обливают ее тело и будто щекочут кожу. Он сидел и смотрел на нее и, кажется, готов был просидеть так всю ночь.

— Поцелуй меня, — тихо попросила Альбина.

Он придвинулся, наклонился над ней, заслонив луну, и Альбина близко увидела его лицо и глаза. Один (тут Галя была права) немного косил, отчего взгляд делался беззащитным и чуть сумасшедшим одновременно.

Альбина была его первой женщиной, о чем он, конечно, не преминул сообщить ей. Он был неловок и стыдился своей неопытности. Ему даже в голову не приходило, как мало ее это волновало. А потом он плакал… От счастья. И Альбина гладила его по голове.

Он долго, косноязычно объяснялся ей в любви, вспоминал, как он увидел ее в первый раз.

— А ты меня любишь? — робко спросил он.

Альбина коротко засмеялась:

— Любовь… Какие ты слова знаешь… красивые. Люблю-люблю.

Потом он проводил ее до дому, и с его стороны это был очень отважный поступок — ведь всемогущий особист Ворон мог увидеть, кто провожает его жену. Но белобрысый солдатик был готов на самые невероятные подвиги.

Так начался этот скандальный роман, который на самом деле никаким романом не был. Просто Альбина воевала со своим живучим телом и принимала медленно действующий яд. Но никто, даже наблюдательная и на редкость проницательная Галя Жгут, не мог понять этого.

Вадим понял бы. Они с Альбиной были очень похожи. Словно половинки одной души, когда-то разделенной. Им не удалось как следует поговорить: и времени не было, и слова часто казались лишними. Если бы у них было чуть больше времени!..

Вадим тоже прошел через это искушение: осчастливить бедного. Какое благородное дело! И какое разрушающее. Так что Вадиму тоже были свойственны это самоубийственное чувство вины и мертвящего отчаяния…

Однако белобрысенький довольно быстро надоел Альбине. Воробушек осмелел и обнахалился, крохи его уже не радовали, он норовил клюнуть руку дающую… Стал поговаривать о том, что Альбине следует развестись, выйти за него замуж и уехать в замечательный город Арти, где у него живут родители, братья, сестры и еще много всякой родни. Он обсуждал, где они будут жить, и рассуждал, надо ли Альбине работать или лучше сидеть дома (он склонялся к тому, что место женщины на кухне, нечего юбкой мести да зубы скалить с чужими мужиками). Он уже написал своим, чтобы ждали его с женой — красавицей и умницей.

И однажды Альбина не пришла на условленное место их встречи. Она, ничего заранее не обдумывая, а просто плывя по течению (…среди листьев и облаков…), пошла по другой тропинке и улыбнулась высокому грузину из второй роты. Именно пылкий кавказец искусал ей шею и грудь и наставил синяков на спине и на бедрах своими железными пальцами. Напрасно Галина обвиняла в этом белобрысого косенького солдатика. Она не следила за событиями. Воробушек получил отставку, а с ромашками в кустах ждал жгучий горбоносый брюнет.

Но кое-что она учуяла правильно. Без скандала не обошлось. Оскорбленный в своих чувствах воробушек подстерег пылкого грузина возле столовой, подло выскочил из-за угла и долбанул по голове табуреткой. Убить не убил, но череп проломил и сотрясение мозга обеспечил. Налетевшие «деды» крепко помяли белобрысого. Он отлежался, встал, утер кровавые сопли, захватил казенную табуретку и пошел к ближайшему дереву. Захлестнул ремень, оттолкнул табуретку и повесился. Но ремень был привязан некрепко, воробушек свалился на табуретку, отшиб копчик и сломал ногу. На его крик прибежали те же «деды», которые только что его отметелили, и отнесли бедолагу в санчасть, где и поместили в одну палату с грузином. Впрочем, их соседство уже не грозило конфликтом. Брюнет был без сознания, а блондин лишен возможности передвигаться самостоятельно.

Сонный городок закипел сплетнями и пересудами. Страсти-то какие! В кино ходить не надо. В официальных документах обе травмы были отражены как несчастный случай — Голощекин постарался. И рассказал об этом Ворону — с обычной своей добродушной ухмылкой. Особист только зубами скрипнул. Долги его росли. Чем-то платить придется?

Альбина ничего об этих увлекательных событиях не знала, а если бы и узнала, то просто улыбнулась бы своей легкой равнодушной улыбкой. И забыла бы через минуту.

А вот Марина огорчалась очень сильно. И потому, что ей было жаль Альбину и страшно за нее, и потому, что в этих безобразных скандальных историях она видела странную параллель своей двойной жизни. Словно в кривом зеркале отражалась в этих нелепых, почти фарсовых похождениях подруги ее собственная трагедия. Словно кто-то злой передразнивал ее, страдающую и метущуюся.

Она шла на тайное свидание. Шла, поминутно оглядываясь, стараясь держаться в тени деревьев. Шла, борясь с чувством вины и стыдом. И все же, чем ближе подходила она к баньке на самой окраине городка, у самого леса, тем ярче становилось солнце, свежее воздух, и цветы пахли сильнее, и пестрые бабочки прихотливым облачком вились вокруг нее. Ощущение полноты жизни пьянило Марину, и она, сама того не замечая, ускоряла шаг, почти бежала.